Суворовец. Том 2

Глава 19

— О-ба-на! Не понял на! — воскликнул я, заходя в умывальник. — С чего-то баня вдруг упала? Захожу руки помыть, а тут уже не сортир, оказывается, а ринг… Не помешал?

Я был не один.

Моему взгляду предстала следующая живописная картина. Колян Антонов, одетый в майку и труселя, усердно отрабатывал в умывальнике боксерские удары. Работал, сжав зубы, и глядя в одну точку. То «двоечку» пропишет воображаемому противнику, то хук слева… Неумело и очень забавно.

Тот самый Колян, которого я минуту назад наблюдал спящим под одеялом на своей койке.

Ну ни фига ж себе он Юлий Цезарь! Одновременно и в кровати спит, и в умывальнике боксирует… Я в способностях своего приятеля, конечно, не сомневался. Но чтобы такое…

Трудился Колян усердно. Тренер Вася по кличке «Молот», к которому я еще в восьмидесятых ходил в подпольную качалку, был бы им точно доволен. Несмотря на то, что в умывальнике было довольно прохладно, приятель весь взмок. Даже на майке вон расплылось мокрое пятно.

— А с каких это пор у нас спортзал в сортире, Антоныч? — вежливо поинтересовался я у друга. — И занятия по физподготовке нам, оказывается, на ночь перенесли?

Колян дернулся, обернулся и ошарашенно посмотрел на меня.

— Ты… ты как здесь? — растерянно заморгал приятель и откинул со лба прядь взмокших белобрысых волос.

— Да так… — уклончиво ответил я. — Променад себе решил на ночь глядя устроить… А тут ты…

Колян потупился.

Да уж. Маскировщик из него никакой. Товарищ перед тем, как отправиться на поединок фиг знает с кем, соорудил, конечно, под одеялом некое подобие скукожившейся в позе эмбриона суворовской тушки. И не будь я постарше и поопытнее, возможно, и повелся бы. Если не приглядываться внимательно — под одеялом один-в-один спящий кадет, умотавшийся после целого дня разнообразных занятий. Из ребят так точно никто ничего не заметил бы до подъема.

Но я-то был в училище уже по второму разу! Это я с виду только снова подросток безусый, а на самом-то деле — бывалый мент. И знал, что Колян никогда в жизни не будет спать, не раскинувшись вольготно. Он то и дело умудрялся распластаться на кровати звездочкой. Горячие парни не мерзнут. А порой «горячий» Колян и одеяло свое с подушкой ненароком во сне сбрасывал на соседа, за что потом поутру от него же периодически огребал.

В позе звездочки Антонов спал все два года, что мы с ним носили суворовскую форму. Сказалось, видать, детство, проведенное в семье советских любителей закаливания. А хмурый Димка Зубов, который спал с ним по соседству, однажды и вовсе сказал, что примотает Коляна изолентой к койке намертво, если тот снова швырнет во сне ему на лицо свое одеяло. Колян, помню, тогда жутко покраснел. Но что поделать? Таким уж он вырос.

Поначалу мы над приятелем только угорали. А вот когда однажды зимой на втором курсе где-то прорвало трубу, и мы в училище два дня сидели без отопления, Коляну можно было только позавидовать. Пока мы, отстукивая зубом, пытались хоть как-то согреться под одеялом, съежившись калачиком, товарищ невозмутимо валялся поверх него, закинув руки за голову.

— Хорошо-то как, пацаны! Свежо! — довольно сказал он, вздыхая и потягиваясь. — Здорово, когда не жарко. А то батареи так шпарили, что хоть яичницу жарь. У нас дома батя постоянно окна открытыми держит. В любую погоду!

— Заткнись, а? — стуча зубами, предложил соседу Димка и обратился ко всем нам: — Слушайте, пацаны… Может, башку в форточку высунуть, чтоб заболеть? Тогда, может, домой отпустят… А дома у нас тепло-о! Батареи шпарят — будь здоров!

— А я бы сейчас мороженки навернул, парни! — дул в свою дудку любитель свежего воздуха. И снова сладко потянулся. — Зимой мороженое — такой кайф, Димон!

Расстроенный Димка пульнул в Антонова подушкой.

— Колян! — покачал я головой. — Ну я ж тебе говорил: выкинь ты эту идиотскую идею из головы…

Я сразу просек, с чего вдруг у приятеля проснулся посередь ночи интерес к боевым искусствам.

Зуб точит на новенького наш Антонов. Все никак не может ему простить недавнее оскорбление своей возлюбленной — «Красотки». Готов поспорить, что в ближайшем увале он готовится поправить Лобанову хмурое личико. Потому и «двоечку» так усердно тренирует.

— Не вздумай! — коротко сказал я, на всякий случай прикрывая дверь умывальника и прислушиваясь, не идет ли кто. И предупредил: — Себе хуже сделаешь.

Колян открыл было рот, видимо, в намерении скормить мне какую-нибудь байку в духе: «Да я так просто…», но потом махнул рукой отвернулся.

— Все равно я его урою! — сказал он, стоя лицом к окну.

Совсем как тогда, когда он узнал о нападении гопников на его любимую учительницу.

М-да… Похоже, настроен приятель серьезно. Вон как кулаками махал, пока я не зашел неожиданно!

С Лобановым я, конечно, близко не был знаком. Но моя давняя чуйка опера безошибочно подсказывала, что лучше бы Антонову его не трогать. Выпишет люлей новенький нашему Коляну, как пить дать.

— Раньше за такое на дуэль вызывали, Андрюх! — глухо сказал Колян, повернувшись ко мне и сжав кулаки. Я заметил, как его озлобленное лицо покраснело, и на виске проступила пульсирующая вена. — А сейчас…

— А сейчас времена другие, Колян! — резко перебил я е го.

Я подошел к приятелю и встал рядом с ним.

— Ты пойми, — сменив тон на более дружелюбный, втолковывал я ему, как неразумному дитенку. — Ну разукрасишь ты ему морду, и что? Если сдаст он тебя — вытурят. Вот и все дела. И к тому же, сдается мне, Лобанов кулаками машет получше тебя. Еще не ясно, кто кого разукрасит. Так что не обессудь, если пары зубов недосчитаешься.

— Посмотрим! — мрачно заметил Колян. — Все равно! А вот раньше дуэли…

— Да и раньше дуэли не особо-то и поощрялись… — пожал я плечами. — Да и смысл в них какой? Вспомни Лермонтова. Из-за своего же скверного характера и пострадал. Прожил мужик в итоге всего двадцать семь лет. Даже тридцатник не справил. А мог бы кучу всего еще написать!

— Времена всегда одинаковые! — упрямо возразил Антонов. — А как же Пушкин? А его дуэль?

— А что Пушкин? — удивился я.

— Он вступился за честь своей женщины! — патетически воскликнул любитель бокса. — Я картину видел… «Последний выстрел» называется… Меня даже дрожь взяла. Вот какие раньше люди были! Ты читал Лермонтова? «Погиб поэт, невольник чести…»

Картину Волкова «Последний выстрел» я, разумеется, видел. Как, впрочем, и почти все. Раненый поэт, полулежащий на февральском снегу. Рядом с ним уже растекается лужица крови. Данзас-секундант, склонившийся в тревоге над своим лицейским другом… А чуть поодаль — безликая равнодушная фигура Дантеса…

Впечатляюще.

Но я был настроен скептически.

— Читал… — спокойно сказал я. — И дальше что? Лермонтов даже до тридцати не дожил. Сам на дуэли погиб. А Пушкин всего на десять лет дольше него прожил. Оставил жену молодую с четырьмя детьми. А еще я где-то читал, что долгов на нем была куча… И че? Хорошо, думаешь, вдове его, Наталье Николаевне поначалу было? Пока за Ланского замуж не вышла. Хорошо хоть император помог… Так че хорошего-то?

Однако мои речи не возымели действия на разъяренного приятеля.

— Знаешь, Андрюх! — Колян посмотрел на меня и так сжал кулаки, что костяшки побелели. — Ты у нас, конечно, скептик до мозга костей…

— Скорее, прагматик… — невозмутимо поправил я взбеленившегося Антонова. — И что?

— А то! — повысил голос приятель. — Что есть такие понятия, как «любовь», «честь»…

Ого! Какая драма!

— Ух ты! — воскликнул я с интересом, усаживаясь на подоконник. — Куда тебя понесло то, парень! То есть прагматики и скептики, по твоему мнению, не имеют никакого понятия о чести и любви? Так? То есть у меня вообще никаких моральных принципов не имеется, да? Ну, давай, продолжай, Колян!

Колян помолчал, а потом будто нехотя выдавил:

— Ну… я, в общем, не это хотел сказать…

— А сказал это! — рубанул я.

— Так что ж теперь? — товарищ снова повысил голос.

— Тс-с! — я зажал его рот ладонью. — Хорош орать, Колян! Всех в казарме перебудить, что ль, хочешь? Тогда темную тебе устроят, а не Лобанову.

— Так что ж теперь, Андрюх? — повторил приятель, переходя на разгневанный шепот. Тоже забрался на подоконник и, сидя рядом со мной, бесхитростно спросил: — И не вступаться за честь женщины?

— Женщине ты здоровый и свободный нужен! — счел я нужным снова воззвать к голосу разума. — Не этой, так другой… Или ты хочешь, чтобы она тебе в больницу передачки носила? Или на зону?

Колян хмыкнул и вздернул голыми плечами в майке.

— Да не нужен я ей вовсе! Что я, тупой, не понимаю? Куда мне до нее! Но обижать ее не дам! — и хлопнул меня по плечу. — А ты не переживай, Андрюх! Я так, легонько только подлечу гада этого…

Пожалуй, пора всерьез мозги прочистить безумному влюбленному, жаждущему мести.

— Слышь, ты, лекарь хренов! — я спрыгнул с подоконника и, встав перед приятелем, как следует тряханул его за плечи. — Как бы тебя потом лечить не пришлось! Я вам всем еще сегодня вечером втолковывал: не машите кулаками, где не надо! Даже Тимошка уже успокоился и сопит в обе ноздри, а ты кинжал точишь! У нас во дворе знаешь какой случай был?

— Ну? — нехотя спросил Колян.

— Баранки гну! — я уже был на него попросту зол.

Пора, пожалуй, рассказать ему кое-что для острастки. Пока дров не наломал.

— Слушай! — начал я. — Вышли у нас как-то на разборки во дворе одни такие умные. И повод-то был пустяковый! Якобы то ли Маша, то ли Даша с кем-то поцеловалась из них, а кого-то отшила. Пришли за гаражи, все как полагается. «Ты козел» — «Нет, ты козел! — Давай по разам! — Давай!». Поорали, попинали друг друга. А потом один другого так пихнул, что тот со всего размаху на землю спиной повалился. А оттуда арматурина торчала. Тот прямо шеей на нее и приземлился. Сечешь?

Приятель побледнел.

— И… и что?

— Ничего! — сказал я, потирая озябшие ладони. — Тапочки белые пошили пацану. В семнадцать лет. Один на кладбище поехал, другой на зону. А Маша-Даша и вовсе без парня осталась.

Я маленько лукавил, впрочем, не искажая сути.

История, которую я только что поведал приятелю, произошла не в моем дворе у станции метро «Юго-Западная». А где-то на севере Москвы, в Бибирево. Я тогда еще совсем молоденьким летехой был. Поехал на вызов. И на всю жизнь запомнил юное и бледное лицо незнакомого задержанного паренька, который, с силой толкнув своего оппонента на землю, одним махом перечеркнул всю свою жизнь.

Закончив историю, я решительно сказал:

— Спать пошли.

Однако Колян медлил.

— Ну? — поторопил я приятеля, остановившись уже у двери. — Пошли, чего стоишь? Или ты тут ночевать собрался?

Колян еще пару секунд разглядывал свои пальцы в шлепанцах, а потом спросил, просто и без обиняков:

— Андрюх… ты как думаешь? Если у меня с ней хоть один шанс? Что мне делать?

Я внимательно поглядел на товарища и задумался.

Будь на его месте кто-нибудь другой, я бы сто пудов сказал: «Да забудь ты эту Красовскую, Колян! Вон сколько девчонок кругом! Все пройдет, как с белых яблонь дым! На фига она тебе? Да и сто пудов у нее сейчас уже кто-то есть!».

У подростков же часто такое бывает. Пацаны по молоденьким училкам с ума частенько сходят, а девчонки — по мускулистым физрукам или кудрявым симпатичным историкам… Подрастут, «система чувств» настроится — и вот оно, уже нравятся юные ровесницы. Я и сам, признаться, еще будучи сопляком, как-то запал на одну прехорошенькую мамину знакомую.

Но это не случай Коляна. Он, походу, вообще однолюб. Если не «Красотка», то никто вовсе.

Я уже знал, что приятель попытается себя перебороть. И попытка эта обернется полным провалом. Его брак со Светкой долго не продлится. Потому что нельзя жить без любви. И в далеких пока еще нулевых у Коляна на стене так и будет висеть портрет миниатюрной девушки, похожей на юную Гурченко… Ей-то и отдал навечно белобрысый подросток свое сердце. Вместе с самолетиком, который пульнул случайно под ноги учительнице в третий день сентября семьдесят восьмого… И даже на встрече выпускников уже изрядно полысевший и пополневший приятель, справивший сорокет, будет смотреть только на свою ненаглядную «Красотку». И плевать ему было на то, сколько лет прошло…

«Красотка» же тоже успеет выйти замуж. И не раз. Вот только что-то у нее там не сложилось.

А может, и впрямь у Коляна есть шанс?

— Тебе… — сказал я товарищу, подумав, — просто подождать. Извини, друг, но если у тебя это все всерьез, я другого выхода не вижу. И не надо замену искать. А то у нашего забора вторая Кира нарисуется. И мне снова придется тебя к ней силком на разговор выталкивать. Подожди до выпуска. А там, глядишь, и выпьешь с Красовской «шампуня» на брудершафт…

Лицо приятеля разгладилось. Он, кажись, даже повеселел маленько. И кулаки разжал.

— Вот и ладушки! — подытожил я.

И хлопнул приятеля по плечу, подгоняя к двери:

— Пошли, пошли, Колян! А то я щас околею. Это ты у нас с детства в снегу вместо кроватки спал. А я не ты, в «моржи» не записывался. Того и гляди дуба дам.

— Ты чего такой дерганый, Андрей? — с любопытством спросила Настя, прильнув к моему плечу. — Расслабься. Денька с родителями только часа через два придут. Как раз и успеешь вернуться в училище до окончания увольнения. Они у меня люди понимающие. И к тебе хорошо относятся! А папа так и вовсе говорит, что ты… — тут девушка подняла вверх большой пальчик.

Мы с моей девушкой сидели на кухне квартиры ее родителей. Наконец-то сбылась наша мечта об уютной свиданочке наедине.

— Так, ничего… — задумчиво ответил я, нежно перебирая правой рукой одуряюще вкусно пахнущие волосы. — Устал просто за неделю.

Вроде бы все складывалось просто замечательно! Мы с Настей наконец остались вдвоем. Колян напрочь отказался от идеи дуэли с Лобановым. Зажил себе дальше тихо-мирно. Учился, ходил в наряды и в ус не дул. Принял, видать, к сведению мой совет «просто обождать». И он покорно ждал, время от времени бросая на свою учительницу нежные взгляды.

Лобанов по-прежнему был букой. Ни с кем особо на контакт не шел, но вроде и конфликтов у него особых ни с кем не было. Даже свой косяк на уроке русского вроде бы исправил. И «парашу» по алгебре. Решил у доски наскоро парочку олимпиадных задач и снова стал у препода любимчиком. Очень старался заработать увал. А получив увольнительную, новенький, разумеется, сразу полетел в «Склиф» — навестить свою Маринку, пострадавшую в результате падения на катке.

— Что ж, суворовец Лобанов, — благосклонно кивнула Красовская, когда новенький соизволил прийти на урок, — извинения за прошлый инцидент я уже приняла у вас тет-а-тет. Жду от Вас сочинение. А сейчас — милости прошу к доске!

Все было хорошо. Но меня не покидало странное ощущение. Будто что-то вот-вот должно было случиться. Оно то накатывало, то отступало… Но не собиралось меня покидать.

Так же, как и тогда, когда, оставив у бордюра недопитую бутылку пива, я ни с того ни с сего ломанулся с «Горбушки» домой к подвыпившему Илюхе «Бондарю». Буквально в последний момент я успел отобрать ключи у бухого товарища и уговорить его остаться дома, а не устраивать покатушки за рулем, имея в крови совершенно зашкаливающее количество промилле…

Так же, как и во дворе малознакомого дома, когда я сломя голову полетел на последний этаж «хрущобы», преодолев препятствие в виде не в меру любопытных соседок, и вовремя успел стащить с подоконника своего давнего неприятеля — старшекурсника Тополя…

А может, я просто себя накрутил? Неделька у нас в училище выдалась та еще. Еле-еле увал себе выцарапал. На самого тоненького. Вот и перенервничал.

Я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза, пытаясь расслабиться. Настины нежные пальчики держали мою руку, а ее голова лежала у меня на плече.

И вдруг перед глазами, точно кадры из какого-то фильма, замелькали странные картинки…