Суворовец. Том 2

Глава 15

Парни-суворовцы столпились вокруг, молчаливо наблюдая за нашим разговором.

Новенький закатил глаза к потолку. Его нахмуренная физиономия с крючковатым носом будто говорила: «Ну ты и достача, Рогозин! Прилип, будто банный лист! Прилип, и не отвяжешься».

— Ладно! — пожал Лобанов плечами.

Потер свой крючковатый шнобель и уставился на шахматную доску. А потом нехотя двинул фигуру.

— Ну… я так тогда пойду!

— А я так! — сделал я ответный ход.

— Ну… — задумался противник. — А если так?

— А я так тогда! — снова бодро дал я «ответочку».

Лобанов, увидев, куда я пошел, с сомнением поглядел на доску.

— Ты уверен, Рогозин? — насмешливо сказал он, сведя брови в одну линию. — Пошел? Ты играть-то вообще умеешь?

— Да так… — обтекаемо ответил я, гадая: выгорит моя идея или нет? — Маленько умею. Чуть лучше, чем в города. Пошел, пошел. Теперь ты иди…

— Ну спасибо! — довольно осклабился Лобанов, развалился на стуле и с ленцой, будто нехотя, взял с доски фигурку. А потом торжествующе показал ее мне: — Ты, Рогозин, мне только что ферзя подарил! Спасибо тебе за такой шикарный подгон!

— Да на здоровье! — добродушно сказал я, ничуть не удивившись. Купился таки парень! — Да забирай! Разве жалко какого-то там ферзя для хорошего человека? Мне для тебя, Лобанов, ничего не жалко. Даже мата…

— К-какого мата? — заикаясь, пробормотал оппонент. Довольная лыба потихоньку начала сползать с его лица.

— Ну, который в спортзале у нас лежит… — спокойно пояснил я, откидываясь на спинке расшатанного суворовскими спинами стула…

Новенький уставился на доску. А через секунду огорченно воскликнул, хлопнув себя по лбу:

— Блин! Я ж просто не заметил!

— А надо замечать! — пожал я плечами. — Все по честноку было! Парни видели.

Пацаны согласно закивали, радуясь моей победе. Новенького за его финт на уроке невзлюбили абсолютно все.

— По честноку! — подтвердил Колян. — Все видели!

— Видели, видели! — поспешил поддержать меня Миха. — Все честно было!

— Погоди! — обеспокоенно заерзал Лобанов, который, видимо, в своем воображении уже праздновал победу. — Ну будь человеком, Рогозин! Я ж не заметил просто. Дай я перехожу!

— Это с какой такой радости тебе такие привилегии, «Лоб»? — вмешался «Бондарь», который стоял у меня за спиной. — С чего ты вдруг должен перехаживать? Ты у нас что, особенный какой?

— С такой, — насупился Лобанов. — что я Рогозину разрешил ферзем переходить! Теперь моя очередь!

Ясно. Врубил свой любимый режим «зануда в шестьдесят четвертой».

— И что? — меня упертость противника по игре даже забавляла. — Мало ли что ты мне там «разрешил», Лобанов! Я ж не перехаживал! Мне и надо было, чтобы ты у меня ферзя взял!

Ребятня зашумела, поддерживая меня.

— По честноку все было! — напирал на новенького Илюха. — Продул, так продул! Наперед надо было думать, когда ходил!

— Ага! — вторил ему Колян. — Нечего выделываться! Андрюха у тебя честно партию выиграл! Имей мужество признать.

Поверженный Лобанов нахмурился и встал. Понял, что одному против толпы не попереть.

— Да пошли вы…

— Слышь ты, урод! — взвился Тимошка, который, кажется, больше всех был зол на новенького из-за того, что идея с параграфом на уроке у Льва Ефимовича не выгорела. — Сам пошел! Выделывается он тут! Скажи спасибо, что мы тебе не наваляли за то, что ты нас сдал!

— Чего-о? — подорвался обозленный Лобанов. — Сам уро-од! Ты обурел совсем, Белкин? Сюда иди! Я тебе сейчас кадык вырву!

Он так обозлился, что даже черные, как смоль, волосы, встали дыбом. И, не медля ни секунды, мой противник вскочил со своего места и кинулся на тщедушного Тимошку. Схватил обалдевшего суворовца за грудки и со всего размаху повалил спиной прямо на стол, где стояла доска с фигурами.

— Ай! — заверещал Тимошка, плюхнувшись спиной на доску. Кажись, ему в спину или еще пониже впился проигранный мною в шахматной партии ферзь. — Пусти, придурок! Ошалел? Да ты ненормальный!

Твою ж дивизию! Не хватало новых фингалов в начале второй четверти! Вон у «Бондаря» только-только после встречи с гопниками синяк наконец пожелтел.

Я мигом подскочил к разъяренному Лобанову, обхватил его сзади и не без усилия оторвал от испуганного Тимошки.

— Харэ! — заорал я. — Разошлись! Еще тяжких телесных тут не хватало!

Тимошка резво соскочил со стола и, прихрамывая и держась за мягкое место, поспешил к брату. А я тем временем вис сзади на вырывающемся разгневанном Лобанове.

Миха и Илюха, переглянувшись, быстро поспешили мне на помощь. Другие ребята тоже рванулись с места. Но помощь не потребовалась. Я сам привел в чувство оскорбленного суворовца.

— Хорош, хорош! — одернул я Лобанова, намертво сцепив руки в замок у него на поясе. И для пущей доходчивости тряхнул хорошенько.

Горе-шахматист побарахтался еще немного у меня в руках и затих.

— Все, пусти! Пусти, говорю! — буркнул он.

Я осторожно разомкнул руки, готовый в случае надобности снова нейтрализовать новенького. Но вроде не понадобилось. Лобанов молча отряхнулся, одернул на себе мундир, поправил ремень и подошел к окну и встал там столбом, скрестив руки.

— Значит, так! — веско сказал я, глядя на большие настенные часы в комнате досуга. — Кажись, пора все точки над «и» расставить. Сначала с тобой, Лобанов. Повернись к лесу задом, к ребятам передом.

— Че? — хмуро отозвался шахматный противник. — Че те надо опять, Рогозин?

— Повернись! — обрубил я его недовольный тон. — И сядь! Сядь говорю, поговорить надо! Да хорош губы дуть, Лобанов, ты не девка, убалтывать я тебя не буду!

Крючконосый Лобанов нехотя развернулся, немного пожевал губами, глядя на меня, а потом все же послушно сел, пинком пододвинув стул. Руки он так и продолжал держать скрещенными на груди, демонстрируя закрытую позу.

Тимошка тем временем стоял поодаль, немного морщась и стараясь не отходить от брата Тимура. Видать, хорошо ему ферзем пониже спины прилетело.

— Вот и ладушки! — благодушно кивнул я и продолжил: — Вот и хорошо! Значит, так, Лобанов!

— Кирилл меня зовут! — насупившись, уточнил новенький.

— Значит, так, Кирилл! — жестко продолжил я. — Я тебе не буду гнать бодягу про то, что ты у нас новенький и бла-бла-бла. Ты это и без меня знаешь. В друганы тебе тут никто не набивается. Но сдавать пацанов — последнее дело. Ты ж себе сам яму роешь.

— Разве? — усмехнулся Лобанов. — А ты-то че? Ты ж сам был против этой байды с параграфами! Я слышал!

— Ага! — торжествующе пискнул Тимошка. — Значит, все-таки слышал! А я говорил, парни, что он туфту нам гонит…

И снова спрятался за пацанов.

— Против! — подтвердил я, усаживаясь напротив оппонента и не обращая внимания на вопли близнеца Белкина. — Идея дрянь. Я и тогда это говорил, и сейчас скажу. Но пацанов я бы ни за что не сдал. И если бы меня Лев Ефимыч спросил, я бы сказал: «Шестнадцатый параграф!». И пофиг, кто что подумает.

Новенький снова пожевал губами, а потом вдруг воскликнул:

— А знаешь, Рогозин… Ты, наверное, думаешь, что покрыть кого-то — всегда дело благородное… так? А я вот один случай знаю…

— Уж лучше так, чем подставить «в крысу»! — опять не сдержался травмированный ферзем близнец Белкин. — Знаешь, как такие назы…

— Стоп, Тимоха! — я взмахом руки остановил близнеца. — До тебя очередь дойдет! Ну, Лобанов, рассказывай! Что за случай?

— У меня батя подполковником служит! — хмуро начал Лобанов. — Сейчас его в Подмосковье перевели. А раньше в Ленобласти служил.

— И чего?

— И того… Случай там был… мне один знакомый рассказывал, — неохотно продолжил новенький. — В части, где он служил, был один майор. Так он себе «стукачей» нанимал. Заставлял стучать.

— Интересное кино! — бесцеремонно вмешался в диалог Тимур Белкин. Он тоже точил зуб на новенького. — «Заставлял стучать»… Что-то ты темнишь, Лобанов! Как можно заставить стучать, если человек этого не хочет? Если согласился, значит, человек такой… с гнильцой. Других вариантов тут быть не может.

— Для тебя, дурака, может, и не может! — схамил новенький. — А в жизни всякое бывает. В общем, нашел тот майор какого-то лопуха деревенского. Вызвал его к себе и дал его же собственное письмо в руки. Мол, читай, что ты там бабке своей понаписал…

Ребятня затихла, слушая Лобанова.

А тот тем временем продолжал сквозь зубы, все так же скрестив руки на груди:

— Тот ничего не понял. Берет свое письмо и читает: «Здравствуй, дорогая бабуля! У меня все хорошо. Гоняют нас тут, правда, от зари до зари. Скоро будут учения… Встаем каждый день во столько-то… На днях бегали в полной выкладке…»

— И чего? — не понял я. — В чем тут цимес?

— В последствиях! — коротко ответил Лобанов. — Майор, в общем, как письмо дослушал, со стула подскочил, по кабинету забегал и говорит: «Ты, дурень, понимаешь, что ты наделал? Знаешь, что такое военная тайна? Да тебя за это… под трибунал! А вдруг по дороге это письмо к противнику попадет? А вдруг он разведает распорядок дня в нашей части? А вдруг узнает о том, как солдаты тренируются? Все, суши весла, приплыли. И сухарями запасись!».

— Во дает майор! — снова подал голос Тимошка. Даже на минуту, кажись, забыл о своих обидах. — «Противник узнает…», «под трибунал»… Стало быть, мне маме тогда не говорить, во сколько я в училище на обед в столовую иду? Вдруг это военная тайна… Дурь какая!

А Лобанов продолжал, не обращая внимания на Белкина:

— Тот, дурень деревенский, и купился мигом. Заплакал, зарыдал. Сидит, сопли на кулак наматывает. «Как мне, говорит, товарищ майор, жить-то теперь»?

— Ясно… — подытожил я. — В общем, майор этот ушлый парня вокруг пальца обвел и сделал предложение, от которого невозможно было отказаться.

Лобанов хмуро кивнул. А потом снова встал и подошел к подоконнику.

— А потом, когда все узнали, — еле слышно сказал он. — Того парня бить собрались. Среди ночи разбудили и молоток показали. «Бери, говорят, и стучи!». Тот все понял, в коридор ломанулся, но его уже держали. А через пару часов пацана уже в больничку везли. С мигалками.

— И что? — пискнул испуганный Тимошка. — Довезли?

— Довезли! — не поворачиваясь, буркнул Лобанов. — Только теперь у него одного глаза нет. И почки. И кушал он несколько месяцев через трубочку. В девятнадцать-то лет! А самое поганое знаете что? Что каждый в части знал, что его мочить собираются! И ни одна падла никому об этом не рассказала.

Я заметил, что Лобанов не просто так рассказывал об этом случае. Было там, кажется, что-то личное. Переживал он за того поломанного горе-информатора. Как переживают за близкого друга.

— Кабздец! — едва прошептал Тимур. — Взяли и глаз выбили… И почку повредили… И такое бывает?

— Еще и не то бывает! — ответил я вместо Лобанова и хлопнул ладонью по столу. — Ладно, Кирюх! Позиция твоя ясна. И в чем-то я с ней даже согласен. Но здесь никто никого метелить не хотел. Давай так: в друзья тебе никто не набивается. Но я, как вице-сержант, обязан следить, чтобы вы друг другу глотки не грызли. Иначе, чуть что, мне башку снесут. В первую очередь.

— И? — повернулся Лобанов.

— Тебе тут еще полтора года учиться. — резонно заметил я. — Нафига тебе с пацанами грызться? Режим отшельника-то выруби. Разговаривать хоть начни нормально, не сквозь зубы. Глядишь, ко второму курсу и друзей себе тут найдешь… А то так и будешь вечно «без пяти»…

Тут я вдруг вспомнил кличку новенького, которая прилипла к нему еще в Ленинградском СВУ.

Лобанов удивленно вскинул брови. А потом хмыкнул. Но, кажется, до него кое-что дошло.

А я не дожидаясь ответа от новенького, тем временем повернулся к Тимохе:

— А ты, Белкин, хорош всех подряд «уродами» называть. Сам нарвался. — ответил я.

И предупредил шебутного близнеца:

— В следующий раз я никого держать не буду. Снова ферзем в одно место получишь. Усек? И давай завязывай с дебильными идеями насчет параграфов. Ефимыч всех нас как облупленных знает! Зазубри лучше эти даты фиговы. И в увал пойдешь спокойно.

— Ладно… — пробурчал Тимоха. И не преминул добавить: — Эх, Андрюх…

— Да, да… — перебил я его. — Знаю. Правильный я какой-то. Все, хорош лясы точить. Пошли на ужин!

— Еще неделя!

— Что поделать…

— Еще целая неделя! — грустно повторила Настя.

У нас с ней была очередная тайная свиданка. Нам такие встречи, по правде говоря, нравились даже больше, чем встречи на КПП. Хоть и неудобно целоваться через прутья забора, ну и что? Зато свидетелей нет. Разве что Миха, который примостился чуть поодаль и тоже склонил голову в поцелуе со своей ненаглядной красавицей Верой… Но им явно не до нас.

Настя тем временем, потупив глаза, вздохнула:

— Я в воскресенье дома одна была… А тебя дежурить по роте поставили… Посадили бы хоть на КПП тебя… Там поговорить минутку можно…

Я положил свои ладони на крохотные Настины ручки в пушистых варежках, которыми она держалась за прутья забора.

— Настюш! А ты попробуй на это взглянуть по-другому! — предложил я своей ненаглядной и нежно-нежно чмокнул ее в нос.

Настя зажмурилась и заулыбалась от удовольствия. А я словил очередной приступ счастья и огромной нежности.

— По-другому — это как? — уточнила красавица.

Я прервался на очередной долгий поцелуй. А потом, когда наши губы наконец разъединились, сказал:

— Ну, знаешь, как говорят? Стакан либо наполовину пуст, либо наполовину полон. Еще не «целая неделя», а всего неделя… Так же легче, правда?

Настя улыбнулась и даже чуток повеселела.

— Кстати! — воскликнула вдруг красавица. — А ты знаешь новости про Деньку?

— Какие новости? — с живостью спросил я, с наслаждением ощущая тепло ее маленьких теплых ручек.

Надеюсь, не к зацеперам Денька пошел… А то получится, что зря я его жизненную историю переписывал. Нет, к счастью, больше никакого криминального авторитета по кличке «Фигурист», опирающегося на костыли. И не будет. Есть просто талантливый парень Деня Корольков.

— Сбылась мечта всей жизни моего мелкого! — улыбнулась Настя. — Съездил он таки на соревнования за границу… Папа его только позавчера в «Шереметьево» встретил… И не с пустыми руками вернулся. С медалью!

— Ого! — восхитился я. — Вот это новости!

Просто прекрасные новости!

Видать, не зря я тогда поговорил по душам с нахохлившимся фигуристом, который, узнав, что вместо него «за бугор» поедет другой парень, чуть полквартиры не разнес. Да и сестренка старшая, наверное, нашла к нему свой, женский, подход… Мозги у юного пионера встали на место.

— А это еще не все! — весело тряхнув головой, сказала моя красавица. — Помнишь, ты на Новый Год Деньке суворовские погоны подарил?

— А! — улыбнулся я, готовясь снова ее целовать. — Да, что-то такое припоминаю…

— Так вот! — торжествующе сказала Настя. — Денька нам с родителями за завтраком знаешь что сказал? В Суворовское, говорит, решил поступать! Твердо и четко! Вот!

— Ни ж фига себе! — изумился я. — С чего-то баня вдруг упала? Он же вроде фигуристом быть хотел…

— Ну… — ехидно улыбнулась Настя. — Фиг его знает… Времени еще много. Может, передумает. А может, когда-нибудь Суворовский бал на льду устроят? Представляешь, какой звездой там мой мелкий будет? К нему девчонки в очередь выстроятся!

— Представляю! — согласился я и уже снова потянулся к ее губам, как меня вдруг окликнули:

— Андрей!