Суворовец. Том 2

Глава 2

— Во даете, пацаны!

— Еще бы!

— А Миха-то вообще красавчик, мужики! Никогда бы не подумал, что он против мазурика выстоит!

— Какой мазурик, Тим? С дуба рухнул, что ли? Эти отморозки — те еще быки! Уж я-то знаю! Поверь мне!

— Чего? Да откуда тебе знать, Тимур? Ты всего на минуту меня старше! Хорош взрослого из себя корчить!

— Оттуда и знаю! Не хочешь — не верь!

Тем вечером в расположении никто из нашего взвода долго не мог уснуть. Каждый из суворовцев хотел узнать, что произошло со мной и моими приятелями сегодня вечером, по пути из увала в училище. Да не просто узнать, а в самых мельчайших подробностях.

Я поначалу вообще не хотел ничего никому рассказывать. Планировал ограничиться той же коротенькой легендой, которую скормил в кабинете взводному — майору Курскому. Подошла шпана — попросила закурить — полезла в драку — пришлось защищаться — ну, а дальше прохожие помогли.

Но против толпы, как говорится, не попрешь. Знает один — знает один. Знают два — знают двадцать два. Так моя бабушка, Ефросиния Трофимовна, любит говаривать. Уселись пацаны на кроватях, ноги скрестили, локаторы настроили… Ждут подробностей!

Пришлось рассказывать. По просьбам трудящихся.

И я, с молчаливого одобрения своих приятелей, участвовавших в драке, выложил все. Рассказал, как Миха, не побоявшись, ловко уложил мордой в асфальт и пересчитал зубы самому главному «мазурику». Как Илюха мигом сдернул и намотал на руку ремень, когда понял, что драки не избежать. Сказал, как мы, не сговариваясь, встали спиной к спине, чтобы отбиваться… В общем, выложил все, как было.

Умолчал только о своей догадке. О том, что я теперь был твердо, железобетонно уверен: гопари меня ждали. И не ради копеек-семечек и «закурить не найдется?». Меня хотели разукрасить. Да не просто разукрасить, а серьезно так насовать… А может, и знатно покалечить…

За этими точно не заржавеет. Ни за длинным, ни за шкафом коренастым, ни даже за тыквоголовым коротышкой… Я, матерый опер, сразу определил: эта троица — не просто малолетки, которые от нефиг делать решили щемить школоту… Им что курицу разделать, что человека покромсать — как два пальца…

Но ради чего? На хрена я сдался этим малолетним уркам?

Я бы еще понял, если бы «предъявы» были к майору Рогозину, засадившему в кутузку не один десяток таких «мазуриков».

А кому мог понадобиться суворовец-первокурсник?

— Всего трое мазуриков? Эх, жаль меня там не было! — Тимошка Белкин, который больше всех активничал в обсуждении повестки дня, выслушав рассказ, важно приосанился и напряг тощий бицепс. — Я бы там их только так раскидал…

— Не мазуриков, а урок. Чего бы ты там раскидал, Тим? — насмешливо сказал я, аккуратно ставя шлепки и забираясь на свою привычную койку, под колючее одеяло. — Не смеши мои подштанники! В штаны бы накидал ты с испуга!

— Ха! Как бы не так, Рогозин! Я бы… — Тимошка сел на кровати и, насупившись для солидности, сделал несколько ударов в воздух по воображаемому противнику. — Хоп! Хоп! Хоп! Так его, отморозка!

— Ага… — хмуро отозвался Миха и оглядел в небольшое карманное зеркальце свою чуть попорченную физиономию. — Держи карман шире, Белкин! «Так его…» Ехал бы ты уже в больничку на скорой… с мигалками. А возможно, и деревянный макинтош мы бы тебе уже заказывали… Под очень грустную музыку.

— Ни фига подобного! С чего бы это вдруг макинтош? — не унимался говорливый и взбалмошный близнец. — Я, между прочим, приемы знаю! У нас во дворе один парень был. Так он каратэ занимался! И в ВДВ служил! Вот! И учил нас кое-каким штукам.

— Да ладно! — насмешливо прокомментировал «спич» приятеля «Бондарь».

Он уже потихоньку начал приходить в себя. Может, сам по себе оклемался, а может, оттого, что на ужине навернул целых две порции плова.

— Прохладно, «Бондарь»! — возмутился Тимошка. — Не хочешь — не верь! Я правду говорю! Он такой пацан мощный! Кирпич о голову разбить запросто может! И деревянную доску ногами разбить! Ровнехонько пополам!

Тут близнец внезапно соскочил с кровати и с очень серьезной мордой начал махать ногами воображаемую доску.

— Так! Так! Так! Ой! Ой-ой! Зараза! Больно-то как!

Однокашники зашлись в хохоте. А Тимошка, который, показывая нам свои навыки владения каратэ, саданул случайно мизинцем о тумбочку, вдруг мигом растерял свой боевой запал и уныло плюхнулся обратно на кровать.

— Что ржете, кони? — проговорил близнец, обиженно надувшись.

— Да мы-то ничего! — за всех ответил я, когда пацаны чуть успокоились. — Тим, ты когда в следующий раз надумаешь каратэ заниматься, ты заранее в медпункт сходи. Предупреди, чтобы тебе КАМАЗ гипса привезли. Так, на всякий случай. И койку заранее забей.

И попытался втолковать безбашенному приятелю то, что еще недавно объяснял в коридоре училища «Бондарю», когда мы возвращались в расположение после получения «пистонов» от майора Курского.

— Да не дуйся ты, а послушай! — втолковывал я Белкину, точно неразумному сыну. — Понимаешь, Тим: уличная драка — это тебе не портфелями на переменке махаться. Ты пока ногами машешь — тебе уже раз десять ножом насуют. Или кастетом башку проломят. Поговорку знаешь? «Ножом не бьют, ножом суют!». За мгновение человека насквозь проткнуть можно. Он и «а» сказать не успеет, как его уже прошили.

— Слушай! — озадаченно вклинился в разговор второй близнец. И, нахмурившись, деловито спросил: — А как же тогда драться-то?

— Никак! — резюмировал я. — Лучше всего — никак! Но если начал — то уже идти до конца.

— А если я, к примеру, с девушкой? — снова включился в беседу Тимошка, скрестив на кровати ноги по-турецки, морщась и потирая ушибленный мизинец. — Что же тогда делать?

— Найди себе сначала девушку! — предложил я Белкину, укладываясь на спину и натягивая одеяло до подбородка. — Знаешь, как у меня бабушка говорит? «Надо решать проблемы по мере их поступления». Будет девушка — тогда и думать будешь. Спи давай, Рэмбо в погонах…

— Кто такой Рэмбо? — живо спросил Тимошка.

— Так… Никто! Прапорщик в пальто! — пресек я дальнейшие расспросы, сообразив, что до выхода кино про Рэмбо еще несколько лет. Поэтому, ясен пень, близнец и ни сном ни духом про него. — Все, отбой, пацаны!

История с недавней дракой по пути в училище, как я ни старался, не осталась достоянием только нашего взвода. То ли Сеня Королев, суворовец из четвертого взвода, который в то злосчастное воскресенье был дежурным на КПП, раззвонил по всем углам… То ли другие ребята, которые видели наше с приятелями эпичное появление в дверях, проболтались… То ли наши пацаны не удержались…

Я так и не понял причину утечки информации. Но слухи о происшедшем моментально разнеслись по всему училищу. Суворовское «радио» сработало быстрее сарафанного. Я даже пожалел, что поддался уговорам и все рассказал. Хоть суворовцы и строили из себя вовсю взрослых мужчин, а языками-то трепали еще похлеще бабушек — завсегдатаев скамеечек у подъездов.

К вечеру следующего дня в училище, кажется, не оставалось ни одного, кто бы не знал о нашей схватке с гопниками.

Мы с Илюхой и Михой на время в глазах других «перваков» даже стали кем-то вроде героев. Да и «старшаки» начали поглядывать с уважением. Даже рослый второкурсник Руслан Бакаев, приятель Сани Раменского, который молодняк и вовсе не замечал, вполне доброжелательно начал со мной здороваться в коридорах.

А спустя неделю история о встрече трех суворовцев-первокурсников с уличной шпаной и вовсе обросла массой подробностей, вплоть до самых сказочных и невероятных.

Я в тот день отрабатывал свой «залет» — снова был в наряде по столовой. Хорошо хоть с товарищами по несчастью мне в этот раз повезло. Вместо ненавистного Тополя поставили Сему Бугаева — вполне себе нормального пацана.

Вынося мусор во двор, я услышал, как один первокурсник из другого взвода, лупоглазый и крошечный, взахлеб говорит приятелю:

— Да ты слушай, говорю! Так было дело: этих гопников было человек семь, не меньше!

— Трындишь, Петька! — не поверил товарищу приятель. — Трындишь, как дышишь!

— Да говорю тебе, Никитос! — вращая глазами и размахивая руками, вещал Петька. — Они со спины подошли… и как-ак накинулись!

— Ага! — скептически возразил Никитос, опершись на лопату для снега. — И эти… Рогозин с Бондаревым… и еще одним мелким их ка-ак раскидали! Прямо как в кино американском… ну, где еще ногами машут…

— Говорю тебе, Никитос! — Петька так увлекся рассказом, что аж лопату бросил наземь. — Этот мелкий, говорят, кандидат в мастера спорта. Михой его зовут. А Рогозин один против троих с ножами выступил!

— Лагутин! Курочкин! — строго одернул их идущий мимо офицер. — Вы снег лопатой убираете? Или языками? Живо за лопаты! И нечего училищным инвентарем разбрасываться!

Суворовцы Лагутин с Курочкиным, со вздохом взяв лопаты, принялись чистить огромный слой снега, выпавшего за ночь. Ну а я, вдоволь поржав над выдумкой «перваков», вытряхнул в мусорку ведро, полное картофельных очисток, и вернулся в училище.

Однако, как только я вошел в расположение, мое настроение всего за минуту упало ниже плинтуса.

— Чего приуныли, пацаны? — спросил я.

Пацаны хмуро повернулись.

— Было отчего… — хмуро сказал непривычно серьезный Тимошка Белкин.

И близнец сообщил то, от чего сразу расхотелось весело насвистывать и травить анекдоты:

— «Красотка» наша в больничке…

— «Красотка»? Ирина Петровна наша то бишь? — переспросил я. Я сначала даже и не понял, что случилось что-то серьезное. — А что с ней? Грипп, что ль, цапанула? Немудрено. Щас какая-то зараза по городу ходит. Стало быть, не будет завтра диктанта? Можно не готовиться?

— Да какой грипп, Андрюх? — подал голос Колян, читавший книжку. — Какой к едрени фени диктант? Напали на нее. Сумку вырвали.

Вот это новость! Хуже не придумаешь!

— Во дела! — воскликнул я. — Кто, где?

— Недалеко тут… во дворах! — Колян громко захлопнул книжку. Он даже не читал ее: просто уставился в титульный лист невидящим взглядом. — Трое подошли…

— Трое? — пересохшим от волнения голосом переспросил я.

— Угу! — Колян был чернее тучи. Того и гляди — из окна выпрыгнет.

О-пачки! Приплыли…

Значит, нашу всеми любимую Ирину Петровну, копию молодой Гурченко, грабанули… И тоже недалеко от училища…

И, похоже, те же самые отморозки в кедах, которые еще совсем недавно прессовали меня с Михой и Илюхой.

— Только грабанули? — деловито переспросил я. — А почему она в больничке-то?

— Она сразу сумку не отдала! — подал голос крошечный Миха.

Он попытался было расставить шахматы для игры с «Бондарем». Но потом махнул рукой и убрал доску. Все равно не до того. Не до игр сейчас никому.

Остальные пацаны тоже притихли. «Красотку» любили все, несмотря на то, что спуску она никому из суворовцев не давала.

— Не отдала?

— Угу! — «Бондарь» встал и, скрестив руки, подошел к подоконнику и уставился в окно, на падающий снег. — Вроде как назад тянуть начала… Вот эти уроды ее и ткнули ножиком… Дебилы, блин! Чтоб их…!

И всегда сдержанный приятель выразился совсем непечатно.

— Ты откуда знаешь, «Бондарь»? Что ножиком ее ткнули? — мигом включил я «опера».

Так. Теперь коротко и ясно. По фактам. А то может статься и так, что опять кучу всего придумали. Как этот Лагутин со своим приятелем…

— Я мусорку выносил! — пояснил «Бондарь». — У Курского из кабинета. А они там с «Синичкой» про это терли.

— А в какой она больнице лежит сейчас? — уточнил я.

— Вроде в «Склифе»! — пожал плечами Илюха.

— Зуб даю! — подал голос Колян. — Это все те же.

И он, не в силах сдерживать злость, схватил карандаш, который лежал рядом с книжкой, сломал его и, беззвучно выругавшись, запустил обломки в мусорку.

Я сел за стол и обхватил голову руками.

Да уж, дела…

Я сразу понял, почему Колян был белее снега, валящего за окном. Все пацаны переживали за учительницу, подвергшуюся нападению, но он — особенно. Неравнодушен он когда-то был к нашей «Красотке». С тех самых пор, как к ногам Ирины Петровны в начале сентября случайно упал сделанный им бумажный самолетик.

Да что там — неравнодушен… Втрескался в юную преподшу наш «Ромео» Антонов по уши. Я даже пару раз видел, как он на клочке бумаги во время «сампо» рисовал ручкой сердце, пронзенное стрелой, а внутри — буквы: «И. К». Только дурак не понял бы, что «И. К.» в случае Коляна может означать только одно: «Ирина Красовская».

К юной красотке, только-только окончившей пединститут, неровно дышали почти все суворовцы — и «перваки», и «старшаки». Но не каждый, разумеется, влюблялся по уши.

Шила, как говорится, в мешке не утаишь. Тайное мигом стало явным. Пацаны, как узнали о Колькиной влюбленности, конечно же, подняли однокашника на смех. Ну не хохма разве? Шестнадцатилетний пацан влюбился в… аж двадцати трехлетнюю «старуху»?

Колян даже, помнится, как-то письмо ей написал… С признанием, разумеется.

— Зырь, мужики! — влетел как-то в бытовку Тимур Белкин.

Там были только мы с Михой и Егором. Как раз заканчивали подшиваться и убирали иголки с нитками на место. Оставалось только форму почистить, и можно идти на построение, не боясь огрести замечание за неаккуратный внешний вид.

Близнец кинул на кровать листок, исписанный аккуратным почерком, и победоносно посмотрел на нас.

— Читайте! Вот умора, правда?

Однако бурной реакции, как ни странно, не последовало.

Честный и порядочный Миха, который был рядышком, взял брошенный листок и, глянув мельком, отдал обратно Белкину.

— «Дорогая Ирина! Не сочтите, пожалуйста, мое письмо какой-то неуместной шуткой…» Ну и на фига нам это читать? У нас во взводе Ирин нету… Не нам и не тебе написано. Нехорошо чужие письма читать. Не учили тебя разве, Белкин?

— А я че? — скуксился не ожидавший такой реакции Тимур. — Я ничего… Ну так, для смеха.

Ходить бы Антонову до конца дней в училище любителем «дам постарше». Но ему свезло. Выручил безумного влюбленного наш тогдашний вице-сержант, Егор по прозвищу «Батя». Мудрый и взрослый, не по годам.

«Батя» молча подошел к любопытному Белкину и размеренно сказал:

— Значит, так, любитель чужих писем! Для смеха ты кнопку на стул можешь своему братцу подложить. А эту записочку ты сейчас вернешь на базу — туда, откуда взял. Понял? И ржать нечего. Пусть Колян хоть письма ей пишет, хоть под окнами стоит, хоть предложение делает. Не твои это заботы. Ты и сам по Красовской слюни пускаешь. И не только ты. Так что нечего ржать. Усек?

— Усек! — пробормотал Тимур. Не осмелился перечить вице-сержанту. Только пробурчал для вида: — Че так резко-то?

— Вот и славно! — довольно сказал Егор и, напевая себе под нос, стал чистить форму.

— Слушай, Колян! — отвел я в сторонку приятеля, когда мы всем взводом вышли чистить снег. — А ты откуда знаешь, что это те же самые утырки? Ну, которые нас с Михой и «Бондарем» стопанули?

Снегопад в Москве шел уже несколько дней подряд. За ночь снега навалило знатно. Как говорили синоптики, уже выпала «месячная норма осадков». Разгребать последствия выгнали как раз наш взвод.

Антонов пожевал губами и мрачно отвернулся. А потом сказал, будто нехотя:

— Ну… чувствую я так. Понимаешь, Андрюх? Чувствую, что это те же. Не знаю, как объяснить.

Был бы я на самом деле шестнадцатилетним, наверное, решил бы, что приятель бредит. Или совсем кукухой поехал на почве неразделенной любви. Такое часто в пубертате бывает.

Но я был опером, справившим сорокет. И знал, что в жизни бывает все. И чуйка бывает не только у оперов. К словам безумного влюбленного тоже порой не мешает прислушаться.

— Понимаю, — коротко ответил я. Без всякого стеба. — Ну допустим, что это те же. А ты куда намылился-то, Колян?

Спросил я больше для порядка. На мякине меня не проведешь. Я сразу понял, чего Колян на забор пялится.

— Слушай… — взмолился приятель. — Андрюх! Будь другом! Помоги, а! Ну позарез мне в город надо!

— Куда? — коротко спросил я. — В "Склиф?

Колян потупился.

— Прикроешь?

— Нет! — жестко ответил я. — Не прикрою. Как раз потому, что я тебе друг. И не хочу, чтоб тебя в школу обратно из училища отправили. Ты ей все равно ничем не поможешь. Лучше, как снег закончим грести, зубри деепричастия. И то больше толку будет. Сделаешь приятное своей ненаглядной, когда диктант нормально напишешь.

Колян открыл было рот, чтобы поспорить. Но понял, что ничего не выйдет. Взял покорно лопату и продолжил работу.

А я вдруг кое-что вспомнил!