Сын детей тропы

Глава 33. Площадь

Расталкивая храмовников, вперёд вышел худой старик в серых одеждах, подпоясанных верёвкой — знак того, что прислужники богов живут скромно и просто, не жаждая для себя благ.

Старик тяжело дышал, жидкие седые волосы были встрёпаны и мокры от пота, борода разметалась по груди. Видно, бежал со всеми, не жалея ног.

— Скажи мне, Анги Глас Богов, — велел Клур, глядя сверху вниз, — отчего в этом городе людей травят, как диких зверей? В чём вина этой женщины?

— А, верный пёс! Уж не знаю, что ты значишь без своего хозяина, — скрипуче, нараспев протянул старик. — Хочешь говорить, так сперва сойди на землю! Даже боги не высятся над нами, а смотрят в глаза, как равные. Сойди!

Всадник, неловко перебросив ногу, спешился, но всё равно смотрел сверху вниз.

Храмовник потянулся к его лицу, вгляделся жадно. Клур оттолкнул чужие руки и отступил на шаг.

— Что с твоими глазами, боги наказали тебя? — облизав тонкие морщинистые губы, пропел старик. — Вот он, знак, что деяния твои им неугодны! Вы принесли много боли в чужие земли, брали их силой, залили кровью невинных — а ведь и над ними ходит Двуликий! В тех же богов они верят и их молили о защите, и боги видели их слёзы и страх, и устали от того, что творят звери, подобные вам!..

— Теперь ты говоришь это, старый лжец? — перебил его Клур. — Разве не к тебе пришёл Свартин перед тем, как решился выступать? Разве не ты сказал ему, что там, где властвуют одни боги, должен быть и один вождь? Ты не возражал и после, когда Свартин сел в Заставе, а твоя рука протянулась к храмам на его новых землях. И лишь теперь, когда он мёртв и неясно, что будет дальше, ты заюлил, как рыжуха.

— Свартин говорил, что будет действовать справедливо! Какую же справедливость увидели в Зелёных Угодьях? А в Приречье? А ты, его прихвостень, что творил — думаешь, сюда не доходили слухи?

Старик выплёвывал слова, обнажая в оскале редкие жёлтые зубы. Наступал, сжав кулаки и брызгая слюной — на полшага, ещё на полшага, — и серые храмовники с неподвижными лицами, будто вытесанными из камня, едва заметно двигались вместе с ним, растягиваясь полукругом и перекрывая дорогу. От них тянуло потом и гарью, подолы и рукава марали тёмными пятнами сажа и кровь.

А позади, за их спинами, стояли стражи Ока с цепами в руках.

— Пропусти этих людей, — сказал Клур, не отступая, и повёл рукой. — Они случайные путники. Пропусти, и потолкуем с тобой. Со мной только один…

Он обернулся, отыскивая кого-то взглядом, нахмурился и сказал:

— Неважно.

Шогол-Ву обернулся тоже и понял, что Зебан-Ар исчез.

— Случайные? — переспросил храмовник.

Под кустистыми бровями глаза его блеснули, как мутные лужицы среди земли и сухой травы, на миг отразившие свет.

— Я перестал верить в случайности, Чёрный Коготь. Неспроста эти люди здесь, и я буду говорить с каждым, чтобы решить, чисты ли они. Неспроста боги привели сюда и тебя! Должно быть, ты не видишь, но боги подают знак. Они плачут, и слёзы их — кровь!

Он запрокинул лицо и подставил ладони дождю, раскинув руки.

Всё стихло на миг. Лишь небо, казалось, шепчет, но пахло не влагой — железом. И капли падали всё чаще, пятная белые шкуры рогачей, стекая кровью по застывшим лицам.

— Мы должны очистить город от скверны, прежде чем боги сделают это. Очистим, так спасёмся!

— Твоё место в храме, старый ворон, — сказал Клур. — Где Мелерт Огненный Рукав? Ему отвечать за город, не тебе. Он знает, чем ты занят? Или ты бегаешь по улицам по его приказу?

Лицо старика исказила гримаса, жилы на лбу вздулись, но улыбка то или ярость, нельзя было понять.

— Думаешь, тебе поможет Мелерт? — спросил он, растягивая губы. — Идём, я отведу тебя к нему: он болтается в петле! Там же, где должен быть каждый, кто неугоден богам! Там, где должен быть и ты, убийца и приспешник убийцы!

И вскричал, поднимая руки:

— Берите его, вяжите! В петлю его! Не бойтесь, он слеп. В петлю!

— Прочь, живо! — зарычал Клур, обернувшись к охотнице. — Слышите, прочь!

Ашша-Ри собралась прыгнуть на землю, но Хельдиг ударила чёрного рогача коленями, и тот рванулся, покорный то ли этому приказу, то ли голосу хозяина. Опустив голову, налетел на храмовника, сунувшегося вперёд, опрокинул. Тяжёлое чёрное копыто упало на тело, будто на тюк тряпья, в который завернули глиняную посуду, и рогач понёсся дальше, отпрянув от стражей.

— Нет, стой! Стой! — раздался крик охотницы, но зверь не послушал её.

— Гаэр! Брока! — повелительно воскликнула дочь леса.

Её рогачи, что уже храпели, беспокоясь, мотнули головами, обошли Клура и растерявшихся храмовников. Цеп взлетел и опустился, задел белую шкуру, но звери ушли.

— Взять их тоже! — взлетел над криками стражей, над оханьем храмовников голос старика.

Копыта гулко стучали по камню дороги, почти не притрушенной соломой. Рогачи уходили. Тяжело дыша, стражи бросились в погоню — пятеро, и вдвое больше осталось. Упавшего оттянули с дороги, склонились над ним. Он слабо стонал.

Нат сидел, раскрыв глаза и рот, вскинув брови с таким простодушным видом, будто не понимал, как здесь очутился.

— Ох, что творится-то! — воскликнул он, прижимая руку к груди. — Да хранят вас боги, добрые люди, за то, что защищаете нас. Ну, мы б поехали: помехой вам быть не хочется…

Его выдавали только побелевшие пальцы, в которых он цепко сжимал поводья.

— Вы ещё кто такие? — спросил старик. — Что везёте, куда едете?

— Да это, туда, — указал Нат рукой направление. — А в телеге, ну…

Не дожидаясь, пока он докончит, один из стражей обошёл телегу, дёрнул полотно. Замер, глядя на тело, местами обуглившееся до кости, на лицо, которое больше нельзя было узнать. Провёл рукой по узорным лоскутьям куртки, осмотрел сапоги, мало ношенные, почти не тронутые огнём. Хмуро поглядел на другого стража, стоявшего у рогачей, и кивнул. Тот кивнул в ответ.

— На упокоище везём, — вздохнул Нат.

Страж, набросив полотно на мертвеца, подошёл вплотную.

— Кто это? — спросил он, прищурившись.

— Да я не думаю, что вы знакомы…

Тяжёлая рука в жёсткой перчатке ударила Ната по лицу. Тот дёрнулся, охнул, приложив руку к губам, и сплюнул кровью. Пёс залаял, держась в стороне.

— Говори, кто! — прорычал страж.

Он сдёрнул Ната с телеги и швырнул на землю. Тот попытался отползти, но тут же наткнулся на чьи-то сапоги.

Клура уже взяли, вязали руки за спиной, набросили петлю на шею. Он и не думал сопротивляться.

— А ну, стой, Йерн, не порть ему рожу, — сказал третий страж, выходя вперёд. — Я её, рожу эту, видел уже. Это ж Нат Ловкие Пальцы!

— Кто? Да обознался ты! — воскликнул Нат.

Он уклонился от сапога, метящего ему в лицо, а от другого не смог, не успел. Скрючился на мокрой дороге, прижимая ладонь к боку, второй рукой прикрывая голову.

— Да он это, он! Вот у него и стренга тут. И лук…

— Да не простой, а выродков лук!

— А этот-то, второй, похож на выродка.

— Похож…

Над головой загрохотало.

— Кто усомнится теперь, чего хотят боги? — вскричал старый храмовник, воздевая руки. — Они привели сюда недостойных, чтобы мы могли предать их справедливому суду! Те из вас, кто ещё колебался, должны уверовать.

— Ты ничего не знаешь о богах, старик, — усмехнулся Клур. — Ты обезумел от страха, но город не спасут все эти смерти. Мы шли в Запретный лес договориться с богами, так отпусти нас. Хочешь, дай проводников, чтобы они дошли с нами до границ и убедились, что не лжём. Как видишь, мы не ищем спасения: любой согласится, что мёртвый лес хуже петли.

Челюсть храмовника отвисла, борода задрожала. Он весь затрясся и выкрикнул яростно:

— Да кто вы такие, чтобы боги вас слушали! Что о себе возомнили? Я, я посвятил жизнь храму, и я знаю их волю, а вы убийцы, воры и выродки, недостойные даже произносить их имена! Договориться с богами? Одна лишь мысль о том, что боги могут к вам прислушаться, уже глумление над ними! Это к вам-то, которые вспомнили о богах лишь теперь!.. На телегу их!

К запятнанному подступили с верёвками.

— Что, выродок, дашься по-доброму, или хочешь отведать цепа перед петлёй? Ты ж только скажи, как тебе больше нравится, а мы устроим.

Он посмотрел на людей, окруживших телегу, храмовников и стражей, одинаково стриженых в кружок, с одинаковыми каменными лицами, замаранными в алом. Посмотрел на нептицу, что шипела, вздыбив перья, но не понимала ещё, бросаться в бой или нет, и на рычащего пса.

Наверху зарокотало, будто и там ворчал зверь, и капли западали чаще и гуще.

Шогол-Ву утёр мокрый лоб, отвёл влагу, что текла в глаза. Подумал о том, что женщинам должно было хватить времени, чтобы уйти, и больше можно не выгадывать.

— Я пойду сам, — сказал он. — Но лучше послушайте Чёрного Когтя. Нам нужно в Запретный лес.

— Ври больше! — ответили ему. — Разве дети леса не такие же выродки, как вы, только хуже? Что делать богам в мёртвом лесу? Они его, небось, стороной обходят!

Их связали наспех, бросили на телегу, и она тронулась. Своего раненого храмовники не взяли, оставили у дороги, и кто-то остался с ним.

Под щекой запятнанный чувствовал тело, жёсткое и холодное даже сквозь полотно. В нос лезли запахи мокрой шерсти и горелой плоти.

Нептица, он слышал, вскрикивала тонко и протяжно, бежала следом. Не трогала людей, и её не гнали.

— Надо же, как зверь привязался, — подивился кто-то.

— А мешать нам не станет, когда мы этих, ну…

— Станет, так погоним.

Перед лицом темнело набухшее от влаги дерево борта. За ним — телега ехала не быстро — шагал стражник, выпятив подбородок. Если поднять взгляд, можно было уже увидеть городские крыши, тоже деревянные, старые, тёмные, едва заметно выгнутые книзу. Здесь попроще, а дальше, ближе к храму, узорные, будто оплетённые кружевом по краю, с резными столбами и ставнями, с фигурами на стыках скатов. Чаще то были рогачи, когда по шею, а когда и с копытами, вскинутыми в беге, но попадались и птицы.

Шогол-Ву однажды шёл через этот город.

Не видавший прежде ничего, кроме общих домов Косматого хребта и бедных поселений, он на каждом шагу застывал, поражённый, и забывал о торговце, которого они вели. Старшие то и дело окликали его, следя, чтобы не отстал, а значит, отвлекались тоже. Торговец держался за пояс, туго набитый золотыми и серебряными раковинами, и сердился, и боялся покупать товар, раз его оберегают так плохо. И заплатил потом меньше оговорённого, хотя всё прошло хорошо и они вели его из Зелёных угодий, а после с товаром плыли лодками до места, где Пламенка впадает в море Огня, и грузили тюки на корабль.

Шогол-Ву знал, что от окраин до храмовой площади идти недолго, а ехать ещё быстрее, даже если телега едва ползёт.

За спиной возился Нат. Запятнанный дождался, когда телегу тряхнёт, и сдвинулся так, чтобы лечь ближе. Нащупал верёвку. Прошептал:

— Следи за стражем. Скажи, если посмотрит.

Нат запрокинул голову, коснувшись затылком, и прошептал в ответ:

— Ты что задумал?

— Развяжу. Подниму шум, постарайся уйти. Хвитт… забери тоже.

— Ну, чего пялишься? — грубо воскликнул Нат и чуть позже прибавил шёпотом:

— Всё, не смотрит.

Шогол-Ву, не сводя глаз со стража, шагавшего со стороны его борта, нашёл узел и принялся его ослаблять.

Клура вели отдельно, на верёвке, как зверя. Видно, чтобы унизить напоследок.

Старик шёл рядом, и сквозь шум шагов и тихий шелест падающих капель долетал его голос, напевный, дрожащий и торжествующий.

— Я понимаю, Чёрный Коготь, понимаю, о чём ты думаешь. Неприятно сознавать, что был неправ, а? Тяжко признать свою вину? Думаешь, мне не понять, но я лучше других понимаю и знаю, как это больно. Знаю, потому что сам через это прошёл.

Старый храмовник откашлялся и продолжил громче:

— Я, Анги Глас Богов, поставленный служить им верно и честно, был слаб, и признаю это без стыда и страха! Где следовало проявить силу и твёрдость, я был мягок. Не знал я, что эта мягкость хуже зла! Вот, посмотри… а, ты не видишь теперь, так послушай.

Ненадолго повисло молчание, лишь стучали о камень копыта рогачей да поскрипывали колёса. Слышны были тяжёлые шаги стражников, их вздохи и покашливание, негромкий лязг оружия и шёпот дождя.

И удушливо веяло гарью, как бывает у свежего пепелища.

— В этом доме жили хорошо и богато, хвала Трёхрукому. Но спроси меня, разве были они благодарны? Спроси, и я отвечу, что в трактире их видели чаще, чем в храме. Не возносили они хвалы, не делились излишками, не платили добром за добро. Из-за таких и черствеют сердца богов!

Старик прерывисто вздохнул и продолжил с горечью:

— Но здесь и моя вина, и немалая. Мне следовало наставлять их, пока не стало поздно, пока боги не разгневались, пока долг не вырос до того, что пришлось отдать эту цену… Оттащите бревно с дороги! Как, по-вашему, проедет телега?

Рогачи встали, фыркая. Слышно было, как люди, тяжело дыша и переговариваясь, принялись за дело.

— Чего уставился? — крикнул Нат. — Глаза намозолишь!

— А того, что ты сейчас запляшешь в петле, — с неожиданной злостью ответил страж, — а я полюбуюсь. Даже моргать не стану, чтобы и мгновения не пропустить. Ты и дружок твой…

— Ладно, Йерн, — подал голос возница. — Мы своё получим, а только осторожнее. Меньше говори.

— Да что я вам сделал-то? — воскликнул Нат. — Впервые видимся!

— Я тебе на ухо шепну, — пообещал возница. — Позже.

Стражи умолкли, и донёсся голос старого храмовника:

— Мы не хотели, чтобы огонь перекинулся, но, видно, так решили боги. Все, кто здесь жил, спаслись. Трёхрукий их не оставит.

— Так не все спаслись, — хмуро сказал кто-то.

— Все! А кто не спасся, старик, который ходить не мог?

— Дитя ещё… Сгубили мы души невинные.

— Мы не хотели их смерти, значит, нашей вины в том нет. И разве некому было им помочь? Почему остальные, кто жил в доме, о них не подумали? Пусть винят теперь себя!

— Так ведь…

— Я говорил и повторю: каждый, кто верен богам, должен не только сам жить праведно, но и близких наставлять, помогать им. Мы в ответе за близких. И я в ответе, и думаете, сердце моё не болит, когда приходится защищать вас, невинных, такой ценой?.. Хотя, если подумать, кто из нас невинен?

Он, видно, обернулся, голос зазвучал отчётливее. Шогол-Ву застыл, бросил тянуть верёвку.

— Скажи нам, Йерн, или ты, Йон, верно ли вы служили богам!

— Ты знаешь!.. — зло начал страж, стоявший рядом с Натом, и умолк. То ли сдержался, то ли кто подал ему знак.

— Знаю, все мы знаем! Когда брат ваш, что должен был сейчас стоять среди храмовников, сошёл с праведного пути, где были вы? Как могли смолчать, не наставить его? Вразумили бы силой, если нужно, но нет, вы отпустили его, да ещё и помогли!

— Мы не помогали, — мрачно сказал возница.

— Где же он взял золото, чтобы купить товар?

— Никто из нас не давал! Он взял без спроса.

— Подумай, Йон. Лишь кажется, что эта ложь мала. Вспомни, что и гнев богов копился по капле! Может, кто-то всё же помог ему? Ты. Твой брат. Может, ваша мать? Она всегда была мягкосердечна, а он был её любимцем…

— Не трожь нашу мать! Она первая его отговаривала. Знала, что с его простодушием встрянет в беду…

— А он и встрял! — с горячностью воскликнул второй страж, который, теперь стало ясно, приходился братом первому.

— Вот…

— Молчи, Йерн!

— Телега это наша! И рогачи наши, я что, не узнаю? Вот и Йон подтвердит!

Возница только зашипел, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

— И полотно это!..

— Йерн! — не выдержал, крикнул возница. Дёрнулся всем телом, даже телега вздрогнула.

— Продолжай, — ласково сказал храмовник. — И полотно то самое, которое ваш брат вёз продавать?

— А… Да говорил же, не видели мы, с чем он там поехал. Но если телега с рогачами наша, так и полотно, должно быть, его! Видно же, хорошее, дорогое, со Сьёрлига. Не оказалось бы оно здесь просто так!

— Со Сьёрлига! — прошептал Нат, и спина его затряслась. — Вот дурень!

Послышались шаги. Старый храмовник подошёл ближе.

— Так вы узнали рогачей и телегу. Что же молчали?

— Да чтоб матери никто не сказал прежде нас! — угрюмо ответил возница. — Сами скажем. А этих всё равно вздёрнут. И там, на телеге, тело… Мы после заберём.

Храмовник посмотрел, откинув край полотна. Неясно, много ли разглядел, но главное, не заметил, что верёвки уже не так крепко держат Ната.

— Значит, Двуликий его наказал! Вот и ещё одно подтверждение, что этот глупый выбор не был угоден богам. Что там с бревном? Нам некогда возиться! Видите вы, боги разгневаны, и нам предстоит усмирять их гнев, пока не поймём, что довольно…

— Пока ты не накинешь петлю на шею каждому в этом городе, старый безумец? — с насмешкой спросил Клур.

— Может, им хватит и тебя одного! — с гневом воскликнул храмовник. — Вон как они заплакали кровью, когда ты вошёл в город. Это я ещё припомнил не все твои деяния! Знайте, кто ещё не знает: он снюхался с выродками, противными богам, и, говорят, взял себе женщину из их племени! А убийцу Свартина упустил, когда тот стоял на помосте посреди города. Ты уже тогда был слеп, Чёрный Коготь, или боги наказали тебя позже?

— Оправдываться не стану, — ответил Клур. — Прошу об одном: дайте мне слово напоследок. Я не займу много времени.

— Если надеешься разжалобить нас, — сказал храмовник, — то зря. Каждому ясно, что ты виновен, и зло мы совершим, позволив тебе уйти! Идём, осталось недолго.

Телега снова тронулась. Дома расступались, уходя за её края, и лежащим были видны уже только макушки крыш с тёмными трубами, из которых не шёл дым, и багровое небо над ними.

— Хватит, — прошептал Нат. — Я выберусь. Теперь тебя…

— Не успеешь. Не нужно. Только скажи… ты провёл эту ночь с Хельдиг, я видел.

Нат затих ненадолго, а после что-то пробормотал под нос. Можно было разобрать лишь слово «дурень».

— Мы за телегой приглядывали, — произнёс он уже отчётливее. — Кто пойло там искать пытался, кто думал спать завалиться, да и просто нос совали, с пьяных что возьмёшь. Вот она и просила помочь. А тебе отдохнуть нужно было, да и тётушка там моя. Кому приглядывать, как не мне…

Тут он дёрнулся, пытаясь вскинуть руки, и застонал. Хорошо, что придавил концы верёвки спиной, и она не пустила, стражи ничего не поняли.

— Страшно, а? — спросил возница со злым торжеством, цедя слова сквозь зубы. — Скоро для вас всё кончится, убийцы!

— Ох, что за место поганое… Вы упокоище здесь устроили, что ли?

— Для таких, как ты! Только не будет вам покоя: так и станете бродить с петлями на шеях, до ушей богов не доберётесь, никогда не допроситесь их милости!

— А вот и не угадал.

Нату как будто стало трудно говорить. Он дышал тяжело, и слова выходили с болью, но он, торопясь, выталкивал их из себя.

— Я тебе скажу, как будет: Чёрный Коготь отвлечёт людей, а ты поможешь нам уйти… Первое, Йокеля мы не убивали, а он сам нам телегу дал. Второе, на телеге не он, а тётушка моя и сын леса.

— Что брешешь! Я смотрел…

— Так присмотрись получше! Ещё брат называется… У Йокеля волосы тёмные, а у этого светлые, во, ещё должны были где-то остаться… Ну, чего застыл, смотри!

Только сейчас Шогол-Ву осознал, что телега уже стоит. Доносился шум людских голосов: что-то готовилось, но их пока не трогали. Слышался далёкий плач.

Страж дёрнул полотно. Запятнанный отодвинулся, как мог, и всё равно мёртвое лицо оказалось слишком близко. Оно глядело в небо пустыми глазницами, скаля зубы, глотало кровавый дождь чёрным ртом, разорванным в последнем крике.

Чужие руки, даром что в перчатках, медлили касаться плоти, тронутой огнём и тлением. Приподняли брезгливо, повернули. Раздался хруст.

— Ох, Йон, смотри… Не он это, не может быть он.

И страж поспешил утереться о полотно, а накрыть мертвеца и не подумал.

— А я говорил, не он, — отворачиваясь к борту, сказал Нат, и добавил сквозь зубы:

— В куртке моей карман, внутри, слева… Там вещица Йокеля, возьми. Просил родным передать, я уж думал, недосуг разыскивать будет, да Трёхрукий опять удружил… В Плоских Холмах он, решил не возвращаться, насмешек ваших боялся — одно, может, верное решение и принял… Мы ему жизнь спасли, он нам телегу…

— Йон, смотри, всё правда!

— Во, так что выпутывайте нас… — прохрипел Нат. На лбу его выступила испарина, смешалась с алыми каплями дождя.

— Правда, неправда, доказать ещё надо! — возразил возница. — Может, брат вам и дал медальон, а телегу с рогачами вы без спросу взяли. А может, он и не передавал ничего, а вы про условный знак обманом вызнали — Йокель простачок, мог сболтнуть, — убили его, всё отняли и ещё в городе думали поживиться. Думали, придёте к нам с вестью, вас ещё и наградят?

Нат задышал тяжело и выгнулся всем телом.

— Хуже нет — спорить с дураками, — простонал он. — Если не поможете, я тогда на всю площадь, перед всеми людьми скажу: мать ему золото дала, чтобы торговал… И выгораживайте её как знаете…

— Вот этого я и боялся, — с досадой сказал возница. — Распустил ты язык, Йерн…

— Он раньше от страха кончится, смотри! Белый весь.

— Да что ты знаешь о страхе, сосунок… Трясётесь за шкуры свои, убиваете невинных, а настоящего страха ещё не видали… Поможете по-хорошему? Последний раз спрошу.

— Ты не убедил нас.

— Ну, что-то мне подсказывает, что старик окажется не так упрям, и стоит шепнуть о вашей матери, он поверит!..

— Гад ты!..

— Йерн, поднимаем их, поднимаем! Не видишь — знак дают! Уже, может, и не первый.

Пленников стащили с телеги.

Братья, закусив губы, смотрели всё больше на старика и не заметили, что Нат сжимает концы своей верёвки в ладонях, и только потому она ещё держится.

Шогол-Ву помнил эту площадь шумной и полной народа. Люди бродили туда-сюда, бормотали, вознося мольбы. Поднималась над толпой, как камень над озером, истёртая временем крыша храма, и плясали на ней тонкие былинки, невесть как проросшие на тёмном дереве.

Храм почти весь был навесом под резными столбами. Здесь работал каменотёс, стучал молотком по зубилу, вырезая статуи богов для дома, а его напарники трудились кропотливо над крошками-божками, которых можно было взять в дорогу, уложив в карман или мешок. Здесь трещал огонь в печах, и храмовники, румяные от жара, выкладывали на столы круглые хлебы. Те парили на разломе, невиданно-белые, и пахли садовыми травами.

Здесь можно было купить масла — пузырёк, чтобы подлить в фонарь, вознося мольбы, или запечатанный кувшин для дома.

Боги, Двуликий и Трёхрукий, не прятались под навесом. Они стояли на разных концах площади, и со стороны казалось, бродят среди людей.

У ног Трёхрукого сложены были дары. То, что Трёхрукий отдавал, служки перекладывали на стол за его спиной, в руке бы не уместилось. У стола толпились оборванцы, смиренно дожидались своей очереди, благодарили и уходили. Что-то серый храмовник приказывал унести, и служки пробирались через толпу с корзинами, шли к закрытому помещению храма, куда был ход только им.

Двуликий принимал дары иначе. Перед ним стояла жаровня, куда бросали подношения, и качался в руке фонарь.

Люди выбирали, отсчитывали плату, молились. Бедняки или путники из дальних краёв, все старались одеться наряднее, хоть новый платок повязать. Среди пятен зелёного, синего и алого сновали туда и сюда храмовники в сером — подносили покупки, смотрели, горит ли фонарь, выгребали золу из жаровни. За краем площади качали головами рогачи, фыркали, дожидаясь хозяев, шумно пили воду, мычали, задирая соседей.

А теперь площадь была тиха, хотя и не пустовала. Главным стал наспех возведённый против храма помост и три столба с перекладиной, где висели тела. Боги молча взирали на них с разных концов площади, и тёмно-алые ручейки струились по каменным лицам.

Горожане, как согнанные в кучу овцы, сбились у края, в стороне от богов, не решаясь уйти под навес. Они хмурились, и каждый, казалось, пытался встать за спины других. Они не хотели, но приходилось смотреть, а значит, принимать участие.