Суворовец. Том 1

Глава 5

Я обернулся.

Конечно. Он самый.

Пройдут года, даже десятилетия, и этот юношеский голос окончательно сломается. Станет он, правда, не резким и грубым, как у многих мужиков, которым за сорок, а мягким, вкрадчивым, но оттого — ничуть не менее противным.

— Что, молодой, в первый раз дневальным идешь? — усмехаясь, спросил будущий полковник, а ныне — старшекурсник Макар Тополь.

На меня Тополь глядел, как обычно, свысока. Как и давеча тут же, за завтраком. Как и потом, у себя в кабинете, в отделе.

Я отвернулся. Не стал ничего отвечать.

Врезать бы, конечно, по-хорошему этому щеглу за недавний случай с Михой. Ну на кой хрен этот увалень, корчащий из себя хозяина жизни, заговорил про мамку? Ясен пень, он ничего не знал про историю с детдомом. Но зуб даю, что Тополь, даже если бы знал, не преминул прицепиться к бедняге. С этого станется.

Но драться мне пока нельзя. Даже потолкаться — и то лучше не надо. В худшем случае — вытурят. А в лучшем — живенько увалы прикроют. А мне воскресный увал позарез нужен. Очень хочу увидеть кое-кого. Кого не видел, почитай, целых двадцать лет. Поэтому не с руки мне сейчас цапаться. Ни с Тополем, ни с начальством, ни с кем бы то ни было.

Поэтому нужно быть паинькой. Хочешь увал — изволь жить так, как тут принято.

Сделав вид, что ничего не слышал и даже не заметил Тополя, я направился к выходу вместе с другими пацанами. Шагая, я краем уха вдруг услышал, как близнецы — Тимур и Тимоха Белкины, похожие друг на друга, как две капли воды, о чем-то обеспокоенно переговариваются между собой.

— А не запалят нас с тобой, Тимур? — обеспокоенно спросил первый.

Его от брата отличала только крошечная родинка над левой бровью. Если не приглядываться, то и не заметишь вовсе.

— Не, Тимоха! — бодро ответил второй. — Точняк не запалят!

— А взял где? — насторожился первый близнец.

— Где, где? Места надо знать! У "стариков", конечно! — второй довольно похлопал себя по мундиру. — Есть там один. Дал пачку. Не за так, конечно. Все чики-пуки будет. Никто и не заметит. Прятать получше надо. Вот и все.

— Надо бы завязывать, Тимур! — вздохнул первый. — Вредно все-таки.

— Ой, Тим! — раздраженно перебил брата близнец. — Ты прям как мама.

— Да причем здесь мама? Я сам понимаю, что бросать пора. Я и так на зарядке все время в хвосте плетусь, когда бегаем. Того и гляди, дыхалка сбоить начнет. И запалить все-таки могут. А там и попросят с вещами на выход. "Старики" вон говорили, что нас больше, чем надо набрали. Говорят, в первый месяц дрючить будут по максимуму. Чтобы лишних отсеять.

— Да хорош ворчать уже, Тимох! — перебил его брат.

Он явно был лидером в их компашке двух совершенно одинаковых братьев.

— Будешь мне лекцию про лошадь и каплю никотина читать? И в кого ты такой? Дома ворчишь, в училище ворчишь. Будто дед старый. С умом все надо делать, тогда и не поймают. А ты заранее уже готов в штаны наделать.

Обеспокоенный близнец вздохнул и, видимо, смирился. Не решился перечить брату-лидеру.

Я нахмурился. Интересно, что эти двое из ларца там затеяли? Надеюсь, не спалить училище собираются. А то они на алгебре сегодня уже оба по "лебедю" схлопотали.

— А вдруг... — начал было первый близнец. Тревога, видимо, не давала ему покоя.

Но тут кто-то резко окликнул меня.

— Погоди, парень! С тобой говорю!

Я отвлекся. Близнецы тем временем уже куда-то испарились.

А передо мной стоял не кто иной, как все тот же будущий товарищ полковник. Выглядел он, на удивление, довольно мирно. Совершенно на него не похоже.

Я настороженно воззрился на него.

Интересно девки пляшут. С чего бы вдруг такое добродушие?

— Слышь, парень! — повторил Тополь, опять спокойно и мирно. Даже "лыбу" какую-то попытался натянуть на свое пока еще не жирное хлебало. Вышло, правда, не то что бы очень. Но хотя бы попытался.

— Чего тебе? — настороженно спросил я.

С чего-то баня вдруг упала, и я "парнем" стал? Обычно Тополь "перваков" звал не иначе, как "малой", и то весьма снисходительно и сквозь зубы.

— Тебя звать как, молодой? — снова изобразив некое подобие улыбки и показав неровные зубы, спросил Тополь.

— Андрей! — коротко сказал я. И добавил: — Андрей Рогозин.

— А я Макар, — радушно, будто давний приятель, сказал будущий начальник, протягивая короткопалую руку. — Макар Тополь. — И, видимо, решив сразу взять быка за рога, мой утренний оппонент сказал: — Слушай, молодой! Ты, я вижу, парень не из робких. За завтраком еще понял.

— И? — перебил его я, с неприязнью глядя прямо в глаза. Даже на протянутую руку не посмотрел.

Мне вдруг вспомнился недавний разговор в кабинете управления. Тогда Тополь (только уже полковник) тоже вдруг решил "по-дружески" поболтать. Только таких друзей, как говорится...

Несмотря на то, что Тополь учился уже на последнем курсе, роста мы с ним были примерно одинакового. А лет через пять я и вовсе его перерасту...

— Ты слушай, молодой, что старший говорит! — снова врубил прежний тон Тополь.

Маска лживого добродушия слетела мигом. Недавняя доброжелательность испарилась без следа. Будто и не было ее вовсе. Не зная, куда деть протянутую руку, он глупо попытался пригладить торчащие ежиком волосы и продолжил:

— То, что ты не боишься, молодой — это хорошо. Я бы даже сказал: замечательно. Только запомни, Рогозин: слишком борзых тут не любят. Вот нафига ты за того суслика утром вписался? Он тебе кто? Брат, сват? Ты ж ему не нянька. Пацан должен сам уметь за себя постоять. Ты лучше "стариков" держись. Легче жить будет.

— Этот суслик, как ты говоришь, — снова перебил я Тополя, все так же глядя ему прямо в глаза, — в детском доме с рождения вырос. Это ты нафига на ровном месте к нему цепляться начал? Еще и про мать зачем-то разговор завел.

На лице Тополя не отразилось ни малейшего сожаления. Да, этот перец — из тех, кто никогда не признается, что обделался.

— П-ф-ф... И что? — равнодушно сказал Тополь. Ему, как я и предполагал, это было до лампочки Ильича. — Велика важность — в детском доме. Не он один тут из детдомовских. Это во-первых. А во-вторых...

— А во-вторых, — уже в третий раз перебил я его. — Нечего его цеплять. Язык чешется — в другом месте почеши.

И, развернувшись, я быстро зашагал к выходу — нужно было кровь из носа успеть на построение. Даже не до конца расслышал, что мне там прошипел вслед будущий "полкан". Кажется, что-то про дорожку, на которой мы с ним обязательно встретимся.

Я сразу просек, с чего вдруг Тополь решил подкатить ко мне с "дружеской" беседой. Явно не из лучших побуждений. Это не другой "старик" — Саня Раменский, который к "первакам" относился с искренней братской заботой. Тот и поможет, и поддержит, и прикроет, если надо. А если и приструнит кого из "малых" — то исключительно ради их блага.

А у Тополя дружеской заботой нигде и не пахло. Ему просто "шестерка" нужна. За сигаретами сбегать, ежели в увал не пускают. Или еще для каких "срочных нужд". А заодно — чтобы показать, кто тут "самый важный". Где ж искать адьютанта, как не среди растерянных первогодок, которые пока еще даже не поняли, что они в казарме, а не в гостях? Те, конечно, пороха еще не нюхали. Только и рады будут угодить старшему "товарищу".

Но со мной такой номер не пройдет. Я в адьютанты ни к кому записываться не собирался. И друзей таких мы видали. Через забор кидали.

А сейчас я твердо был намерен исправить один свой давний косяк и во что бы то ни стало попасть в воскресный "увал".

***

— Нас как часто менять будут, Андрюх? — деловито спросил Бондарь, потирая затекшие от долгого стояния ноги. Он, вытянувшись, стоял на "тумбочке" при полном параде.

Сегодня мне повезло — со мной в наряд поставили двоих друзей — Илюху Бондарева по кличке "Бондарь" и Миху Першина.

Правда, пока мы еще были не друзьями, а всего лишь хорошими знакомыми. Учились до Суворовского в разных школах, жили в разных дворах и буквально пару дней назад очутились вместе. Но и то неплохо.

— Как обычно, — пожал я плечами. — Устав надо учить. По заведенному порядку. Один дежурный, три дневальных. Забыл? Спим четыре часа поочередно. Двое спят, двое — бодрствуют. Не боись, Илюх, скоро я заступлю. Отдохнешь чуток.

— Молодца ты, Андрюха! — восхитился Бондарь. — Уже и Устав выучить успел. Будто родился в погонах. И подшился ловко. А я, — он обеспокоенно оглядел себя, — даже подшиться ровно не сумел. Никогда в жизни иголку в руках не держал.

Пришло наконец и мое время дежурить на "тумбочке". Бондарь, взяв ведро со шваброй, отправился драить туалеты и перешивать воротничок в бытовке, "как надо". Ну а я, памятуя о своем давнишнем провале во время первого наряда, встал на тумбочку. Как и тридцать лет назад...

Время тянулось. Медленно. Очень медленно. Будто жвачка "Турбо", о которой тут еще и не слыхивали.

Cпать хотелось жутко! Хоть спички в глаза вставляй! Даже несмотря на то, что я — уже не вчерашний лопоухий школьник, который пару дней назад впервые в жизни надел форму с погонами, а взрослый мужик, с опытом службы в органах, для которого все эти недосыпы, ранние подъемы и ночные бдения — дело привычное.

Все бы сейчас отдал, чтобы очутиться на своей койке с колючим одеялом, и дать храпака наряду с другими лопоухими "перваками"...

Глаза прямо слипались, несмотря на выпитый на ночь жутчайшей крепости чай за ужином. И даже не потому, что уже с первого дня нас жестко начали гонять по "физухе". Просто впечатлений было — мама не горюй! Я до сих пор еще до конца не мог поверить, что это все — взаправду.

Учителя... Ирина Петровна Красовская. Не поседевшая полная дама, которую я недавно видел на встрече выпускников в училище, а юная "Красотка" — тоненькая, почти воздушная, но вместе с тем строгая, лихо умеющая управляться с целой оравой мальчишек в жестком пубертате.

Химик Арсений Маркович Сокольский. Еще живой и здоровый. Физик Антон Палыч Рябчиков... Без палочки и темных очков, которыми он прикрывал один ослепший глаз. Географичка Владлена Викторовна. И многие другие. А в буфете — юная Леночка, на которую, кажется, уже с десяток ребят запали. Не поступила девчушка в свой "политех" с первого раза. Вот и устроилась к нам временно буфетчицей.

А еще, конечно, ребята. Молодые ребята, все стройные и подтянутые, без единого намека на пузико, лишний вес и хронические болячки. Без "взрослых" проблем. В мире, где самая большая проблема — это то, что могут из-за "параши" по предмету или залета по дисциплине не пустить в увал...

Попасть в увал мне очень хотелось. А посему я, представив, что в глазах у меня — спички, исправно нес службу. Время от времени разминался, щипал себя... Все, что угодно, лишь бы не уснуть!

И тут...

Стоп!

Я кое-что вспомнил! И тут же тяжелый, липкий, неумолимо наваливающийся сон как рукой сняло!

Пацаны! Близнецы Белкины! Я допер наконец, о чем эти будто сделанные под копирку суслики трещали в столовой.

Перед глазами всплыла картинка тридцатилетней давности. Я, признаться, уж и совсем забыл об этом инциденте.

Две коротко стриженных, одинаковых фигурки — Тимур и Тимоха — понуро плетутся вслед за отцом по двору корпуса, глядя себе под ноги. Каждый держит в руках по сумке. Одеты в обычные штаны и рубашки. На них уже нет формы. И никогда не будет.

Всего за несколько дней нас стало на двух человек меньше. Совсем недолго близнецы Белкины, с шестого класса мечтавшие быть быть суворовцами, успели поносить суворовскую форму. Только что их забрал хмурый усатый батя. Домой. Насовсем. И уже завтра они вновь станут обычными школьниками Белкиными, носящими обычную синюю форму, плюющимися жеваной бумагой через трубочку и пропадающими во дворе после уроков.

Несколько часов назад был подписан приказ об отчислении обоих братьев. Причина была банальной: взводный, внезапно зашедший в сортир, застал там обоих братьев, затягивающихся вонючим "Беломором". А за это вылететь на первом курсе — проще пареной репы.

Мы, оставшиеся суворовцы, сгрудились в казарме, мрачно глядя в чисто вымытые окна на удаляющиеся фигуры братьев Белкиных.

— Капец! — наконец расстроенно выразил общее настроение Колян Антонов и хотел было сплюнуть на пол, но вовремя одумался. Ему же тут еще полы мыть сегодня. — И приспичило же этим сусликам именно в тот момент покурить, когда взводный зашел... Из-за какой-то ерунды...

— Не ерунды, Антонов! — гаркнул прапорщик Синичкин, по своему обыкновению неожиданно врываясь в расположение. — Не ерунды! А дурости! Что, еще кто-нибудь хочет покурить? Во дворах за гаражами не накурились? Пластинка с детством играет в одном месте?

— Товарищ прапорщик! — вдруг неожиданно пискнул Миха. — Разрешите обратиться!

— Чего тебе, Першин? — недовольно повернулся к нему объемистый Синичкин.

Миха боязливо напрягся, покраснел и вдруг, набрав во впалую грудь воздуха, спросил:

— Товарищ прапорщик! Ну они же... ну может быть, можно как-то... того... дать им шанс?

И тут же замолчал, боязливо втянув голову в плечи.

Пацаны удивленно переглянулись. Кто бы мог подумать, что тщедушный и скромный Миха решится возразить начальству? Я невольно восхитился. И откуда у этого детдомовского пацаненка столько смелости?

"Синичка" порозовел. Помолчал минуту, глядя на Миху, который ростом едва ли доходил ему до локтя, а потом открыл рот.

А ну как сейчас заорет!

Но "Синичка" внезапно выдохнул и, махнув рукой, неожиданно сказал вполне нормальным голосом:

— Поздно пить "Боржоми", Першин. Приказ уже подписан. Раньше надо было думать. Шанс им уже был дан — когда они экзамены сдали и поступили. Готовились, бегали, подтягивались, сочинение писали... И для чего? Чтобы три дня форму поносить?

Помолчи, Першин, не трави душу. И так кошки скребут.

— А... — снова начал Миха. Но прапор одним движением руки остановил его. "Все, мол, паровозик уехал".

И, махнув рукой и пробормотав: "Эх, пацаны, пацаны....", тяжело зашагал к выходу. Даже не отругал никого из нас за плохо заправленную постель или недостаточно хорошо начищенные ботинки.

И вот теперь я вспомнил этот случай.

Мне вдруг подумалось: а может быть, крохотный Миха прав? Надо дать пацанам шанс?

И я решился.

Собрал в кулак волю и мужественно достоял свою часть вахты. Зевал, морщился, но достоял. Не дал себе закемарить. А потом, как только меня сменили перед самым подъемом, тут же ринулся к кроватям.

Стараясь никого не разбудить, прошагал мимо кроватей, на которых мирно сопели уставшие за день первокурсники, и остановился у стенки. Там по соседству мирно похрапывали двое из ларца — братья Белкины. Лежали, повернувшись лицом друг к другу. Небось болтали неразлучные попугайчики до тех пор, пока не вырубились.

Рядом, на табуретке, была аккуратно сложена их форма.

Все так же стараясь не шуметь, я тихонько пошарил в карманах.

У Тимура пусто...

Я на всякий случай вытряс и Тимохины карманы. И там ничего.

Я аккуратно сложил форму обратно — точно так же аккуратно. Даже аккуратнее, чем было. А потом присел на свою кровать, нахмурившись и вспоминая то, что было очень и очень давно...

Где же были тогда наши "нычки"?

Вспомнил!

Я метнулся к окну и о-очень медленно, миллиметр за миллиметром, приподнял половицу. Именно там мы, пацаны, прятали "запрещенку". Это была единственная нычка, о которой никто из начальства не знал. Все остальные рано или поздно спалили.

Пусто.

Придется тогда исследовать "опасные" тайники. О них "Синичка" и взводный или уже знают, или вот-вот узнают.

Я пошарил за батареей.

Снова пусто.

Я кинулся к картинам, висящим на стене. На одной был изображен просто портрет известного генералиссимуса, а на другой — его переход через Альпы. Я осторожно отодвинул обе картины и пошарил рукой сзади.

Ничего.

Ну не в тумбочке же эти суслики свои сигареты хранят?

Ни на что особо не надеясь, я открыл тумбочку, стоящую рядом с кроватью близнецов, и бегло ее осмотрел при свете уличного фонаря. Так... Верхняя полка, кажется, Тимохина, нижняя — Тимура.

Ничего. Мыльно-рыльные принадлежности, учебники, новехонькие тетрадки с заповедями пионера на оборотной стороне, ручки, ластики, пенал... И фотография какой-то девчушки лет пятнадцати, аккуратно лежащая поверх учебника по алгебре.

Может, Тимур все же послушал осторожного Тимоху и решил отложить до увала поглощение вещества, убивающего лошадь?

Свежо преданье. Но верится с трудом.

Едва я, особо ни на что не надеясь, открыл пенал, лежащий на полочке у Тимура, и увидел там с десяток аккуратно сложенных папирос, как в коридоре послышались тяжелые шаги. А затем раздался окрик Илюхи, сменившего меня на тумбочке:

— Дежурный по роте, на выход!