Суворовец. Том 1

Глава 8

— А пойдемте-ка гулять! — предложил я.

И вопросительно посмотрел на маму с бабушкой.

— Гулять? — переспросила мама, будто не поверив своим ушам, и с удивлением посмотрела на меня. — Сынок... А как же ребята твои? Вон и Паша уже с утра тебя проведать забегал... Даже Лилечка, соседка, Форносовых дочка, все про тебя спрашивала.

— Да-да, гулять! Все вместе. Я, ты и бабушка! Ребята подождут! — бодро сказал я, выходя из-за стола и вытирая рот салфеткой. — Не обсуждается! Ма, ба! Сегодня ж мой первый увал! Так? Вот я и решил: а давайте всей семьей погуляем! Мороженого поедим в парке Горького. В кино сходим. По Москве прошвырнемся! Не, правда, чего дома-то сидеть? На улице — теплынь! А кто его знает, когда меня в следующий раз в город отпустят?

Я очень хотел увидеть своих дворовых друзей - тех, которые стали мне настоящими назваными братьями. А кем еще можно назвать тех, с кем и в песочнице возился, и рыбу в луже "удил" с серьезным видом, и фигню какую-то на стройке жег, и с той же стройки от злого сторожа под его отборный мат улепетывал?

А еще я со своими дворовыми приятелями протер не одну пару синих школьных штанов, сидя за партой. Все мы, как и было заведено тогда, ходили в один садик, где давились жутко противной манкой, и где Саньке "Левому" строгие воспитательницы даже привязывали левую руку к столу, пытаясь переучить. А потом все жертвы советского детсадовского воспитания вместе пошли в школу — тоже ближайшую, во дворе. И вот пришла пора расстаться...

Да и на Лилечку Форносову я бы с удовольствием посмотрел... Соседка наша. На одной площадке жили. Смутно ее помню. Была она, кажется, года на два... Нет, всего на год младше меня. Этакое чудное создание... Помню ее еще с садика. Коляска, в которой меня когда-то катали, ей потом перешла. И кроватка тоже.

А сейчас Лилька, судя по всему, уже в невесту вымахала.

Но я уже твердо решил, что сегодня проведу день со своими родными. А остальное успеется. Девушки потом. Чай, не последний увал.

Прогулка — это то, что сейчас моей маме нужно больше всего. А то сидит дома сиднем после ухода отца, да в дурных мыслях варится... Муж ушел, сын в казарму переехал... С работы — домой. Из дома — на работу. Гулять не ходит. Общается только с товарками на работе да с бабушкой. Так и кукухой двинуться можно.

Да и по Москве семидесятых я, по правде говоря, жуть как соскучился! Так хочется прогуляться! Не из окна автобуса на нее посмотреть, пока еду домой в увал, и не из-за забора суворовской казармы. А пройтись не спеша по тем самым улочкам, жадно ловя флешбэк за флешбэком... Выпить газировки из автомата, из одного стакана на всех...

Я сразу же понял, что все сделал правильно. Мама внезапно будто расцвела. Даже заметная складка между бровей разгладилась. Она залегла на мамином лице с тех пор, как отец, собрав вещи, навсегда покинул нашу московскую квартиру на улице Погодина.

— И правда! — вторя мне, засуетилась бабушка. Мигом развязала фартук и сняла платочек. — А ну-ка, давай, поднимайся, рабочий народ! Нечего сиднем сидеть, задницы отсиживать! Погода-то какая чудная!

И она покрутила ручку радиоприемника, висящего на стене.

И тут же, как по заказу, тетенька-диктор произнесла идеально поставленным голосом:

— В Москве шестнадцать градусов тепла. Ветер — северо-восточный, шесть метров в секунду. Атмосферное давление...

— И правда! — мама, чрезвычайно довольная тем, что сынок в кои-то-веки не свинтил во двор на все воскресенье, решительно пошла в комнату, наводить марафет. — Айда на улицу!

— Молодчик! — довольно хлопнула меня по плечу бабушка, когда мама скрылась в комнате. — Ну молодчик же! Настоящий мужик у нас вырос! Пойду и я носик попудрю!

Я довольно налил себе в граненый стакан желтоватой бурды от чайного гриба и пошел в прихожую. Придирчиво, не хуже прапора Синички, оглядел себя в большое зеркало с отколотым краешком, одернул форму и решил еще разок почистить ботинки перед выходом. Как говорится, в человеке все должно быть прекрасно.

А в суворовце — тем более!

***

Фото: https://disgustingmen.com/history/moscow-1970s/

— Ты, Андрюшка, будто тысячу лет мороженое не ел! — с удивлением заметила бабушка, глядя, как я, гуляя вместе с ней и мамой по старой советской Москве, уминаю огромными кусками купленную у лотка "Лакомку". — Смотри, не заболей!

И она хотела было по привычке вытереть мне рот носовым платком, но я увернулся.

— Ба! Ну хорош! Не маленький уже!

— Ладно, ладно! — поспешно согласилась бабушка. — Помню-помню, ты уже взрослый! Усы растут.

А бабушка-то была права. Хоть я и увернулся, когда она попыталась вытереть мне подбородок своим носовым платком.

Я, дядька, который уже справил сорокалетие, и впрямь давным-давно не ел мороженого. Того самого, настоящего мороженого своего детства и отрочества. Без всяких этих усилителей вкуса, наполнителей и прочей чуши якобы на "натуральных сливках девственной коровы с не менее девственных альпийских лугов". С дурацкими наполнителями и ароматизаторами.

А нормального, от которого за уши не оттащишь!

Фото: https://kulturologia.ru/blogs/220123/55302/

А сейчас, что называется, я отрывался от души. Умял, ничтоже сумняшеся и ничуть не боясь за суворовское горло, сразу две "тех самых" "Лакомки" по двадцать восемь копеек. Выпил залпом два стакана газировки — и с сиропом, и без, совершенно не заботясь о каких-то там калориях. А нафига? Я теперь такой поджарый, что можно не волноваться насчет того, что поправлюсь! С юношеским-то метаболизмом! Гулять так гулять!

Проспект Маркса. Фото: https://moscowchronology.ru/photo_70s.html

Я с удовольствием поглазел на мелюзгу лет восьми, метающую камни "блинчиком" в Москва-реку. Радуется жизни пацанва! И я таким был когда-то. Гуляют уже без родителей. Беззаботное советское детство!

Погулял по парку Горького, щурясь от яркого осеннего солнышка. Погода, видать, решила порадовать москвичей перед наступлением холодов.

С наслаждением постоял вместе с мамой и бабушкой в очереди у ларька с надписью "Союзпечать". Купил там сразу три журнала — "Юный техник", "Ровесник" и "Огонек". С наслаждением отсчитал те самые старые денежки - образца 1961 года, которые давным-давно привык видеть только на каких-то старых фотках в Интернете.

И снова испытал приступ ностальгии, увидев, как народ бросает пятачки, проходя в метро через турникеты.

Выглядел я со стороны, наверное, немного странновато. Глазел, раскрыв рот, на абсолютно привычные для москвичей семидесятых вещи. Точно африканский чернокожий студент, впервые в жизни приехавший в столицу — продираться сквозь дебри невероятно сложного русского языка и поступать в Университет дружбы народов. Или будто турист, никогда доселе не видавший Москву.

Точно, турист. А я ведь, собственно, и был туристом. Туристом, так неожиданно вернувшимся в Москву своей юности.

Родичей, как ни странно, мое поведение ничуть не удивляло. И мама, и бабушка, видать, решили, что я за целую неделю в казарме просто соскучился по свободе.

— Хорошо хоть там кормят-то, сынок? — спросила мама, ласково поправляя на мне фуражку. — Небось одна перловка да картошка?

— Не! — бодро ответил я, набив свое пузо до отвала "тем самым" мороженым. — Ты чего, мамуль? Не беспокойся! В училище очень хорошо кормят! Дают все, что нужно суворовцу!

Очень по мне мама соскучилась. Всю дорогу нежно держала меня под руку. Да и бабушка тоже. А я, довольный, как слон, гордо вышагивал между ними, держа обеих своих любимых женщин под руки. Рядом со своими живыми и такими теплыми родными людьми. И ничуть не жалел, что не свинтил во двор к приятелям. Еще успеется!

Едва выйдя сегодня утром на крыльцо училища, я пообещал себе, что выпью весь увал до капельки. И я пил, пил его, не только уминая уже третью по счету порцию мороженого, но и глазея на Москву своей юности, которая вовсю готовилась к Олимпиаде-80.

Фото: https://disgustingmen.com/history/moscow-1970s/

Я замечал, что то один, то другой прохожий смотрит на меня.

Какой-то пацаненок, идущий в курточке-матроске и брючках за ручку с бабушкой, увидев меня, заулыбался и приложил руку к почти налысо стриженной головенке. Две девчонки-школьницы, на вид — ровесницы, тоже заулыбались и о чем-то зашептались друг с дружкой.

— Смотри, Андрюшка! — пихнула меня в бок бабушка и заговорщически шепнула. — Девки-то как на тебя зыркают! Скоро в штабеля будут складываться... Какой ты у нас красавец вымахал!

— Мама! — укоризненно сказала мама.

— А я чего, Зин? — ничуть не смутилась прямолинейная бабушка. — Я ничего! Я, может быть, правнука хочу! Или правнучку! Хочу еще успеть понянчить! Да и ты, Зин, небось о внуках мечтаешь! Ну мечтаешь же, признайся! Так что давай, Андрюшка! Не тормози! А то состаришься нецелованным! И будут твои губы, как сухари!

Мама заулыбалась.

— Успеется! — весело сказал я, довольный тем, что у нас с бабушкой получилось ее развеселить, и предложил: — Ма, ба! А пойдемте в кино!

И, ничтоже сумняшеся, я потащил родню посмотреть "Мимино". И даже не за сюжетом. Его я помнил наизусть, вместе с крылатыми цитатами. Просто хотелось снова ощутить себя в том самом месте, куда люди ходят смотреть фильмы, а не лопать попкорн ведрами.

Я, довольный, сытый и разомлевший, снова сидел в кинотеатре. Только уже не с симпатичной следачкой Риточкой. А с теми, кого я, признаться, уже и не мечтал когда-либо увидеть. И смотрел не "Интерстеллар", на который я позвал Риту в далеком 2014-м, а старое доброе советское кино...

Чудеса да и только! Справа от меня сидит совсем еще не старая бабушка. А слева мама — молодая и красивая. В плаще, аккуратненьких сапожках. Их, как тогда водилось, "выкинули" в каком-то магазине, и за ними она отстояла многочасовую очередь. И с короной аккуратно уложенных волос на голове. И повеселевшая.

Не знаю, что у них там с папой. Но уверен, что смогу (или хотя бы попытаюсь) помочь не развалиться окончательно советской ячейке общества. Не зря же папа когда-то оборвал все цветы у памятника Ленину и выложил ими под окнами юной Зиночки заветную фразу: "Выходи за меня!".

Я наслаждался фильмом, который начался сразу, как погас свет. Без всякой дурацкой рекламы на полчаса. И уже в который раз слышал знаменитое: "Ларису Ивановну хочу"...

***

— Ого! Спасибо, Андрюх!

— Да на здоровье! А то совсем носы повесили...

Я решил порадовать друзей, которые лишились увольнения, и отдал им журналы, купленные в ларьке "Союзпечать".

— Я "Юный техник" возьму! — сказал довольный Игорек Лапин и встревоженно поглядел на часы. — Все, пацаны, я побег! В наряде все-таки. А когда тебе журналы вернуть?

— Когда захочешь, — радушно махнул я рукой.

Игорек благодарно кивнул и был таков.

— Как наряд? — спросил я у Першина.

— Нарядный... можем дать померять! — отшутился Миха. — И мне, пожалуй, пора булками шевелить. "Огонек" себе возьму, а "Ровесник" пусть Димка "Зубило" читает. Я ему передам. Потом поменяемся.

И, прихватив свежие выпуски, он двинул по коридору. Я заметил, что второкурсник Тополь, идущий ему навстречу, смерил детдомовца презрительным взглядом. А меня он и вовсе будто не заметил.

— Рогозин! Эй, Рогозин! — вдруг окликнули меня.

Я обернулся.

Ко мне быстро шагал второкурсник Саня Раменский. Лицо его было озадаченным.

— Здорово, Рогозин! — доброжелательно сказал "старшак". Но выглядел он все так же хмуро. — Слушай... Тут к кому-то из ваших пришли. К этому... как его... Зубкову, кажется.

— Зубову! — машинально поправил я Саню. И счел нужным добавить: — Мы его "Зубило" зовем.

Однако Раменский не улыбнулся. Взял меня за плечо и аккуратно отвел в сторонку, к подоконнику, на котором я когда-то очень любил посидеть...

— Слушай, Рогозин! — деловито глядя на меня сверху вниз, сказал он. — К Зубову вашему там какая-то женщина пришла. То ли бабушка, то ли тетка... Не знаю, короче. Требует на КПП. Прямо сейчас.

— На КПП? — удивился я. — Так он в наряде. Не отпустят. Синичка тут ходит. Да и офицер-воспитатель на месте, кажется.

— Сам знаю...— на лице старшекурсника залегла задумчивая складка. — Ты знаешь что? Ты вроде парень толковый. Сам к ней сходи, а? Успокой бабулю. Она там уж рыдать начала. Того и гляди — дежурного с ведром придется звать! Все слезами зальет!

— Ладно! — пробурчал я.

— Молоток! — довольно кивнул второкурсник. — Ты парень толковый, она тебя послушает.

И Саня, насвистывая, двинулся дальше по коридору училища мимо портрета генералиссимуса, насвистывая.

— Макарон! — окликнул он Тополя. — Эй, Макарон! Погодь, куда почесал? Стоп машина!

Тополь нехотя остановился и подождал однокашника.

А я двинулся на КПП.

Рановато что-то в этом году начались слезы.

Каждый учебный год в училище повторялась одна и та же ситуация. Бабушки (они были особо сентиментальными) где-то к октябрю понимали, как им плохо без любимых внучков. Некому теперь форму гладить... Не за кем носки стирать. Некому котлеты жарить. Некого ругать за "параши" и замечания в школьном дневнике вроде: "Подложил кнопки на стул учителю", "Пел на уроке физики" или "Плевался жеваной бумагой".

Вот и начинали обеспокоенные бабушки осаждать КПП. То одна, то другая приходила и, завывая, рассказывала внучку, как он исхудал, и как жалко его, бедолагу. Даже если под исхудавшим "бедолагой" прогибалась перекладина на турнике.

Случилась такая катавасия и с Димкой Зубовым.

Зубов вообще у нас был довольно сентиментальным суворовцем. Этаким меланхоликом. Ни с кем не ругался, не спорил. Стихи, песни писал, стенгазету делал. Даже в литературном конкурсе победил, с рассказом про своего деда — героя Великой Отечественной и выпускника Московского СВУ.

О визитах Димкиной бабушки в училище довольно скоро начали ходить легенды. Лишенная возможности ежедневно видеть внука, она там просто прописалась. То Димку у забора с кастрюлей супа поджидала, то на КПП высиживала часами... А один раз даже к офицеру-воспитателю заявилась. С просьбой "отпустить Диму домой прям сегодня". Потому что к ней, видите ли, из Саранска какая-то троюродная сестра четвероюродного деда приехала. И о-очень хочет поглазеть на Диму в форме.

Вежливый и безропотный Димка поначалу терпел. Покорно ходил на КПП и выслушивал этот плач Ярославны. А потом и сам начал порой пускать слезу, возвращаясь в расположение после сопливых разговоров. В нашем суровом ребячьем коллективе такое, разумеется, мигом вскрылось, и ребята до самого выпуска не упускали возможности подколоть чрезмерно чувствительного приятеля.

— Слышь, Зубов! — частенько окликал его кто-то из парней. — Я тут подумал... А хорошо, что ты далеко от меня спишь!

— Почему? — вопрошал ничего не понимающий и простодушный суворовец.

— А вдруг к тебе бабушка придет, и ты потом опять заплачешь! — восклицал приятель под хохот товарищей. — И моя кровать в коридор с твоей уплывет...

— Придурок! — отвечал расстроенный Димка и отворачивался.

И все в таком духе.

Надо выручать приятеля. Лучше решить проблему сразу. А то пацан до самого выпуска нюней слыть будет.

Я поглядел на часы. Скоро ужин. Надо бы шевелить батонами. А то есть все шансы опоздать.

На КПП, как я и ожидал, сидела Димкина бабушка. Почти один в один как моя "Трофимовна". Только возрастом, кажись, чуток постарше. Все бабушки, по-моему, одинаковы: теплые, уютные, пахнущие пирогами и домашним теплом. Сидит, слезы утирает.

— Здравствуйте! — поздоровался я. — Это Вы Диму ждете?

— А? — старушка встрепенулась и нетерпеливо заерзала. — Да, да! Позови, голубчик! А то полчаса уже тут сижу!

Я аккуратно присел рядом и начал непростой разговор с представительницей старшего поколения.

— Видите, ли... Позвать не получится. Вас как зовут?

— Ольга Афанасьевна я! — шумно высморкавшись в платочек, представилась Димкина бабуля. — А чего не получится-то? Я ж тут шкета одного послала уже!

— Ольга Афанасьевна! — вежливо, но твердо сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более уверенно. — Суворовец Зубов сейчас в наряде.

— Так я ж его отпросила! — наивно хлопая глазками, сказала бабушка. — Его в увольнение не пускают!

Правду говорят: простота хуже воровства!

Тут во мне проснулся уже не суворовец-первокурсник, а взрослый дядька.

— Не заслужил, вот и не пускают, — рубанул я.

Привык за годы службы в органах выражаться коротко и ясно.

— Ишь какой шкет выискался! Вздумал мне тут мораль читать! Ты кто такой?— вдруг взвинтилась бабуля.

— Не шкет, а суворовец Рогозин! — спокойно ответил я, не реагируя на истерику.

Дама, получив твердый отпор, молчала.

А я, подождав секунду, твердо продолжил:

— Ольга Афанасьевна! Суворовец Зубов пойдет в увольнение тогда, когда заслужит. И я. И другие тоже. Мы все тут в одинаковых условиях. Вы хотите внуку жизнь в училище испортить?

Бабуля от неожиданности замолчала. А потом — уже гораздо более спокойно и даже робко — сказала:

— Я... я? Хочу Диме жизнь испортить? Своей кровиночке? Это как это?

— Так! — веско сказал я. — Вы пришли, поплакали и ушли. А ему тут учиться. В мужском коллективе. Где за слезы по голове не гладят.

Димкина бабушка растерянно молчала, глядя на меня выцветшими глазами поверх очков в толстой оправе. А потом, кряхтя, поднялась и покорно сказала:

— Ладно! Пойду я...

Я поднялся вслед за ней и ободряюще сказал:

— Ольга Афанасьевна! Не переживайте Вы так! Когда Дима пойдет в увал... увольнение, он обязательно Вас навестит!

Старушка неожиданно тепло и по-домашнему улыбнулась (точь-в-точь как моя бабушка), кивнула мне и засеменила к выходу.