Суворовец. Том 1

Глава 9

ttps://dzen.ru/a/YJLXKn_8ui2e1rM5

Подходила к концу вторая неделя моего пребывания в Московском Суворовском Училище семидесятых. Вместе с другими ребятами-суворовцами я сидел в классе на самоподготовке и нетерпеливо считал время до ужина.

Еще два часа... Еще час... Еще немного. Совсем чуть-чуть.

Из столовой на первом этаже через открытую форточку уже начало тянуть чем-то вкусненьким. Кажется, котлетами. Эх, навернуть бы сейчас как следует котлетосов! Да с картошечкой, жаренной с лучком! И запить все это дело двумя стаканами чая с сахаром! Заесть бутером с маслом и сыром!

А бабушка в воскресенье, кажется, шарлотку сделать обещала... Да и мама обещала борщ свой фирменный сварить! С зеленым лучком, со сметанкой. И обязательно ломтики сала рядышком, на тарелке...

В желудке предательски заурчало. Не только, кстати, у меня. Остальные, готов поспорить, тоже мечтали поскорее набить пузо.

Время самоподготовки тянулось невыносимо медленно. Но деваться некуда. Назвался суворовцем — сиди, полируй стул и не булькай, товарищ. Здесь тебе не школа.

Всю "домашку" на завтра я уже сделал. Надо бы еще к следующей неделе сочинение написать. Но это успеется.

Вспоминать школьные традиции, то есть плеваться жеваной бумагой и кидаться ручками в приятелей мне не хотелось. Взрослый дядька я уже. Пусть и нежданно-негаданно вновь попавший в тело себя пятнадцатилетнего. Сорокет уже справил. Оставлю детские забавы братьям-близнецам Белкиным.

Вон Тимошка с Тимуром ("ТТ-шки", как мы их прозвали для краткости) уже вовсю деловито рвут тетрадный листок на кусочки и работают челюстями, готовя "пульки". Эти двое из ларца, кажись, все еще рады по уши, что не попались дежурному по училищу со своим "Беломором" и не вылетели почем зря. Веселятся вовсю.

Пусть. Лишь бы наряд не схлопотали.

А я решил просто втихаря прикорнуть чуток до ужина. Как и некоторые другие ребята, наскоро отстрелявшиеся с домашкой. Устроился поудобнее за "той самой" советской партой с наклоном, которая ни за что не испортит осанку растущего молодого организма. Положил свою коротко стриженную голову на руку и уже приготовился негромко всхрапнуть.

Архимед там что-то говорил про сон после сытного обеда. Ну а я — человек простой. Могу и перед ужином покемарить. И подушки не надо. Лучшая подушка — собственная рука.

Но не тут-то было!

— Андрюх! — окликнули меня. — Андрюх! Эй, Рогозин! Спишь, что ли?

Я обернулся.

На меня вопросительно смотрел наш вице-сержант Егор Папин по прозвищу "Батя".

— А чего "Зубило" на тебя так зыркает, а, Рогозин? — прицепился ко мне вице-сержант. — Того и гляди — дыру протрет. Надулся, точно мышь на крупу.

Егор вытянул под столом длинные ноги и нахмурился.

— Колись, Рогозин! — озабоченно продолжил вице-сержант, встревоженно кинув взгляд на нахохлившегося Димку. — Что у вас стряслось? Чего Зубов так на тебя позавчера в расположении накинулся? Думал, погоны тебе с мясом вырвет! И форму на ниточки распустит. Вы ж нормально вроде общались. За жизнь терли, я же видел. После отбоя трепались.

— Ну трепались, и что?

— Какая кошка между вами пробежала? — точно следователь из нашего управления, допытывался Егор. — Из-за девчонки, что ли, поцапались? Я думал, пройдет пара дней, и все забудется. А он, кажись, на тебя зуб точит... Зубов точит зуб...

— "Батя"... — недовольно протянул я, отлипая щекой от рукава формы и недовольно потирая зенки. — Ну какие девчонки, какие зубы? Твою дивизию... Только прикорнул.

Я даже не сразу понял, о чем речь.

С Димкой "Зубило" у нас и впрямь вышла небольшая стычка несколько дней назад, после которой он стал меня считать своим заклятым врагом и причиной всех несчастий. То и дело злобно зыркал. Даже в столовой попытался пересесть за другой стол. Но не тут-то было. С нашим прапором "Синичкой" не забалуешь.

— Прекратите свои рокировки, суворовец Зубов! — рявкнул "Синичка" на Димку, когда тот, демонстративно взяв тарелку, встал из-за стол. — Сядьте обратно на свое место!

Димка, насупившись, сел обратно, обдав меня испепеляющим взглядом. Я не отреагировал. И даже не думал об этом. Хочет дуться, как девочка-обиженка — пусть дуется. Я все сделал правильно.

Все случилось из-за Димкиной бабушки — дражайшей Ольги Афанасьевны. Та, видать, решила не внимать совету какого-то там "шкета" и, когда Димка, отстояв на неделе очередь к общему телефону, позвонил вечерком домой, плача и рыдая, поведала о своем неудавшемся визите на КПП.

Влетев после телефонного разговора в расположение, точно метеор на скорости, всегда тихий Димка, на голову ниже меня и внешне очень смахивающий на юного Есенина, прыгнул на меня, повис у меня на плечах и вцепился в погоны. Будто вырвать их хотел.

— Ты... ты... — верещал "Зубило" звонким юношеским голосом, не в силах закончить фразу. — Ты куда лезешь? Ты кто вообще такой? Думаешь, самый умный, да? Да я... да я...

Я заметил, что нижняя губа у Димки задрожала. На глаза навернулись злые слезы. А потом... а потом он неожиданно прыгнул на меня. Точно кот, у которого внезапно чердак покосился.

Я увернулся, схватил пацаненка за руку и легонько кинул на кровать. Димка был легкий, точно пушинка.

— Эй, эй, пацаны! Хорош! Хорош! А ну разошлись! — подорвался бдительный "Батя". Спрыгнул с тумбочки и живо подскочил к нам с оппонентом.

Но вмешательство начальства не потребовалось. Я сам разобрался.

— Охолонись! — спокойно посоветовал я валяющемуся на кровати однокашнику, одергивая на себе форму. Драться с ним я не собирался. — Все я правильно сделал, Димон. Нечего тебе на КПП ошиваться. И уже тише, чтобы никто не слышал, добавил: — Если, конечно, не хочешь, чтобы до самого выпуска из училища у тебя второе погоняло было "Нюня".

Димка зло поглядел на меня исподлобья. Видимо, думал, стоит ли снова на меня кидаться. Разумно решил, что не стоит. А потом, прикрывая дрожащую нижнюю губу, вылетел пулей из расположения — так же быстро, как и ввалился. Вернулся он только через полчаса, тихий и понурый. Молча шмыгнул носом, взял из тумбочки учебники, тетради и пошел на самоподготовку первым.

***

А сегодня Егор "Батя" вспомнил об этом случае. И сейчас выжидающе смотрел на меня.

Придется "колоться". А то вице-сержант Папин не отвяжется. Ответственный и серьезный. Не зря его вице-сержантом сразу поставили.

Сказать бы этому длинному: "Не твое дело!". Да не выйдет. Как сказал бы Иван Васильевич Бунша в известном фильме: "Ошибаетесь, уважаемый, это дело общественное".

Дело и впрямь общественное. И Егора — тоже. Он как никак — вице-сержант. А субординация в военном училище — жесткая. Случись какая размолвка или драка во взводе — первым делом спросят с вице-сержанта. Виноват, не уследил.

Поэтому опасения "Бати" понятны. Наверняка Егору взводный уже втер про важность сплоченного коллектива, суворовскую дружбу и все такое. Только мы в училище — без году неделя. Какой из нас "сплоченный коллектив"? Хоть и все как один — советские мальчишки, а все ж разные.

Взять хотя бы самого Егора. Из потомственной семьи военных парень. Дед его до Берлина дошел. Много наград имеет. Батя — подполковник, в части служит. Тоже в Московском СВУ учился. Да и сам Егор карьерой военного грезит. Еще школьником решил, что продолжит семейную традицию. Генералом хочет стать. Поэтому и "шуршит" по учебе вовсю. И залетов никаких себе не позволяет.

А вот братья Белкины — они же "ТТ-шки" — те другие. Полная противоположность нашему вице-сержанту. Обычные шкодливые сорванцы с шилом в заднице, из многодетной семьи. Сами пока не поняли, куда попали. Все еще не дошло до "одинаковых", что детство осталось там, за забором. Где-то далеко. В той, прошлой, беззаботной школьной жизни.

Ничего. Еще поймут.

Колян Антонов у нас - вообще из рабочей семьи. И мать, и отец, и оба деда с бабушками всю жизнь на заводе пахали. А парень влился в суворовскую братию, как родной. Будто всю жизнь тут был.

Прорвемся!

— Да не наводи ты панику, "Батя", — спокойно и миролюбиво сказал я. — Просто потрещал кое-с-кем из Зубовых родичей. Чтобы слезу не давили и служить парню не мешали. Ничего. Подуется еще немного, потом спасибо скажет.

В подробности я вдаваться не стал. Общей информации вполне достаточно.

— М-да уж... — протянул вице-сержант... — Ну ладно.

И опасливо покосился на Димку Зубова.

Парень вдруг отодвинул в сторону учебник и вырвал листок из обычной зеленой ученической тетради с заповедями пионера на обложке. А потом начал на нем что-то сосредоточенно писать. Даже язык чуть высунул от старания. Происходящее вокруг Зубова, кажется, внезапно перестало волновать.

Про сочинение, наверное, неожиданно вспомнил. Что ж, дело хорошее. А я еще успею.

Я, зевнув, снова уронил голову на вытянутую руку. Но подремать мне опять не дали. Егор будто прочел мои мысли.

— Парни! — обратился он к остальным неугомонный вице-сержант. — Все помнят, что скоро мы "Красотке" нашей скоро сдаем сочинение по литературе? Кто про кого пишет? Я — про деда. Он до Берлина дошел...

— И я про деда! — оживился Леха Пряничников.

— Я про батю! — с гордостью сказал Колян Антонов. — Там есть что рассказать. Он у меня передовик производства. На "ЗИЛе" работает. Его фотография на доске почета висит!

— Кстати, пацаны! — оживился Илюха "Бондарь". — И мне есть что рассказать. Не для сочинения, конечно. Но история та еще. Че, потравить?

— Давай, "Бондарь"! Трави! — милостиво разрешил Егор и устроился за партой поудобнее. С его огромным ростом это было сделать не то чтобы легко. — Слушаем тебя!

— Трави, "Бондарь"! — поддержали его другие ребята.

— Давай! Давай! — поторопил приятеля Миха Першин. И затянул потуже пояс. — Как раз до ужина время быстрее пойдет! Не знаю, как вы, пацаны, а я жрать хочу — не могу!

— В общем, — деловито начал Илюха, — дело было так. Батя у меня в тоже в Суворовском учился. Только в другом. Короче, был там у них один парень-суворовец. Отличник, активист комсомольский и все такое. На медаль шел. Гришкой звали. Гришка этот завсегда был в училище на хорошем счету. А еще танцевал классно — на балах все девчонки на него во-от такими глазами смотрели. А однажды даже подрались между собой — спорили, кто с Гришкой танцевать будет! Чуть глаза друг дружке не выцарапали. Их потом офицеры, говорят, еле растащили!

— Короче, пай-мальчик этот Гришка, — нетерпеливо перебили его. — И чего?

— И того! Вдруг — бац! Упал ударник мигом ниже плинтуса. Пропесочили Гришку в ротной стенгазете. Причем хорошо так пропесочили!

— А за что пропесочили-то?

— Так вы слушайте, пацаны, не перебивайте! — рисуясь, авторитетно вещал "Бондарь". — Батя говорил, что шли они как-то с ребятами в столовую. А путь как раз мимо казармы Гришкиной роты лежал. И вдруг видят: висит в коридоре ротная стенгазета. А там — знакомая морда, которую раньше всем в пример ставили. И гневный текст, хорошо так намалеванный, чтобы всяк издалека мог видеть: "Позор нарушителю дисциплины, заснувшему в наряде по роте!". И все в таком духе! Спустили мигом пацана с небес на землю!

— Ничего себе! Б-р-р-р! — поежился Миха. Даже скукожился весь, будто от страха. — Не хотел бы, чтобы меня вот так... на всеобщее порицание...

— Позор на все училище за то, что в наряде по роте заснул? — недоверчиво переспросил "Бондаря" проницательный "Батя". — Так? Что-то не верится! Спать в наряде — дело поганое, конечно, но чтобы так позорить...

Мне на ум сразу пришла сцена из культового фильма. Та, где бойкая и не в меру усердная управдом в исполнении шикарной Нонны Мордюковой вешает объявление: "Позор пьянице и дебоширу Горбункову С.С.".

Да уж, досталось на орехи незнакомому мне Гришке. Не позавидуешь.

— Так, да не совсем так! — подмигнул мой приятель. — Там собака чуть глубже зарыта. В общем, командиром роты был у них там какой-то подполковник. Малоприятный тип. Хитрый, недалекий... "Задницей" его пацаны прозвали. Он, короче, и был задницей. Даже внешне на задницу подходил. Лысый, пухлощекий, круглолицый... И человек гнилой сам по себе. Постоянно по мелочам придирался. И к суворовцам, и к офицерам, кто званием ниже, и к прапорам. Один раз даже кого-то из суворовцев заставил фотографию девушки порвать, которую тот на дверцу тумбочки изнутри приклеил.

— Ничего себе! — пискнул детдомовец Миха.

Я краем глаза заметил, что Димка "Зубило", в отличие от других, не принимал участие в беседе. Даже, казалось, не слушал "Бондаря". Сложил листок с каким-то написанным на нем текстом в свою тетрадку и, вертя в руках ручку, лениво уставился на фланирующую под потолком класса муху ничего не выражающим взглядом... Точно ему все было по барабану. Даже на меня, кажись, недобрым взглядом зыркать перестал...

— Короче, заступил в наряд пай-мальчик Гришка, — продолжал "Бондарь". — А этот подполковник — дежурным по училищу, в этот же день. Настал Гришкин черед нести ночную вахту на "тумбочке". И пришла им со вторым дневальным в голову одна идейка шаловливая. Нашли, в общем, мазу покемарить. Решили так: один втихаря харю плющит, а на ногу у него леска намотана. Ну, та, по которой мы кровати и тумбочки равняем. Ложится, короче, на ближайшую к коридору свободную койку. А леска тянется через весь коридор до "тумбочки".

— Хитро...

— Угу. Как только шаги проверяющего слышатся, тот, кто на "тумбочке" стоит, за леску дергает, и второй просыпается.

— И спалились?

— Еще как... Дневальный на "тумбочке" под утром сам храпака дал. Сморило его. Закемарил, не сходя с поста. Подполковник в расположение заходит и видит: дневальный спит, а на полу леска валяется. Тот, недолго думая, возьми да и дерни за конец. И тут Гришка в коридор со всех ног выбегает и орет: "Что, задница приперлась?"

— Я так понимаю, Гришка еще долго сам был в этом самом месте? — развеселился вице-сержант.

— Угу, — пожал плечами "Бондарь". — Оба спалились. А влетело на орехи Гришке. Не простил ему "Задница" обзывалки. А потом он замом начальника училища стал, и Гришке совсем плохо стало. Даже медаль к выпуску срезать хотели... Но, кажется, потом все-таки дали.

— Слушайте, пацаны! — оживился Тимур Белкин. Даже перестал бумажными пульками в брата плеваться. — А ведь леска — это реальная маза в наряде нам кемарить! Ну хитро же? Один леску держит, другой спит! Может, возьмем на вооружение?

— Не советую, Белкин! — осадил его всеведущий "Батя". — Способ старый. Им не то что наши отцы — деды пользовались в первых суворовских. И офицеры его давно просекли. Они сами через одного — бывшие суворовцы. Может, прокатит, а может, и нет. В четвертом взводе двоих таких изобретателей уже отчислили. Дважды попались за храпаком в наряде. А вы, "ТТ-шки", сами по краю ходите. Ладно... пора на ужин!

***

В тот вечер болтать после отбоя особо желания ни у кого не было. Мы так набегались днем на физподготовке, что почти все мигом вырубились.

Все... да не все.

— Миха! Миха! — окликнул я приятеля.

Вернувшись из умывальника, я заметил, что приятель Миха Першин не спит. Сидит, сгорбившись, на своей кровати. Подложил под спину тоненькую подушку и смотрит в окно — на полную луну. Разве что волком не воет.

С чего бы это? Вроде двоек пока не нахватал. Да и залетов не имеется больше.

— Случилось чего? — деликатно спросил я детдомовца.

Видать, и впрямь что-то случилось. Миха — не нежненький Димка Зубов. Ему в казарме жить не привыкать. Жизнь в детдоме его давно закалила. Тот еще оловянный солдатик. Если загасился, значит, есть из-за чего. Миха из-за какой-то там ерунды страдать не будет.

Я протопал к Михиной кровати и сел рядышком.

— Слушай... — негромко начал Миха. Оглянулся, проверяя, не разбудил ли других пацанов, и продолжил: — Тут скоро сочинение...

— Ешки-матрешки... — удивился я. — Ты посередь ночи из-за какого-то сочинения паришься, Миха? Которое даже не завтра сдавать?

— О ком я писать-то буду? — задал мне встречный вопрос Миха. Спросил просто и прямо, честно глядя мне в глаза.

И от его простоты и честности мне стало не по себе.

И впрямь: о ком из родственников будет писать Миха? Он же в детдоме вырос. Нет у него никакого отца-героя. Нет и деда, погибшего или раненного в Великую Отечественную, как у многих из нас. И передовиков производства в анамнезе не имеется. Может, правда, и есть таковые. Но откуда Михе про них знать? Мама просто отказалась от Михи в роддоме. Вот, собственно, и все, что он знает о ней. А про отца так и вовсе ничего не слыхивал.

Я задумался.

— Слушай, Миха... — спросил я, помолчав немного. — А с чего ты вдруг в Суворовское решил поступать?

Миха наморщил лоб.

— Ну... даже не знаю, как сказать.

— Скажи, как есть, — подбодрил я его. И для пущей убедительности добавил: — Я пойму!

Миха еще чуток помялся, а потом надел шлепанцы, открыл дверцу на тумбочке и взял с полки потрепанный томик...

— Вот...