Суворовец. Том 2

Глава 14

— Иду, иду! — раздался из за двери хриплый голос. — Ешки-матрешки! Только уснул после смены!

В замке раздалось лязганье. А потом дверь отворилась, и из нее высунулась взлохмаченная длинноволосая голова.

— Че надо? — поинтересовалась голова, обдав нас с приятелями мощным перегаром.

— От Санни! — вместо приветствия сразу сказал я. И уточнил: — Двое.

Голова уставилась на нас мутными глазами. А потом милостиво сказала, поделившись еще одной порцией перегара:

— Залетайте! Только боты сразу скидывайте. Соседка у меня на чистоте совсем свихнулась.

В прихожей горел тусклый свет. Коридор, в котором в рядок уже стояла чья-то обувь, уходил далеко вдаль.

Стало быть, мы с приятелями пришли в одну из огромных ленинградских коммуналок. Вряд ли такая огромная хата принадлежит одному обладателю всклокоченной головы. Комнат восемь, не меньше…

— Здорово! — милостиво сказал хозяин — широкоплечий коренастый парень. И представился: — «Гирза» я. Кем будете, пацаны?

— Илья, Егор…— по очереди представил я приятелей, послушно скидывая ботинки. — А я Андрей.

Друзья тоже разулись.

— Третий, что ль? — хозяин, пересчитав гостей, нахмурился. — Так не пойдет. Учтите, пацаны, третьего мне положить негде. Даже если валетом спать будете. У меня компания из «Владика» сейчас тусит. У меня в комнате спят. А та, которая свободна, вообще размером с коробку из-под обуви. Так что не обессудьте, гости дорогие. Максимум двоих возьму.

— Да не! — поспешил пояснить «Батя». — Все нормуль! Мне ночевать есть где. Я так, за компанию…

«Гирза» благосклонно кивнул и повел нас дальше по коридору.

В крошечной комнате, куда привел на хозяин, уже кое-кто был.

На кровати, стоящей у окна, разместился какой-то забавный мужик. Тоже длинноволосый, с разноцветными лентами в спутанных лохмах, в свитере и драных джинсах. Мужик сидел по-турецки и, бренча на гитаре, что-то напевал себе под нос. Рядом с кроватью стоял стул, а на нем — тарелка с остатками какой-то еды.

Что ж, это, конечно, не пять звезд. Но тоже ничего. Да и не за комфортом я сюда ехал. А за колоритом. А колорита тут, судя по всему, хоть граблями греби!

— Это, стало быть, и есть те самые хиппи? — шепнул мне на ухо «Бондарь». — Чудные какие-то они!

Я легонько пихнул приятеля в бок. «Помалкивай, мол. Дареному коню, как говорится…».

— Короче, пацаны! — возвестил хозяин хостела семидесятых. — Правила просты! Кровать одна, и она занята. Кто первый встал, того и тапки. На полу — два матраса. На них и спать будете. На кухне — холодос. Ежели жрать хотите, можете брать, что нужно. Только чур, не борзеть! Приносить хавку тоже можно. В ванной за собой бардак не устраивать. Сейшены дома не проводим. Тут бабулька старенькая одна живет, после инфаркта. Хотите погудеть — вэлком на улицу. Все понятно?

— Понятно… — кивнул «Бондарь». А потом простодушно спросил: — А сейшен — это что?

«Гирза» устало вздохнул.

— Я тебе потом объясню! — пообещал я Илюхе.

И обратился к хозяину:

— «Гирза», а магазин у вас где?

Жизнь у обитателя «хипповской» коммуналки на улице Герцена и впрямь была интересной.

«Гирза», настоящего имени которого я так и не узнал, хипповал уже довольно давно. Две комнаты в коммуналке ему достались от родителей. Паренек работал в котельной и вел преимущественно ночной образ жизни. Днем отсыпался, а вечером шел на какой-нибудь «сейшен» или, проще говоря, тусовку хиппи. Играл на гитаре, пел… В общем, делал все то, что любят делать адепты идеи мира, свободы и любви.

Чаще всего — в «Сайгон».

— Слушай, «Гирза»… — спросил я, чувствуя, как волнительно бьется сердце. — А «Сайгон»… работает сегодня?

— Ясен пень! — кивнул хозяин, когда мы сидели на кухне и завтракали. — А чего ему не работать-то? «Сайгон» всегда работает.

Настроение разбуженного «Гирзы» улучшилось. Теперь хозяин пребывал в прекрасном расположении духа. Возможно, потому что сгонял в ближайший продовольственный магазин и накупил хавки. А посему хозяин, уминавший уже пятый бутер с принесенной мною колбасой, был доволен визитерами.

Компанию нам с приятелями на кухне за завтраком составил и его другой гость — длинноволосый парень с гитарой.

— А там сегодня кто будет? — все так же волнуясь, продолжил я. — В «Сайгоне»?

— Если ты не про спекулянтов, то «Гребень» наверняка будет! — пожал плечами хозяин. — Он туда частенько ходит.

Я довольно откинулся на расшатанном стуле. Теперь я точно знал, где проведу сегодняшний вечер…

Тем же вечером мы с «Бондарем» и «Батей» сидели в «Сайгоне».

Том самом «Сайгоне».

Привел нас сюда парень, который бренчал на гитаре в комнате. Он, как я выяснил, был одним из тутошних завсегдатаев. «Гирза», поспав пару часиков, снова пошел на смену в котельнуюю.

Мои приятели, естественно, ни сном ни духом ведали, что это за место такое — «Сайгон», и почему меня сюда как магнитом тянуло. Поперлись туда со мной чисто за компанию. Ни Илюха, ни Егор даже не знали, кто такой «Гребенщиков». Просто сидели за столиком, рассматривая разношерстных посетителей кафе, и цедили «Маленький двойной» кофе по 28 копеек.

Я тоже себе взял кофе. А потом еще один. И еще.

И вовсе не потому, что любил этот напиток. Я как-то больше чай любил. Просто это же был тот самый кофе. Оттуда! «Маленький простой» за 14 копеек. «Маленький двойной» за 28. И «Большой двойной» за 22 копейки, в который вместо сахара добавляли сгущенку…

Спиртное я решил не пить. Хоть и «лавэ» на кармане было. Бабушка любовно всучила мне перед отъездом червонец, «чтобы не голодал». Просто как-то не хотелось. И так впечатлений была масса. А правильный «Батя» у нас и так был трезвенником-язвенником. При нем как-то и неудобно.

— Ну что? — раздался вдруг в микрофон чей-то голос.

Сосед по комнате пихнул меня в бок.

Я обернулся и увидел молодого парня в джинсовой куртке и с банданой на голове. Парень деловито настраивал гитару.

— Пару минут, и начнем! — бодро сказал Гребенщиков…

На этом сюрпризы не закончились.

В первый день после каникул, прямо с утра, взводный майор Курский удивил нас новостью.

— Суворовец Лобанов! — коротко сказал он, указывая на новенького. — С этого дня будет учиться вместе с вами.

Ребята, увидев «свежую кровь», с интересом уставились на новоприбывшего. А я — так с еще большим интересом. Потому что видел я его не впервые. Не далее, как неделю назад мы с этим черноволосым хмурым парнем чуть не сцепились в вагоне поезда, следующего по маршруту «Москва—Ленинград».

Так нежданно-негаданно продолжилось наше знакомство.

— Слышишь, Андрюх! — шепнул мне после отбоя «Бондарь», когда новенький уже отрубился, лежа на своей койке в углу. — А как он тут очутился-то? У меня чуть челюсть не упала, когда я его увидел!

— Вроде родня у него сюда переехала! — тоже шепнул я в ответ. — Взводный говорил, что…

И увидев, как зашевелилось одеяло на угловой кровати, свернул разговорчики.

— Спи давай, Илюх! Завтра нас опять гонять будут!

Казалось бы, совсем недавно я пропустил новогодние куранты, защищаясь во дворе от гопников вместе со своим другом Илюхой. Недавно сидел в «Сайгоне», слушая песни молодого «Гребня». Шлялся по новогоднему Ленинграду в компании «Бондаря» и «Бати», который теперь постигал азы военного дела в Ленинградском СВУ. Отпаивал рассолом похмельного Илюху «Бондаря», который таки умудрился впервые в жизни накидаться и потом целый день корил себя за алкогольную невоздержанность. Наш сосед по комнате, рядом с которым мы почивали на матрасах, все-таки налил «Бондарю» какого-то пойла.

А теперь — все, как всегда. Забор, казарма, столовая, классы… И, конечно же, плац, по которому я, кажется, прошагал за все время строевой сотню километров, старательно чеканя шаг.

Потекли дальше размеренные суворовские будни. С подъемом, учебой, строевой, самоподготовкой, нарядами, двойками, залетами, увалами и, конечно же, тайными свиданиями у забора…

И наконец настало время долгожданного увольнения.

— Привет, ребят! — раздался чей-то мелодичный голосок.

Я обернулся.

Ба! Знакомые все лица!

У входа в училище стояла наша юная коллега по игре в «города». Это с ней мы коротали длинный путь в плацкарте из Москвы в Ленинград. Почти как у Радищева. Только наоборот.

Маринка. Синеглазая и с косой толщиной в руку. Все в том же пальтишке, шапочке с помпоном и разноцветном вязаном шарфике. Стоит у парадного входа в училище, мерзнет, стучит одним каблучком о другой…

— Привет… Погоди! — я ошарашенно уставился на знакомую из поезда. «Бондарь» тоже, как ее увидел, глаза вытаращил. — А ты-то тут какими судьбами?

Маринка снова стрельнула глазками «в угол, на нос, на объект» и мило засмущалась.

В целом, можно было и не спрашивать. Ясно, какими «судьбами» испокон веков тусуются девчонки у дверей военных училищ. Парней своих ждут, томятся в ожидании.

Стало быть, и у Маринки тут кавалер имеется… Интересно, кто бы этот мог быть? Может, наш «старшак» Саня Раменский? Кажется, ему такая красавица очень даже была бы под стать.

— Как дела, ребята? — радушно спросила у нас с приятелем Маринка.

На мой вопрос о цели визита хитрая красавица так и не ответила. Сделала вид, что глуховата, и живенько сменила тему. Хитрюга.

— Как каникулы прошли?

— Быстро! — честно признался девушке прямолинейный Илюха «Бондарь». — Будто только вчера с сумками домой к себе чапали… А уже снова на учебу…

— Ну ничего… Зато в увольнение сегодня отпустили… Как в Ленинград-то съездили? — замерзшая Маринка потирала ручки в пушистых варежках и время от времени поглядывала на часы.

— Шикарно! — я аж зажмурился, вспоминая наше с приятелем путешествие в Северную столицу семидесятых. — По городу побродили… Коней Клодта посмотрели… Фотографий наделали! Илюха у нас мастерски фотографирует! Вот, проявит скоро…

О визите в «Сайгон», где я вживую увидел молодого Гребенщикова, я рассказывать не стал. Вряд ли Маринка вообще знает, кто это. Вот подрастет и уж тогда запоет про «город золотой». А пока эта песня, кажись, даже еще не вышла…

— Здорово! — восхитилась новая знакомая. — Илья, ты молодец, что фотографией увлекаешься! А я только на денек… К бабушке с дедушкой на юбилей свадьбы ездила. Только разок и успела по-быстрому пройтись по Невскому… Даже не заходила никуда. Пробежалась — и к бабушке, в Купчино. Такая дыра, вы себе даже не представляете… Андрей, а что это за кони… Кло… Кло… как его там?

— Клодта! — пояснил я. — Скульптор был такой — Клодт. Он этих коней и сделал. Ты их точно проходила, когда гуляла. Это у Аничкова дворца. Он так называется, потому что…

— Марин! — раздался чей-то резкий голос.

К нам, широко шагая, хмуро подошел еще один бывший попутчик.

— Марин! — бесцеремонно вмешался в разговор Лобанов, прерывая мой рассказ о достопримечательностях Ленинграда. — Пойдем! Нам пора! Кино через час начинается!

Я совершенно не удивился

Вот бука! Даже не поздоровался с девчонкой. А она чуть ноги не отморозила, ожидая его у входа!

— О! Привет, Кирилл! А я тебя и не заметила. Пора так пора! — весело тряхнула головкой в шапке необидчивая Маринка. — Ну ладно, пойдем! Пока, ребят!

И бывшая попутчица, одарив нас лучезарной улыбкой, двинулась вслед за своим вечно недовольным спутником.

Маринка с Кириллом зашагали к метро. Я краем глаза успел перехватить недовольный взгляд Лобанова. Новенький однокашник зыркал на меня, словно солдат на вошь. Будто в чем-то меня подозревал.

— Ого! — удивился приятель. — Так он, стало быть, стрельнул все-таки у нее телефончик? И на свиданку позвал? Ушлый пацанчик…

— Стало быть, так! — согласился я. И вынужденно признал: — А не таким уж и тюхой-матюхой оказался наш новенький! Я его недооценивал. В поезде-то все сидел, губы дул, пока мы с тобой Маринку чаем да конфетами угощали. Видать, догнал ее потом все-таки и телефончик стрельнул. Вовремя сообразил, что поезд уходит, и включил четвертую передачу.

— А я кое-что понял!

— Что ты понял, «Бондарь»? Чему равен синус двойного угла? — поддел я приятеля. Нагнулся, с удовольствием слепил снежок и запустил в него.

— Да какой нафиг синус двойного угла? Лобанов тебя ревнует к Маринке! — констатировал бесхитростный и прямолинейный Илюха, отскакивая в сторону. — Точняк ревнует! Да-да! Я еще в поезде заметил, как он на тебя зыркал! А сегодня снова…

— Да брось! Он, походу, на всех так зыркает! — пожал я плечами. — Просто он по жизни такой мрачный тип. Ладно, хорош булки мять. Увал-то не резиновый, да? Пойдем! Меня Настя уже тоже на «Пушкинской» ждет. Да и Лилечка твоя тебя дома заждалась…

И мы двинулись к метро «Бабушкинская», вслед за новоиспеченной парочкой.

Уже через пару недель после начала второй четверти я четко понял, что слово «зануда» по отношению к моему новому однокашнику даже близко не отражает всей действительности. Кирилл Лобанов, которого ребята во взводе сразу прозвали «Лбом», был занудой не в квадрате. И даже не в кубе. Он был занудой в шестьдесят четвертой степени.

А еще упертым, как баран. И несговорчивым.

Пацаны из нашего взвода в начале четверти решили малость схитрить, чтобы не учить «никому не нужные» скучные события и даты. Наплели нашему пожилому историку Льву Ефимовичу, что он нам задал учить то, что мы проходили еще до Нового Года. Чтобы не напрягать, так сказать, размякшие за время каникул мозги.

Я эту бодягу сразу не поддержал. Знал, что простенький с виду историк в помятом костюме и с потрепанным портфелем на самом деле не так уж и прост. И за тридцать лет работы в училище все эти штучки уже выучил наизусть. Такого опытного препода на мякине не проведешь.

А посему я так и сказал пацанам: «Идея ваша дрянь, парни. Никого не выдам, но если „параш“ нахватаете — останетесь без увалов». И на всякий случай выучил то, что нужно.

Но парни сделали по-своему.

— Как же так-то? — растерянно спросил на уроке Лев Ефимович, доставая платок и протирая лысину. — Ребята, я же точно помню… А может, и правда?

— Правда, правда, Лев Ефимович! — усердно закивал шебутной Тимошка Белкин. И лихо погнал свою легенду: — Шестнадцатый… Вы еще тогда говорили, что после каникул все равно новая информация плохо ложится в голову…

По лицу Льва Ефимовича пробежала тень сомнения.

— Когда это я такое говорил, Белкин? — спросил он, снова превращаясь в сурового препода.

— Так… это… до каникул еще… — пролепетал Тимошка, понимая, что ляпнул лишнего, и его корабль уже получил пробоину, несовместимую с жизнью.

— Так! — тщедушный историк хлопнул крошечной ладонью по столу. — Белкин… Который Тимур…

— Я! — резво вскочил второй близнец.

— Какой параграф задавали?

— Шестнадцатый!

— Ясно! Идем дальше по списку! Бондарев!

Илюха, само собой, подтвердил общую байку. Но Лев Ефимович не унимался.

— Васильев! Гаврилов! Горохов! Дементьев! — выкрикивал преподаватель.

А когда очередь дошла до новенького, случился облом.

— Лобанов! — гаркнул историк.

— Я! — поднялся новенький.

— Какой параграф задавали?

— Семнадцатый! — уставившись в доску отсутствующим взглядом, выдавил из себя «Лоб».

В классе воцарилась гробовая тишина. А потом кто-то едва слышно присвистнул.

Тимошка Белкин, повернувшись к Лобанову, одними губами произнес: «Падла…». Его брат Тимур тоже пробормотал какое-то ругательство. Остальные парни тоже дружно уставились на Лобанова взглядом, в котором ясно читалось все, что они о думают о новеньком.

— Что ж, — Лев Ефимович медленно защелкнул свой потрепанный портфель. — Белкин… который Тимофей. К доске!

И к обеду того же дня в журнале взвода красовались целых шесть двоек.

— Слышь, ты, валенок! — налетел на Лобанова Тимошка Белкин, когда мы пришли в комнату досуга. — Тебя кто просил свою правду-матку гнать?

— Ты баран, что ли, Лобанов? — поддержал Тимошку брат — Тимур. — Мы же договаривались!

— Я не слышал, о чем вы договаривались! — равнодушно ответил вечно хмурый «Лоб» и отвернулся. Сел за стол и молча начал расставлять фигуры на шахматной доске. Будто и не произошло ничего из ряда вон выходящего.

— Как это не слышал, «Лоб»? — насмешливо переспросил его Колян Антонов. — Мы ж тогда все вместе решили, что скажем про шестнадцатый!

— Я ничего не решал! — буркнул Лобанов, не глядя на ребят.

Откинул со лба черные, как смоль, волосы, и начал играть сам с собой в шахматы за столом. Весь вид новенького будто сигнализировал красноречиво: «Мне на всех вас, пацаны, просто фиолетово».

Как и тогда, в поезде, когда Илюха присел ненароком не на свою полку.

Пожалуй, все-таки надо до новоиспеченного московского суворовца донести политинформацию. Пока ребята не устроили линчевание. А то, глядишь, и «темная» ему скоро светит.

— Слушай, Лобанов! — вполне миролюбиво предложил я новенькому. — А давай-ка сыграем!

— Не хочу! — уперся рогом Лобанов.

— А я хочу, Лобанов! Очень хочу! — безапелляционно возразил я. — Так что придется!

Сел за доску напротив, не дожидаясь приглашения однокашника, и сделал первый ход.