Суворовец. Том 1

Глава 4

— Здравствуйте! — прорезал мертвую тишину в классе уверенный, хорошо поставленный голос.

Пацаны-суворовцы переглянулись между собой, а потом, шумно двигая стульями, встали и выстроились у своих парт. Замерли в ожидании.

Вместо "бабца" лет пятидесяти, которого так боялся увидеть травмированный советской системой школьного воспитания мой новый однокашник Колян Антонов, в класс уверенной легкой поступью вошла... нет, не женщина. Девушка...

И даже не девушка. Девушка — это для такой красавицы слишком просто. Какое-то совершенно неземной красоты создание. Барышня. Даже мадемуазель! Или леди... Во, точно! Леди.

Невысокого роста, совсем молоденькая. Вчерашняя выпускница педагогического института. Небось только недавно "Советское" шампанское впервые попробовала — на выпускном, вместе с такими же красотками-подружками. В "педе" всегда девушек больше, чем парней.

Я смотрел на нее, будто на какое-то чудо.

Облако светлых, аккуратно уложенных волос, фарфоровая кожа... Фигурка стройная, точеная. Талия — будто осиная. Сантиметров сорок пять, не больше. Вылитая Леночка из "Карнавальной ночи" в исполнении юной Людмилы Гурченко. И глазки такие же: большие, распахнутые, лисьи. Чуть-чуть с хитрецой.

Для меня, сурового майора полиции, неожиданно попавшего снова в себя пятнадцатилетнего, появление "Гурченко", конечно же, не было сюрпризом. Я, попаданец, который волею судьбы почему-то пошел второй раз в первый класс, то есть на первый курс, конечно же, знал заранее, кто тут есть кто, и сколько вешать в граммах.

Но это сейчас. А тридцать лет назад я, сменивший надоевшую синюю школьную форму на суворовский мундир, в этот самый день тоже стоял, открыв рот от изумления. Как и мои новые однокашники.

Помню, я, пятнадцатилетний подросток, едва-едва начавший бриться, тогда во все глаза глядел на нашу новую "училку" литературы и думал: "Это откуда к нам такую красивую занесло?". Вот уж кого-кого, а такой красоты барышню я никак не ожидал увидеть в Суворовском.

Пацаны, стоя у своих парт, снова переглянулись. А потом расслабились, заулыбались и начали перемигиваться друг с другом. Тоже, видать, впечатлились. Пубертат-с. Что с них взять... Машина юных чувств, от которой в этом возрасте, как правило, много шума и мало проку.

Вот тебе и "бабец" лет пятидесяти!

— Не забудь, Колян! — шепнул Илюха "Бондарь" Коле Антонову и, подмигнув товарищу, выразительно погладил себя по животу. — Три коржика! Три! И компот!

Антонов даже не повернулся. И, кажется, даже не расслышал, что сказал ему Бондарь. Ему, судя по всему, было совершенно плевать, сколько коржиков он проспорил. Хоть три, хоть триста, хоть целый хлебобулочный завод. Не жалко. У юного суворовца-первокурсника сейчас совсем другое было на уме.

Взгляд широко распахнутых глаз Тохи был прикован к вошедшей "мадемуазели". Даже не заметил, как вошедшая, нагнувшись, взяла упавший к ее ногам бумажный самолетик и ловко запустила его обратно — прямо на парту Коляна. Тот схватил со стола свое чудо школьного авиамоделизма, живо засунул в карман новехонькой суворовской формы и густо покраснел.

А я тем временем мысленно усмехнулся.

Тэк-с... Кажись, я знаю, по какому предмету Колян будет "шуршать" пуще всего. И чьи уроки уж точно никогда не прогуляет. Что ж, дело молодое. Во все времена юные сорви-головы влюблялись в хорошеньких учительниц. А старшеклассницы, ясен пень, с ума сходили по симпатичным историкам, физикам и даже, чего греха таить, стройным мускулистым молодым физрукам. И, надо сказать, не зря симпатичному учителю записочки писали. В нашей школе была одна такая. Даже замуж за молодого историка-аспиранта вышла.

Другие суворовцы, кажись, тоже поначалу разделяли беспокойство Антонова. Боялись, что нам, оболтусам желторотым, какую-нибудь строгую даму в преподы подсунут. Или какого-нибудь мужика: высоченного, здоровенного и мосластого. А ну как будет он нас указкой по шеям лупить на незнание суффиксов и прочих премудростей!

Оно и понятно: всех нас, лопоухих и растерянных первогодок, еще не привыкших к погонам на плечах, собрали из разных столичных школ. А тогда было совершенно неважно, в обычной школе ты учился, или в гимназии с углубленным изучением всевозможных углублений.

В те времена с учениками не цацкались. Огрести мог любой, вне зависимости от своих личных данных и статуса учебного заведения. Учись, пионер, привыкай к будущим жизненным трудностям.

Наш трудовик Макар Егорыч, помню, мог запросто запустить в кого-нибудь из пионеров промасленной вонючей тряпкой — да так, что та приземлялась аккурат на чье-нибудь туповатое темечко, упорно не желающее осваивать работу с лобзиком. А "химичка" Вилена Лаврентьевна порой орала на нас, бедовых семиклассников, так, что стекла в кабинете звенели. Я каждый раз гадал: треснут или нет. Вроде не треснули.

И, как ни странно, никто ни на кого не жаловался. И вроде бы даже не обижался.

А тут вишь ты, какое воздушное создание...

— Где доклад ? — снова разрезал тишину мелодичный голос "Гурченко", прервав мои воспоминания о суровом школьном советском детстве.

Я аж зажмурился от удовольствия, стоя рядом со своей третьей партой. Какой же приятный голосок! Слушал бы его и слушал... И утром, и вечером... И ночью, конечно же...

Колян неуверенно откашлялся. А потом, все так же глядя на вошедшую, запинаясь и заикаясь, пробормотал едва слышно:

— Товарищ преподаватель! Второй взвод к уроку литературы готов. Де.. дежурный... суворовец Антонов.

— Доклад должен звучать уверенно и громко, суворовец Антонов! — все таким же уверенным и звонким голосом пожурила Коляна новая учительница. — Привыкайте вырабатывать командный голос.

А потом копия Гурченко обратилась ко всем нам, уверенно скомандовав:

— Садитесь, второй взвод.

Тридцать коротко стриженных пацанов расселись, стараясь не шуметь и все так же переглядываясь.

— Меня зовут Ирина Петровна! — положив на стол журнал и изящно поправив платьице, сказала учительница. — Фамилия моя Красовская. Я буду вести у вас уроки литературы.

Я с удовольствием еще раз окинул точеную фигурку новой преподавательницы и уже в который раз отметил, что фамилия ей досталась очень удачная. Говорящая то есть. Красовская. Лучше не скажешь.

А Ирина Петровна тем временем кинула взгляд на доску, строго нахмурилась и снова обратилась к Антонову:

— Дежурный!

Колян мигом с готовностью вскочил, едва не перевернув парту.

По классу прокатился дружный хохот. Приятель снова покраснел — так же густо, как давеча детдомовец Миха за завтраком в столовой. Пацаны, кажись, начали уже понимать, что к чему. Эх, достанется потом Коляну...

Однако "Красотка" (так мы ее позже прозвали) одним легким взмахом своей маленькой ручки успокоила тридцать гогочущих рыл. Хохот мигом умолк. Снова воцарилась звенящая тишина — точь-в-точь такая же, как пять минут назад, когда молоденькая "Гурченко" только-только вошла в класс.

Как удавалось выпускнице пединститута, которая ростом едва ли превосходила семиклассницу, справляться с толпой пубертатных юнцов, я до сих пор ума не приложу. Видать, у юной Ирочки был прирожденный талант педагога.

— Почему нет мела, дежурный? — строго нахмурив прелестные бровки, спросила Красовская.

Колян замешкался. Помолчал немножко, а потом, переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на преподавательницу, которая была ниже его на целую голову, и робко сказал:

— Я... это... Ирина Петровна... извиняюсь...

И шмыгнул носом. Будто нашкодивший первоклассник, которого застукали за поеданием "запрещенных" конфет.

— Лучше сказать: "Виноват!" — поправила его "Красотка". — Привыкайте говорить, как суворовец. Уверенно и твердо. Будущему офицеру не пристало мямлить, суворовец.

И, сменив гнев на милость, юная учительница попросила, уже более мягким тоном:

— Сходите-ка в учительскую, суворовец Антонов. Принесите мел!

Колян послушно метнулся к классной двери и исчез, аккуратно притворив ее с той стороны. А дальше ринулся исполнять приказ Красовской. Слышно было только, как он понесся дальше по коридору, топоча, как слон.

Остальные суворовцы продолжали улыбаться и едва слышно перешептывались. Все еще были под впечатлением встречи с новой красоткой.

А я, сидя за своей партой, по-взрослому вздохнул.

Зря, конечно, Колян пропеллер у себя в одном месте включил и вспомнил школьные деньки. Ясен пень, что небесной красоты юная училка ему сразу же понравилась, и ради нее он метнулся в учительскую за мелом со скоростью звука.

Только беготня в коридорах училища отнюдь не поощрялась. Здесь даже за такую мелочь можно запросто огрести проблемы на ровном месте. Тут не школа. Детство закончилось. Теперь все по-взрослому. "Тут вам не здесь" — любил повторять житейскую мудрость наш прапор Синичкин.

Я, юный желторотик, эту мудрость, признаться, сначала не понимал. А потом вдруг ка-а-ак понял!

У нас началась новая жизнь. У меня — так и вовсе во второй раз.

Теперь гневным окриком от школьной технички или замечанием от препода не отделаешься. Попадешься на глаза взводному Сергееву или — чего хуже — ротному Усинскому, так запросто загонят нарезать круги по стадиону, "если уж так хочется бегать". Или наряд влепят — как пить дать.

Так, кажись, и вышло. Понурый Колян, который уже успел получить кличку Колян, вернулся обратно уже присмиревшим, положил в ящичек у доски пару кусков мела и, вытянувшись, спросил, без прежнего восхищения и энтузиазма:

— Разрешите сесть?

— Садитесь, суворовец, — милостиво кивнула "Гурченко".

Колян мрачно плюхнулся рядом со мной, вытянул ноги под столом и сердито дернул к себе учебник. Открыл его и начал перелистывать, без особого, впрочем, рвения. Даже кое-какие забавные пометки на полях, сделанные предшествующим поколением бравых суворовцев, его не развеселили.

Я, кажется, догадался, в чем дело.

— Что, Колян? Наряд словил? — шепнул я приятелю, обернувшись.

— Угу! — мрачно ответил он. — "Синичке" прямо в пузо влетел в коридоре.

Расстроенный Колька начал заниматься самобичеванием. Бесполезное, на мой взгляд, занятие.

— И чего я так разогнался, бегун хренов? — корил себя лишенный "увала" суворовец. — Вот и не вписался в поворот.

— Небось на крыльях любви несся? — тихонько поддел его Илюха Бондарев, слышавший наш разговор.

— Да иди ты, Бондарь! — расстроенно отозвался приятель. — Не до этого щас. Я даже морду его пуговицей оцарапал. Блин, — Колян показал свежую царапину на щеке и потер ухо, которое на коротко стриженной голове выглядело еще более оттопыренным. — До сих пор в ушах звенит.

— Не в духе "Синичка" был? — понимающе пискнул со своего места Миха.

И тут же боязливо покосился на Красовскую. А ну как и она будет не в духе?

Но воздушная красотка, не слыша наш треп, уже начала знакомство по списку. Тот, чью фамилию она произносила своим мелодичным голоском, неуклюже вставал, одергивал на себе форму, и снова садился, смешно смущаясь и робея под взором юной красотки-училки.

Очарование молодости...

— Ага! — повернувшись к нему, кивнул Колян. — Так что в воскресенье я с "увалом" пролетаю. В наряде по столовой буду. Картофан, наверное, чистить и поддоны мыть.

— Не переживай! — поспешил утешить приятеля добрый Миха. — Мы в детдоме тоже по кухне дежурили. Ничего такого...

Я с удовольствием, отметил, что он, кажется, уже забыл об утреннем происшествии в столовой. Ну и славно! А с Тополем мы еще разберемся.

— Может, еще полу... — ободряюще начал Миха.

Но тут раздался оклик Ирины Петровны:

— Першин!

Миха с готовностью вскочил, замолчав на полуслове.

А я тем временем дружески подмигнул своему соседа по парте.

— Не гунди, Колян! — ободряюще сказал я. — Не последний увал в жизни. Главное — сейчас отчисление себе по глупости не схлопотать. А это — так, мелочи!

Я это понял. За тридцать-то лет уж точно.

Колян, слушая меня, чуток повеселел.

— Ладно! — шепотом ответил приятель. — Такова наша се ля ви, как говорит Бондарь. Да, Бондарь? И правда, не последний день живем!

И, отодвинув учебник на край стола, Колян снова начал пожирать своим взором аппетитную фигуру молодой училки. С плохо скрываемым восхищением мой однокашник смотрел, как она, подняв прелестную ручку, что-то выводит на доске аккуратным, почти каллиграфическим почерком.

А следом за Михой пришлось подниматься и мне.

Я уж и забыл, как это было...

— Рогозин, Рогозин... — задумчиво протянула Красовская, вертя в руках карандаш и оглядывая мою юношескую фигуру... Тут ее озарила догадка: — Андрей Рогозин... А Максим Рогозин из позапрошлого выпуска — не Ваш брат, случаем?

— Никак нет! — бодро отрапортовал я. — Однофамилец!

Никогда бы в жизни не подумал, что мне второй раз придется знакомиться с прелестнейшей учительницей литературы.

— А Вы его знаете? — с интересом глядя на меня, спросила Красовская.

— Так точно! — так же бодро отчеканил я.

— Ну-ка, ну-ка... — заинтересовалась юная Ирочка. — А откуда?

— В соседнем дворе живет!

— Ладно... — Красовская поглядела на свою прехорошенькую ручку, на запястье которой виднелись небольшие часики, и похвалила меня: — Молодец, Рогозин! Отвечаете четко и уверенно. Так держать! Пойдем дальше! Розов!

Широкоплечий и коренастый Кирилл Розов неуклюже вскочил со своего места, ненароком толкнув соседа — Витьку Абросимова, который уже успел "отстреляться" первым. А я, сев на место, наморщил лоб, вспоминая события тридцатилетней давности.

Отчасти благодаря своему однофамильцу я и стал носить погоны суворовца.

Макс Рогозин был лет на пять меня старше и жил через дорогу от моего дома. В другом дворе, куда мы, пацаны, иногда бегали через дорогу. В компанию "старшаков", мы, мелюзга, естественно, не совались. Так, бегали попинать мяч, поиграть в хоккей в "коробке, порубиться в "ножички", ну, и, конечно, покурить за гаражами. В своем дворе дымить было крайне опасно. Добрые бабушки-соседки, которые знают всех и вся, мигом донесут предкам, и тогда серьезного разговора с возможными последствиями в виде синяков на одном месте не избежать. А вот в чужом — можно. Если осторожно.

В этом же дворе я однажды ненароком сцепился с кем-то из местных пацанов. С Генкой, кажется. Уж не помню, что мы тогда не поделили: то ли площадку для игры в ножички, то ли поле футбольное. Помню только, что когда мы с Генкой, сцепившись, валяли друг друга в траве, пытаясь накормить песком, надо мной внезапно выросли чьи-то огромные ноги. А подняв голову из зарослей одуванчиков, я увидел и их обладателя.

Высоченный (как мне тогда казалось) парень в о-очень красивой и нарядной суворовской форме мигом растащил нас в стороны, велел отряхнуться и провел воспитательную беседу на тему того, как важно решать любой конфликт словами. А потом выписал нам обоим по легкому подзатыльнику для профилактики и отправился к подъезду, из которого спустя секунды выскочила симпатичная девчушка лет пятнадцати.

Довольный Макс Рогозин взял нарядно одетую девчушку за руку и отправился на свиданку с очень серьезным и важным видом. Ну а я, наскоро помирившись с Генкой, тем вечером твердо решил, что буду поступать в Суворовское...

А сегодня я во что бы то ни стало вознамерился исправить свой давний косяк, чтобы не запороть себе ближайший "увал".

За ужином в столовой я специально бахнул себе чайку покрепче, чтобы меньше зевать. Собрал со дна жижу чернее, чем мои начищенные до блеска черные ботинки, в которых, если приглядеться, отражалась моя еще не побитая жизнью, а очень даже юная морда. И, ничтоже сумняшеся, махнул залпом целых три стакана! Ух меня сейчас взбодрит!

— Чифирнуть решил? — услышал я вдруг.