Суворовец. Том 2

Глава 18

— Офигеть! Совсем наш новенький сбрендил! — выпалил Тимошка, усаживаясь на подоконник.

— А то! Опупел этот Лобанов, как пить дать! — поддержал его Тимур.

— Я думал, «Красотка» вообще заплачет… — хмуро заметил Димка Зубов. — А она молодцом, сдержалась! Не женщина — кремень!

Мы с пацанами сгрудились в коридоре на переменке, бурно обсуждая произошедшее.

После того, как суворовец Лобанов выпалил свою тираду на уроке и удалился, хлопнув дверью так, что кое-где с косяка осыпалась краска, Ирина Петровна несколько секунд просто молчала. Только удивленно хлопала глазами. А потом, сглотнув, глубоко вздохнула, посмотрела на большие настенные часы и как ни в чем не бывало сказала:

— Ребята, до конца урока пятнадцать минут! Поторапливайтесь.

И отойдя к окну, учительница стала молча смотреть на снежные витиеватые узоры.

В классе тем временем висело мертвое, тяжелое молчание.

Парни молча переглядывались, качая головами. Каждый из них наверняка уже придумал Лобанову парочку-другую нелестных характеристик. Из всех ребят осмелился нарушить молчание только Колян Антонов. Встав, влюбленный в «Красотку» суворовец откашлялся и мягко, успокаивающе сказал, с нескрываемой нежностью глядя на нее:

— Ирина Петровна! Да не обращайте Вы внимания на этого коз… на Лобанова! Дурак он!

— Суворовец! — неожиданно дрожащим голосом произнесла Красовская. — Вы написали сочинение?

— Н-нет… — пробормотал Колян, потупившись.

— Тогда садитесь и пишите! — лаконично приказала учительница, все так же глядя в окно невидящим взглядом.

Суровая «педагогиня» сразу дала понять юному Ромео, что говорить о случившемся не намерена, и в защитниках не нуждается.

— До конца урока десять минут! — строго отчеканила она. — Советую Вам, суворовец, не терять времени зря.

Колян, насупившись, что-то расстроенно буркнул себе под нос и сел.

Фиаско, братан…

А сразу после звонка «Красотка», не поворачиваясь, все так же коротко произнесла:

— Урок окончен!

Мальчишки, стараясь двигаться бесшумно и сочувственно переглядываясь, молча вышли в коридор. А я, проходя мимо «Красотки», заметил в отражении оконного стекла лицо расстроенной учительницы со слезами на глазах. Видел это и Колян. Он от злости был уже сам не свой и, походу, думал, кого из суворовцев выбрать в качестве секунданта для дуэли…

Перед самым выходом из класса парень замялся. Хотел, наверное, остаться наедине и повторно попытаться утешить свою любимую. Но я безоговорочно вытолкал Антонова в коридор.

— Пошли, Колян! — прервал я слабые попытки возразить. — Не время сейчас! Позже поговоришь!

«Надо бы понаблюдать за этим гавриком!» — озабоченно подумал я, идя в сопровождении приятелей на третий этаж. — «А то Лобанов, чего доброго, к выпуску из училища пары-тройки зубов недосчитается! Пожалуй, с безумно влюбленного станется. Не хватало Коляну еще из училища вылететь!».

На химии, которая у нас шла за уроком русского языка и литературы, Лобанов не появился.

— В буфете, наверное, этот козел прячется! — хмуро шепнул Колян, пока химик расставлял на столе свои колбочки. — Ну ничего, я его на обеде выловлю. Сыпану ему соли в чай. Для начала. Узнает, где собака порылась!

Лобанов теперь был для него врагом номер один.

— Притормози, Антонов! — коротко ответил я приятелю, тоже шепотом.

Кажись, солью в чай тут дело не закончится. Слишком велика была обида безумного влюбленного. Будь он не советским суворовцем, а дореволюционным бравым юнкером — точняк вызвал бы Лобанова, обидевшего его даму сердца, на дуэль.

Даже думать не хочу сейчас, чем бы все это дело закончилось. Наверняка гауптвахтой. Или еще чем похуже.

— Чего? — изумился однокашник. — С чего это вдруг я должен притормаживать? Да я его…

— Притормози, говорю, Колян, с вендеттой своей! — шепнул я чуть громче и строго посмотрел на приятеля. — А то проблем потом не оберешься! Не хватало нам поножовщины в училище!

Тут нашу беседу бесцеремонно прервали.

— Где суворовец Лобанов? — сухо поинтересовался химик Арсений Маркович.

— Не могу знать! — отрапортовал я, вставая. — Суворовец Лобанов отсутствует. Больше отсутствующих нет!

До конца дня никто не смел нарушить тишину на уроках. Даже шебутные братья Белкины — и те, казалось, были в шоке от случившегося. Напрочь забыли про плевки из ручек, про самодельные бомбочки и самолетики и смирно сидели, слушая химика.

Арсений Маркович, не привыкший к такому тихому поведению целого взвода пубертатных защитников Родины, пребывал в шоке. Надо же! За весь урок никто не выкрикнул ничего с места и ни разу не гоготнул!

Сам же «герой дня», пропустив обед, соизволил появиться только на строевой подготовке.

— Где ты был, Лобанов? — сухо спросил его я, когда он встал в строй на плацу. — Ты теперь на уроки по желанию ходишь? Или тебе особое расписание составили?

— В туалете я был! — буркнул новенький, не глядя на меня. И, отвернувшись, добавил: — Живот чего-то скрутило.

— У тебя бы лучше на уроке русского язык вовремя скрутило. Чтобы гадости не говорил! — тихо прошипел Колян, стоявший рядом. — Ничего, ничего…Вечно ты от нас по туалетам прятаться не будешь, Лобанов… Сколько веревочке ни виться…

Лобанов побледнел, но ничего не ответил.

А я тем временем подумал, что теперь точно буду за Коляном везде ходить неотступно. Как строгая мамка за шебутным шалопаем. Мало ли что ему в голову придет… А то получится, как в известном анекдоте про школьную задачку, где в бассейн нырнули десять человек, а вынырнули восемь…

Началась строевая подготовка. У нас в училище это называлось «тренировать коробку». Гоняли нас на ней — будь здоров. Сейчас, зимой, правда, было чуток полегче. Самую чуточку. А вот в сентябре-октябре — хоть вешайся. Строевая, строевая и еще раз строевая. Ноги потом гудели, и каждая из них, казалось, весила с три пудовых гири. Даже занятия нам безжалостно урезали в пользу занятий на плацу. Бывало, и по 4–5 часов в день мы «коробку» тренировали, перед парадом на Красной Площади…

— Раз-раз-раз, два-три! — бодро посчитывал прапорщик «Синичка», строго следя за каждым нашим шагом. И вдруг нахмурился, обращаясь к запнувшемуся новенькому: — Суворовец Лобанов! Под «раз» на плац опускается левая нога, под «два» — правая, под «три» — снова левая! Вы ходить разучились?

— Слышь, валенок! — снова подал голос Колян. — Ты какого рожна нам ритм сбиваешь? Тебя что, в твоем Ленинграде не научили, как надо строем ходить?

— А ему некогда было учиться, Колян! — не удержался Тимошка. — Он же только женщинам хамить умеет! Да, Лобанов?

Я шел первым, поэтому не видел лица новенького. Но даже не оборачиваясь, я почувствовал как Лобанов покраснел и напрягся. А взгляд его черных глаз-жуков будто в спину мне уперся.

— Да пошел ты! — прошипел Лобанов.

— Да я б пошел, да вижу, ты оттуда! — отбрил его Тимур. — Хорош на Тима гнать! Он дело говорит! А ты — заткнись, понял? Еще раз — и в глаз!

Обстановка во взводе явно накалялась.

К вечеру я узнал, где был Лобанов, нахамивший нашей «Красотке», пока мы с остальными пацанами мужественно продирались сквозь дебри неорганической химии. Просто припер его к стенке в туалете и заставил рассказать. Хмурый новенький помялся, помялся, да и раскололся.

Выскочив в коридор из кабинета, Лобанов, весь красный и взмыленный, выбежал на задний двор и устроился в уголочке рядом с мусоркой. Смолил там тихо-мирно сигарету за сигаретой. В потайном, как он думал, месте, где его никто не заметит.

Но новенький не знал, что «потайным» это место считалось только у совсем зеленых суворовцев, которые в училище жили без году неделя. Опытные офицеры-воспитатели эти нычки уже хорошо знали и в два счета могли сцапать с поличным любителей вещества, капля которого убивает лошадь. Почти все пацаны хорошо это помнили и за мусорку курить не бегали.

А посему Лобанов, затянувшийся уже третьей по счету сигаретой, был безжалостно пойман майором Курским, который тихо-мирно прогуливался во время «форточки» в расписании и решил заодно проверить «нычки».

— Суворовец! — окликнул его взводный, неожиданно подойдя сзади.

Лобанов, пойманный врасплох за бачком с картофельными очистками, замер. Даже сигарету не выкинул. Так и стоял, вылупившись на взводного, с красной мордой, бегающими глазками и дымящимся бычком в руке.

— Товарищ майор! Суворовец Лобанов! — пролепетал он наконец.

— Почему Вы не на уроке, суворовец Лобанов? — сухо поинтересовался майор Курский.

Лобанов молчал.

— Почему Вы сейчас не на уроке, я Вас спрашиваю? — повысил голос взводный. И даже прикрикнул: — Отвечайте!

Провинившийся молча сверлил взглядом свои ботинки, начищенные бархоткой. А потом ринулся к урне — выкинуть бычок.

— Стоять! — веско скомандовал майор, глядя на провинившегося. — Сюда!

Лобанов замер на месте, так и не выкинув окурок. А потом, вздохнув, покорно подошел к офицеру. Попал, так попал.

Курский внимательно посмотрел на него.

— Или Вы мне сейчас все рассказываете сами, или… — взводный сделал паузу, — вместе идем к преподавателю… Но тогда пеняйте на себя.

В расположение новенький вернулся с тремя нарядами вне очереди. А еще ему было велено подождать Ирину Петровну после уроков и принести искренние извинения.

А после ужина Лобанов снова куда-то запропастился. Не пришел ни в казарму, ни в комнату досуга.

— От нас щемится, гад… — зло констатировал Антонов, не найдя в расположении ни следа своего врага. Я заметил, что приятель так сильно сжал простой карандаш, который вертел в руках, что тот треснул.

— Скорее, от тебя, Колян! — уточнил Димка.

— Чего? — взвился Колян, держа в руках обломки карандаша.

— Того! — поддел его прямолинейный и бесхитростный Миха. — У тебя же с ним личные счеты… Вон уже и карандаш сломал.

Колян недовольно выругался и кинул точным броском обломки карандаша в мусорку.

— Что, пацаны? — Тимошка потер руки. — Тогда договорились? Будем общими усилиями «лечить» нашего новенького?

Пацаны согласно загалдели.

— Конечно, вылечим!

— А то! Еще и бесплатно! У нас же в СССР медицина бесплатная!

— И методы лечения очень доходчивые!

Пора вмешаться! Жареным уже не просто пахнет, а воняет, причем на все расположение!

— Короче, пацаны! — заорал я, чтобы перекричать гвалт других суворовцев. — Стоп, отмена!

Меня никто не слышал.

— Э! — орнул я еще громче. — Мужики! Мужики! Але, гараж! Че за галдеж?

Даже присвистнуть пришлось. И рукой по столу долбануть. Только после этого ребятня затихла и уставилась на меня.

— Это всех касается! — рявкнул я. — Хорош! Стоп! Никакого линчевания! Усекли? Темные — не темные… Чтобы ничего подобного! Антонов, особенно ты! Понял?

Колян поморщился, насупился и недовольно дернул подбородком. То ли понял, то ли не понял. Остальные пацаны-суворовцы в удивлении замолчали. А потом начали возмущаться.

— С чего это вдруг, Андрюх? — возмутился Тимошка Белкин. — Испокон веков так было! Учить таких гадов надо! Он с параграфом сначала всех подставил! Теперь вот Красовскую до слез довел! Этак он и вовсе стукачом во взводе у нас заделается… Сливать будет всех и прапору, и взводному. Кто курить бегает, кто в самоволку, кто на контрольных в шпоры подглядывает…

Дурной еще Тимошка. Пубертат у него в одном месте цветет буйным цветом. Не мыслит парень на перспективу. И последствий своих поступков пока еще не осознает. Что ж, оно и понятно. В шестнадцать-то лет…

— А то! Борзый он очень, Лобанов этот! — вторил брату второй близнец. — А борзота как раз так и лечится! Через синяки! Дождемся отбоя, накроем одеяльцем — а там дело техники! И пусть потом доказывает, кто его отделал…

И этот туда же. «Темная, темная». А вот что потом может быть, всем пофиг.

Я вдруг похолодел, вспомнив рассказ о случае в части, который нам недавно поведал сам Лобанов. Не хватало повтора этой истории у нас в училище!

— Да не будет он сливать! — сказал вдруг Илюха «Бондарь». — Не такой это человек…

— С чего это ты решил вдруг, Илюх? — нахмурился я.

Я заметил, что приятель уже во второй раз вступается за новенького. С чего бы это?

— Не знаю… — пожал плечами «Бондарь». — Ну… чувствую я людей, что ли… Вот и сейчас чувствую. Ну, резковат немного Лобанов. Это точно. К бабке не ходи. А еще сам по себе, нелюдимый. Этакий волк-одиночка. И упертый, как баран. Поэтому и идею вашу дебильную с параграфом не поддержал.

— Гнилой потому что! — завелся взводный выскочка — Тимошка Белкин.

— Да не гнилой он, пацаны… — упрямо продолжал гнуть свою линию Илюха. — Своеобразный просто. Андрюха вот тоже не поддержал вашу фигню с обманом историка. Просто Лобанов у нас в компании — человек новый. Поставить себя во взводе хотел… Только вот не с того начал…

— Как бы мы его за это в какую-нибудь позу не поставили, придурка этого! — мрачно заметил несогласный с Илюхой Тимур. — А ты, «Бондарь», хорош козла этого защищать!

— Короче! — подытожил я. — Какие там у Лобанова тараканы в башке, мне фиолетово. Плохой — не плохой — там видно будет! Но об идее с «темной», пацаны, забудьте. Я предупредил! Иначе, не ровен час, он в больничку отправится, а вы — на выход с вещами. Или вовсе в колонию, если тяжкие телесные будут. «Темная» — это вам не в сугробе друг дружку повалять. Мозги врубите. Если не хотите себе жизнь перечеркнуть — выкиньте этот бред из своих бошек!

Близнецы Белкины, судя по всему, все же пошевелили извилинами и согласились с тем, что идея надавать люлей однокашнику, а потом вылететь из училища или вовсе провести пару лет в колонии — так себе. Другие парни, поостыв, тоже отказались от линчевания виновного. Позыркали, позыркали на Лобанова недовольно, да и рукой махнули.

А посему и я чуть-чуть успокоился и выдохнул.

— И правда, пацаны! — сказал позже в умывальнике Димка Зубов, макая щетку в зубной порошок «Мятный». — Из-за этого новенького вылететь из училища как-то совсем не хочется.

— Ну, в общем, да… — вынужден был согласиться Тимошка, вытирая морду вафельным полотенцем. — Проблем потом будет… Греби — не разгребешь… Полгода в училище — псу под хвост. А еще…

Тут он резко умолк — Тимур пихнул его в бок, красноречиво показывая глазами на вошедшего в умывальник Лобанова. Тот молча поставил на раковину мыльницу и начал приводить себя в порядок. Будто не замечал никого вокруг. Парни, переглянувшись, забрали свои мыльно-рыльные и тоже молча вышли из умывальника.

Я, выходя вслед за ними, кинул тревожный взгляд на Антонова.

Колян, судя по тому, как он зло зыркал на новенького перед отбоем, явно что-то задумал.

Той ночью в училище я уснул не сразу. Решил на всякий случай проконтролировать, усвоил ли самый упрямый из озлобившихся на провинившегося суворовца мое внушение.

Задача была непростой. Спать после уроков в училище, самоподготовки, строевой и всех прочих событий сегодняшнего длинного дня хотелось жутко. Сознание путалось. Натруженные ноги после полировки плаца гудели. Мой организм зрелого мужика в теле молодого парня, отчаянно зевая, сигналил: «Андрюх, давай баиньки!».

Надавить бы сейчас «на массу», да поплющить харю… Прямо до самого подъема!

Но я специально не давал Морфею себя побороть. Сжимал и разжимал пальцы на руках и ногах, держал глаза открытыми. И почти ни на секунду не выпускал из поля зрения койку, на которой спал новенький. А еще периодически кидал взгляд на другую кровать, где в позе эмбриона съежился под одеялом Колян.

Где-то часу в третьем я решил, что хватит. «Темная» Лобанову вроде бы не светит. По меньшей мере, пока. Да и Коляна с кирпичом в руках у его кровати не видно. Вон как дрыхнет приятель! Без задних ног! Даже носа из-под одеяла не кажет!

Неужто замерз?

Хм… А вот это очень странно!

Сколько я его знаю, Колян не мерз никогда. Родители с детства парня приучили ко всяким закаливаниям. Отец у Антонова — и вовсе среди московских «моржей» был известен как чемпион всяческих видов «моржовских» соревнований. А посему Коляну — что плюс пять, что минус двадцать — одна фигня. Ему всегда было жарко. Даже на уличной зарядке он никогда не ежился. А в кровати так и вовсе спал почти всегда без одеяла. Ноги только прикрывал.

С чего это вдруг сегодня Колян себе палатку под одеялом решил устроить? Может, книжку какую интересную в нашей библиотеке взял и сейчас увлеченно читает ее с фонариком?

Надо бы проверить.

Я бесшумно встал с кровати и подобрался к койке приятеля.