Сын детей тропы

Глава 5. Потешники

Прежде чем человеку стало лучше, Двуликий пускался в путь ещё трижды. Когда он в четвёртый раз показался у подножия холма, двое вышли из хижины и отправились в дорогу вместе с ним.

Человек жмурился, прикрывая глаза ладонью. Он ещё не окреп, но жар ушёл, и кашель почти оставил его.

— Ну, может, я ещё и не опоздаю за наградой, — довольно сказал он. — Если только не решили, что ждать меня не стоит, и не предложили работу кому другому…

— Что за работа?

Шогол-Ву уже пытался вызнать, но спутник не делился.

— Тебе-то что? — сказал он и в этот раз. — Твоё дело довести меня. Я вот думал, мимо Большого Корня, но, может, лучше и обойти. До Лесовин оттуда рукой подать, слухи ходят быстро, а у меня свои причины не мелькать в тех краях. Да и у тебя.

У храма ненадолго задержались. Шогол-Ву отдал Трёхрукому заячью шкуру и попросил об удаче в пути.

Нептица всё порывалась выхватить и растрепать мех, но её отогнали. Она фыркнула было, но тут же и вытянулась струной, учуяв добычу в стороне от дороги. Скакнула с треском через кусты, хлопнув крыльями. Подбросила добычу, проглотила — не удалось даже разглядеть, кто попался.

— Эх, хорошо-то как! — сказал человек, запрокинув лицо.

Он раскинул руки, будто обнимал всё вокруг, и широко улыбнулся.

— Через Каменный Мост, вот что я скажу. Купальни, потом выпивка…

— В большой город? Мне нельзя.

— Как раз потому, что большой, мы туда и пойдём. Это в маленьком поселении каждый на виду, обсмотрят со всех сторон и замучают расспросами. А в городе до тебя и дела никому нет. Все бегут, спешат, даже в лицо не поглядят. Ну, замажем рожу твою, конечно.

Человек призадумался.

— Скажем, бродячие музыканты со Сьёрлига. Мне бы стренгу достать… Так, значит, я музыкант, а ты? Умеешь играть?

Шогол-Ву покачал головой.

— А зверя не надумал прирезать?

— Мы не тронем зверя.

Человек задумался, глядя под ноги. Почесал обросшую щёку.

— Значит, шуты-потешники. С нами ручной зверь по имени Тварь. Я пою, а если достану инструмент, то ещё играю. Рожи намажем глиной, чтобы веселить народ. Заодно и пятна твои спрячем.

— Люди догадаются.

— Да им и в голову не придёт, что кто-то из вашего племени сунулся в город. Это ж каким надо быть дурным!.. Или хитрым. Ты хитрый, друг мой Шогол-Ву. Людские песни знаешь? Нет? А плясать умеешь?

— Я не буду плясать.

— А почему нет? Ещё и заработаем. Вот постой, гляди: прыгаешь… Да посмотри же на меня!

Шогол-Ву не остановился и не обернулся.

— Ой, ладно, раз нежный такой, будешь отвечать за зверя. Эй, Тварь, иди сюда!

Нептица шла впереди. Она то замирала, прислушиваясь к шорохам в кустарнике у дороги, то, резвясь, скакала по грязи. Слов человека она будто и не услышала.

— Тварь — плохое имя, — сказал Шогол-Ву.

— Для этой — в самый раз. Давай, подзови её и заставь слушаться. Если она и в городе будет творить, что ей в башку взбредёт, догадываешься, чем кончится?

Запятнанный не ответил.

— Ну, давай. Да ты слышишь меня? Пока не видит никто, обучи её хоть чему-то. Эй! Ты оглох?

Шогол-Ву, сдвинув брови, что-то прошептал себе под нос.

— И дал же Трёхрукий спутника! — с досадой воскликнул человек. — Да каменный болван и то чаще бы мне отвечал.

— Как дают имена зверям?

— Надо же, ожил. Да очень просто: сказал, Тварь, значит, Тварь.

— А боги, костры?

— Это что тебе, человек? Да богам плевать.

Шогол-Ву засвистел, подзывая нептицу. Та обернулась, подбежала с готовностью, ткнулась клювом в грудь, прося ласки.

— Двуликий, — сказал Шогол-Ву, поднимая взгляд к небу. — Пятикрылый. Вы отвечаете за эту живую душу, и вы сейчас здесь. Беру вас в свидетели.

Нептица тоже вскинула голову, щёлкнула клювом. Огляделась, пытаясь понять, что заметил Шогол-Ву там, вверху.

— Нарекаю её Хвитт.

— Тьфу.

Шогол-Ву почесал нептицу под клювом и хлопнул по спине, призывая идти дальше. Какое-то время она шла по правую руку от него, потом заманчивые шорохи опять увели её в сторону от дороги.

А дорога, разбитая, полузаросшая, на границе неба и земли вливалась уже в широкую, новую. Текла мимо поселений и городков Приозерья до самого Приречья.

По левую руку темнел дом с провалившейся крышей, глядел пустыми окнами. Длинный, с двустворчатой высокой дверью, когда-то он принимал гостей, а теперь лишь кустарники ютились у его стен. Новая дорога увела странников. Должно быть, там выросла и другая таверна, и мало кто хотел делать крюк, чтобы остановиться в старом приюте.

Все его покинули, даже хозяева. Остатки крыши поросли травой, одна из створок покосилась, и на разбитой вывеске, знаке прежних счастливых времён, облупилась краска. Её место на тёмном подгнившем дереве занял мох.

— Нужно свернуть в Безлюдье, — сказал Шогол-Ву. — Когда Двуликий поднимется выше по холму, мы будем на пути не одни.

Человек поскрёб щёку.

— Лучше поищем, чем тебя замазать, — сказал он. — Куда тут сворачивать? Неохота барахтаться по колено в грязи…

Запятнанный поднял ладонь.

— Ш-ш-ш.

— Что «ш-ш-ш»? Нечего меня затыкать. Гляди, растаяло всё — мы как увязнем там, так и…

— Тихо.

— Да я дело говорю! Вон там, может, осталась печь, а в ней сажа. Давай хоть сажей тебя разукрасим, а в первом же поселении бабьих притирок куплю. Тебе, считай, повезло, мазать почти и не надо. Воротник повыше, чтобы шея не видна…

Шогол-Ву перехватил руки человека.

— Я сказал, молчи.

— А я сказал, сейчас всё исправлю, и пойдём большой дорогой. Повезло, что у глаз пятна бледные, можно и так оставить. Подумают, не выспался. Лоб шапкой бы прикрыть, жаль, нет у нас шапки. О! Повязку сделаем. А бороду сажей замажем, или в воротник уткнёшься. И перья эти дай обрежу, а то обвешался ими с головы до пят…

— Не трогай перья. Они на удачу.

— Ага, вот так удача выйдет, если первый же встречный по ним опознает в тебе выродка. Вот эти палки ещё вы зачем нашиваете? Убрать, и сойдёшь за человека.

Шогол-Ву взял спутника за плечи и развернул. Тот дёрнулся, не понял, но запятнанный указал рукой.

У мёртвой таверны, у тёмной стены теперь стояла Ашша-Ри, сложив руки на груди.

— Дикая баба, чтоб меня! Ты куда глядел, пятнистая рожа? Чего ушами хлопал? Так охранять я и сам могу!..

— Я говорил: молчи. Слышишь, рогачи фыркают?

— Что я услышать могу, если у тебя рот не закрывается? И что теперь?

Ашша-Ри отделилась от стены, шагнула вперёд. Ладони пустые, но это ничего не значило: в следующее мгновение в них мог оказаться нож.

Шогол-Ву следил за каждым её движением. Человек, он слышал, отошёл назад. А нептица вернулась и пошла на охотницу медленно, щёлкая клювом, вздыбив перья. Крылья расставила, распушила хвост.

— Боги не захотели его забирать? — кивнула Ашша-Ри на человека, кривя угол рта. — Теперь к Заставе?

— Я чего-то не понял. Я с одним договаривался, мне другие проводники не нужны!

Запятнанный положил руку на голову нептицы, пригладил торчащие перья. Зверь стряхнул ладонь, зашипел, не сводя глаз с Ашши-Ри. А та глядела только на Шогола-Ву.

— У меня повозка с рогачами. Ты потерял время, гадая, подохнет эта людская падаль или нет. Наверстаем упущенное. Возьмём и этого, если цепляешься за глупую клятву.

— Падаль, значит? — оскалился человек. — Убей её! Возьмём повозку…

Ашша-Ри дёрнулась. Когда в её руке появился нож, Шогол-Ву не заметил, но успел остановить.

— Пусти! Я освобожу тебя от клятвы…

— Прикончи её, чего тянешь? Она первая полезла! Что ты её жалеешь?

Удерживая Ашшу-Ри, запятнанный боком оттолкнул человека, тянущегося к ножнам на его бедре. Тот, слабый ещё, отлетел. Подскочила нептица, Шогол-Ву развернулся, и удар клюва пришёлся по его плечу.

Охотница извивалась, силясь освободиться. Лезвие блеснуло, слепя. Шогол-Ву зажмурился на мгновение и ощутил, как нож скользнул по щеке.

Он ударил Ашшу-Ри по раненой ноге, толкнул, и когда та упала, наступил на руку с ножом. Удержал нептицу: та метила клювом ей в лицо.

— Да убей её, слабодушный! Убей, или дай я сделаю это! Ты что, не понимаешь — мы так и будем грызться, пока она не прирежет тебя или меня!

— Решай, — прохрипела Ашша-Ри. — Решай, порченый, что тебе дороже — племя или этот гнилой род, знающий матерей. Ты и сам такой. Кого выберешь?

Шогол-Ву поглядел сверху вниз, не опуская руки, не позволяя нептице добраться до охотницы, лежащей на земле.

— Мы пойдём вместе, — решил он. — Все. Большая повозка?

— Трёхрукий у тебя разум отнял!..

— Боги лишили тебя ума!..

— Во, я впервые с ней согласен.

Шогол-Ву убрал ногу. Наклонился, отнял нож и отступил. Ашша-Ри поднялась, гневно блеснула глазами, сплюнула через давно выбитый зуб.

— Ты, знающий мать…

— Нам опасно на дороге. Нужно прятать лица. Нужен человек, чтобы правил.

— Да, а эта не нужна!..

— Это её повозка и её рогачи. Она предложила помощь. И это она достала жгучий корень, чтобы ты не отправился к ушам богов раньше срока. Значит, будем держаться вместе.

— Ох, ну… Что, правда достала?

Человек недоверчиво поглядел на Ашшу-Ри, нахмурился.

— Давай тогда хоть зверя бросим. Чем меньше на нас глядеть будут, тем лучше.

— Зверя послал Двуликий. Не нам спорить с богами, им виднее. Зверь останется с нами.

Спутники промолчали, поглядели только, и взгляды их сказали больше слов.

Новая дорога текла неторопливо мимо полей, ещё пустых, нетронутых. Позже, как земля просохнет, их вспашут, а сейчас только мелкие твари да камнеклювики бродили и рылись, отыскивая упавшее зерно и забытые корни.

По левую руку протянулась тонкая полоска Древолеса, далёкая и оттого почти синяя, с багровыми вкраплениями вечников. Если свернуть туда, можно добраться и к долине, где теперь жило племя детей тропы. По правую руку качал ветвями другой лес, небольшой и светлый. Поднимались дымки костров, стучали топоры.

По дороге ехала повозка, запряжённая двумя рогачами. Это были старые звери. Шкуры цвета дубовой коры не лоснились, проступали рёбра, и даже чёрные гривы не погустели к поре холодов. На двоих остался только один рог.

Почти всю повозку занимала клетка с нептицей. Та вскрикивала гневно, протискивая клюв сквозь холодные прутья в поисках выхода, и повозку качало.

На краю, свесив ноги, сидели двое.

— Уймись, Хвитт, — сказал Шогол-Ву, обернувшись, и поёжился. Куртка, вывернутая наизнанку, колола.

— Это глупо — давать имя еде, — произнесла Ашша-Ри.

Грязная повязка скрывала её глаза. Охотница надрезала ткань, но вряд ли видела много. Запятнанному повезло больше: он обмотал только лоб. А метину на подбородке скрыл, размазав кровь из пореза.

Перья оба заткнули под повязки, выплетать не захотели.

— Вот именно, — согласился человек.

Он правил, время от времени подстёгивая рогачей. Те не спешили, то и дело переходили на шаг. Потом и вовсе остановились.

Шогол-Ву обернулся.

— Прячьте рожи, — зашипел человек.

По дороге навстречу двигалась гружёная повозка. Рогач, светлый, с густой чёрной гривой, легко её нёс. Рядом с возницей сидел мальчишка.

Поравнявшись с путниками, возница придержал рогача.

— Папа, папа, смотри — зверь! — сказал мальчишка, указывая пальцем.

— А ну уймись!.. Да улыбнётся вам Двуликий, путники!

— Да не оставит он и тебя, — откликнулся человек.

— Откуда такие будете?

— Шуты-потешники мы, со Сьёрлига.

— Гляжу, досталось вам крепко, — покачал головой возница. — И стоило в такую даль тащиться? Время у нас не то, чтобы потешать народ.

Ашша-Ри закаменела, не оборачиваясь. Шогол-Ву уткнулся в воротник.

Нептица закричала тонко, протягивая лапу за прутья, будто надеялась, что встречные её освободят.

— Да в Жерновках не свезло, — охотно пояснил человек. — Эти двое нахлебались браги и давай чудить. Вот этот, башка тупая, давай куплеты про Свартина откалывать. Думал, людям понравится, а они там вроде как и не против, что теперь под началом Свартина ходят. Хотели миром решить, да его на местного парня вывернуло, тот не стерпел, и пошло-поехало.

Его собеседник прищёлкнул языком, покачал головой. Сын дёрнул его за рукав.

— Папа, папа, а почему она кричит?

— Да голодная, — ответил человек.

— А можно, я дам ей хлеба?

— Не лезь к людям, Тонне.

— Да можно, можно, — охотно согласился человек. — Эта всё жрёт, что не приколочено, и всегда мало.

Дважды просить не пришлось, мальчишку как ветром сдуло с передка. Пошарив в котомке, он протянул нептице ломоть. Та принюхалась, взяла осторожно. Проглотила, задрав морду, просунула сквозь прутья клюв, заскребла лапой: ещё!

— Хорошая! — засмеялся мальчишка и отломил ещё кусок. — Как её зовут?

— Тва… — начал человек.

— Хвитт, — твёрдо сказал Шогол-Ву.

— Хвитт, — поправился его спутник.

— Поехали, Тонне, — окликнул возница. — Нас ждут.

Мальчишка протянул руку к клетке, отдёрнул. Осмелившись, всё-таки погладил белые перья.

— А что она умеет?

— Жрёт, гадит. Ну, танцует ещё.

— Вот бы поглядеть! Ну, как танцует.

— Задаром не выступаем, — подмигнул ему человек.

— Тонне, — сказал возница уже сурово. — Едем!

Мальчишка со вздохом полез на передок.

— Да пошлёт вам Трёхрукий удачу на пути, — скупо кивнул его отец. Сжав губы, взял поводья.

— Да не обойдёт он удачей и вас!

Встречные отъехали, и можно было расслышать, как возница выговаривает сыну:

— Ты зачем полез к голодранцам этим?

— Я хотел покормить!..

— «Хотел», «хотел»! А что наш обед им швырнул, ты подумать не хотел? Сиди теперь голодный!..

Что ответил мальчишка, уже не было слышно.

— Вперёд, убогие! — воскликнул человек, подхлёстывая рогачей, и они поплелись неохотно.

— Ещё раз, — процедила сквозь зубы Ашша-Ри, — ты наплетёшь такую чушь, и я отправлю тебя к ушам богов.

— Отправишь, ага. А что надо было сказать, правду? «Добрый путник, у меня тут пара выродков». Так, что ли?

Ашша-Ри привстала, сдёргивая повязку, и потянулась к ножу, забыв, что он теперь не у неё.

— Тихо! — воскликнул человек. — Ещё кого-то несёт.

С ними поравнялся одинокий всадник.

— Да улыбнётся вам Двуликий! Что ж с вами стряслось-то, люди добрые?

— Да не оставит Двуликий и тебя! А это, значит, завернули мы в лесок по нужде, а с ветки древесник прям на голову свалился. Бешеный, наверное. Вот, ребят подрал.

— Ох, беда какая! Ну, ты их лекарю покажи. А зверя чего с собой тащите?

— Так мы шуты-потешники. Поём, пляшем, зверь танцует. Теперь, правда, беда — этой только и остаётся, что подаяние просить. Это если ещё выживет. Что-то они чудные стали после того, как их покусали.

— На, держи вот, — сказал встречный, и что-то звякнуло. — Ну, пусть вам Трёхрукий удачу пошлёт, бывайте.

— Да не обойдёт он удачей и тебя, за помощь твою и доброту!

Всадник отъехал, и Ашша-Ри, обернувшись, зашипела:

— Ты, знающий мать! Я отрежу тебе язык!

— А я что? — развёл руками человек. — Про куплеты ей не нравится, про древесника не нравится, а что тогда? Ишь, нежная какая!

Когда Двуликий стоял на краю холма, готовясь уйти, путники добрались до каменоломни. Отсюда было подать рукой до Каменного Моста.

Когда-то здесь протекала большая река. Говорили, и Голубое Сердце тогда тянулось едва ли не на всё Приозерье. Правда или нет, кто теперь скажет. Река обмелела до того, что лишилась имени, а мост ещё долго стоял, но потом разобрали и его. Осталась только память да название городка, менять которое люди не захотели.

Шогол-Ву однажды был здесь. Давным-давно, в другой жизни, провожал торговцев из Южного удела. Как всех юных, старшие брали его с собой, чтобы знал тропы.

Тогда стражи у городских врат не вставали даже, лишь кивали лениво и махали рукой: проезжайте! И бутыль с вином почти не прятали. При виде детей тропы, правда, насторожились, но те в город и не пошли. Взяли плату, что причиталась, и дорога повела их на север, через Приречье, к Косматому хребту.

А сейчас привратники стояли, цепко оглядывая каждого.

— Зря пришли сюда, — сказал Шогол-Ву.

— Не поворачивать же теперь, у всех на виду. Вы рты прикройте, а я за троих скажу.

Нептица фыркнула. Она устала бороться с прутьями, легла, уткнула клюв в перья. Лишь иногда приоткрывала чёрный глаз.

Стражи пропустили телегу с бочками и дали знак человеку, чтобы подъехал ближе. Тот хлестнул заморённых рогачей.

— Да улыбнётся вам Двуликий… Теперь уж, пожалуй, Одноглазый. Кто такие, откуда, чего так поздно?

— Да не оставят Двуликий с Одноглазым и вас! Потешники мы, со Сьёрлига. Путей не знаем, насилу добрались.

— Аж со Сьёрлига? А у нас что забыли?

— А мы там уже всем надоели. Вот, думали поглядеть на Разделённые земли и себя показать.

— Не такие они теперь и разделённые. До вас слухи не доходят, что ли?

— Да слышали вроде, что Свартин из Междулесья наложил свою руку на весь людской Союз. Так и что с того, разве люди от этого стали меньше пить и веселиться?

— Людской? Выше бери! Косматый хребет теперь тоже наш.

Ашша-Ри дёрнулась, стиснув зубы. Шогол-Ву придавил её руку, не дал обернуться.

— И Запретный лес нашим будет, — похвалился страж.

— Так-то оно так, — осторожно сказал его товарищ, — но как по мне, лучше б мы к детям леса не лезли.

— Так и не лезли б, кабы они за границами следили! А то сдвигают, сдвигают — давно пора было лишнее вырубить! Ладно, не знаю, как ты, а я домой хочу.

Подняв фонарь, страж обошёл повозку. Присел, заглянул под днище. Посветил в лицо двоим, что сидели позади.

— А с вами-то что стряслось?

— Говорю же, дорог не знаем, — откликнулся человек. — Вот у Малых Колдобин и перевернулись. Тогда ещё подморозило, эти себе головы и раскроили. Но ничего, крепкие, оклемаются. Их уже и били, и древесник когтями рвал…

— Ладно, — прервал его страж. — А зверь чего? Беспорядка не учинит?

— Да ни в жизни! Он с нами с того дня, как яйцом ещё был. Зажарить думали, а вот этот вцепился. «Это, — говорит, — Хвитт, он мне нравится, так что вот вам, а не ужин…»

— Проезжайте уже, — махнул рукой страж. — Но чтобы в Новом городе не показывались, ясно? Вам и Старого хватит. Живо, живо, запирать будем!

Человек хлестнул рогачей.

— А запираетесь-то чего? — спросил он. — Вроде ж уже всё спокойно?

— Так сверху приказано, а больше вам знать не положено. Давай уже, не задерживай!

— Сам бы рад быстрее, да видите, какие клячи. Да пошлёт вам Трёхрукий удачу!

— И вас пусть не обойдёт своей милостью.

Повозка немного проехала по главной улице, освещённой тусклыми фонарями, и свернула в черноту. Каменные дома обступили тесный, двум телегам не разойтись, проулок. Здешний мрак разгоняли где свеча на окне, где огонь у входа в погребок. Слабый, за закопчённым стеклом.

Смердело кислым и порченым. Варевом из хрящей, тухлой рыбой, гнилыми очистками. Тянуло дымом. Пропитываясь этим всем, болталось на верёвках бельё.

В тёмных окнах переговаривались люди, свесившись над переулком.

— О, гля, кого несёт, — икнул один, взмахнув кружкой.

Шогол-Ву ощутил, как что-то пролилось на плечо, брызнуло на лицо.

— Э-э, кто такие будете? — крикнул второй.

— Шуты-потешники мы. К постоялому двору верно еду, или сбился я?

— Да, — откликнулись из тьмы.

Послышался звук плевка.

— Езжай дальше, не ошибёшься. Порадуйте старого Ламме! А то с поры жёлтых листьев у него и гостей нету.

— Эй, а меня потешить? — донеслось возмущённое.

— А ты не выпади гляди, как в тот раз. Вот потеха будет, если шею свернёшь!..

Раздался хриплый смех.

Повозку затрясло на разбитой дороге, накренило. Дома расступились, открывая место, где можно было поставить телегу под навесом и привязать рогачей. Один-единственный фонарь слабо горел у двери. Даже Одноглазый и то давал больше света.

— Вот оно, — сказал человек довольно. — «Под хвостами рыжухи». Название этой дыре в самый раз, но сейчас я и этому рад. Выспимся, отмоемся и дальше двинем. Ну, чего расселись? Давайте, привязывайте этих кляч. Я уже достаточно потрудился.