Суворовец. Том 1

Глава 10

Я взял протянутую книжку, и при тусклом свете, пробивающемся в окно казармы училища, прочитал тисненые буквы на обложке:

"Валентин Катаев. Сын полка".

Открыл книжку — так получилось, что на последней странице — и прочел давно забытые строчки: "А через несколько часов, получив у каптенармуса и примерив форменное обмундирование, с тем чтобы надеть его на другой день с утра, Ваня, исполняя приказание трубы, уже спал вместе с другими воспитанниками в большой тёплой комнате, на отдельной кровати, под новеньким байковым одеялом...".

Губы сама собой тронула невольная улыбка...

Как же, как же! Помню! "Каптенармус".... Я это слово, наверное, раз двадцать повторил вслух, прежде чем сумел наконец правильно выговорить. А потом все доставал родных расспросами: кто же такой этот самый каптер... каптенармус?

— Не знаю я, кто этот капте... В каптерке, наверное, сидит... — отмахнулась мама. — Все, Андрюшка, не доставай. Не до твоих книжек. У меня сгущенка варится. Вечером папа придет с работы, у него спросишь.

Книга о юном Ване Солнцеве, который в итоге стал одним из первых суворовцев в СССР, была первой, которую я взял в нашей районной библиотеке на улице Погодина. Привела меня туда мама. Записала бедового сыночка прямо во время летних каникул, когда я перешел из четвертого класса в пятый.

— Вряд ли ты, Андрюшка, что-то по списку "на лето" прочитаешь. Но хоть читать не разучишься! — пояснила она, стоя перед зеркалом в прихожей. Поправила нарядную кофточку, сбрызнула локоны жутко вонючим лаком "Прелесть" и потащила меня, недовольного, за собой.

— Мам! — попытался я было возразить. У меня на тот жаркий июньский день семьдесят третьего были совсем другие планы. — Ну ма-ам! Давай завтра, а? Меня Пашка во дворе ждет!

Пашка Корев и впрямь уже ждал меня в заранее условленном месте. В тот день мы с одним из лучших дворовых друзей собрались строить в одном укромном местечке во дворе шалаш. Нет, даже не шалаш. Дом. К стройке мы с приятелем подготовились основательно. Расчистили площадку. Натаскали с Пашкой кирпичи с ближайшей стройки. И даже цемент приволокли. Хотели сделать все основательно. На века чтобы. Ну или чтобы хотя бы до осени достоял.

— Не мамкай! — оборвала юного строителя родительница железобетонной фразой, вмиг пресекающей любые попытки поспорить. — Завтра воскресенье! Мы на дачу едем! Список литературы с собой? В школе который давали. Возьми на всякий случай... Пойдем, говорю, Андрюшка! А мне потом еще в обувной надо заскочить. Там туфли-лодочки "выкинули". Сергеевна, соседка, уже с утра в очереди стоит. Надо бы успеть. А то, как в прошлый раз, один сорок четвертый размер останется.

И не поспоришь. Надо успеть. Слово "дефицит" любому советскому ребенку объяснять не надо было. Я и сам в очереди успел постоять. За новым унитазом. Сначала стояла бабушка, потом я, а потом меня сменила отпросившаяся с работы пораньше мама. Маме повезло. Унитазы закончились почти сразу, как только она успела ухватить "белого друга".

Вздохнув, я поплелся в свою крохотную комнатку, подставил к уродливому коричневому шкафу стул, встал на него на цыпочки и сдернул свой видавший виды портфель. Не далее как пару дней назад я его туда закинул. Глаза б мои до сентября это напоминание о школе не видели.

Порывшись в портфеле, я выкинул оттуда пару стертых ластиков, свой дневник с "парашами" и "трояками", аккуратно подчищенными лезвием "Спутник", и замечанием: "Бегал на перемене по коридору". Тот школьный каким-то скучным выдался. Всего одно замечание. Ни тебе: "Пел на уроке русского языка", ни "Курил за школой". Постарел я, наверное.

Я достал несколько исписанных прошлогодних тетрадей и отправил их в мусорку. И наконец нашел на самом дне список книг, которые нам задали прочитать лето. Пробежался глазами, вздохнул, почесал ободранную на дереве коленку, нацепил "выходные" шорты, рубашку и послушно поплелся за мамой.

А в библиотеке неожиданно оказалось интересно! Точно больной с защемлением шеи, я часа два, не меньше, ходил среди пыльных стеллажей, наклонив голову и пытаясь прочесть названия на корешках... Тогда я и открыл для себя дивный мир книг. Хотя читать, разумеется, научился раньше. В этом мире я мог быть кем угодно: пятнадцатилетним капитаном, человеком-амфибией, пиратом, исследователем. И даже сыщиком, который курит трубку и использует метод де... дедукции!

И той же ночью я, сидя на подоконнике своей комнатки и аккуратно водя пальцем по желтоватой бумаге, взахлеб читал повесть "Сын полка"... И даже подумать не мог о том, что когда-то и я получу свое обмундирование у капте... в общем, у хмурого и вечно недовольного, но мудрого и справедливого прапора по прозвищу "Синичка".

Шалаш из кирпичей мы с Пашкой Коревым в то лето так и не достроили. Ну хотя бы попытались... Положили пару рядов припасенных заранее и спрятанных кирпичей. Измазались, как чушки, почесали грязными от цемента руками затылки и решили: "А ну его нафиг!". И ускакали домой — смотреть "В гостях у сказки". Заодно и от родителей за испачканную одежку огребли.

Позже выяснилось, что укромный уголок во дворе, который мы с Пашкой решили использовать как площадку для индивидуального жилого строительства, давно используется местными любителями "синьки" для отдыха, так сказать, на пленэре. И еще долго мужики, желавшие "раздавить пузырь" с приятелями в том самом укромном месте, натыкались на уродливое кирпичное сооружение и гадали, кто это сделал и зачем...

***

— Значит, прочел ты эту книжку и решил в Суворовское училище поступать? — спросил я шепотом у Михи, возвращая потрепанный томик Катаева.

— Угу! — Миха, сидя на кровати, зябко поежился и дернул худым плечиком. — Тогда и решил. В тот же день. Представляешь, какие раньше пацаны были! Настоящие герои!

Взял у меня зачитанный до дыр томик, любовно расправил замявшийся уголок страницы, закрыл и спрятал обратно в тумбочку. Аккуратно и бесшумно притворил дверцу и снова сел на кровать, рядом со мной.

А потом поморщился. Будто не особо хотелось делиться ему своими откровениями. Но все же Миха продолжил:

— Понимаешь, Андрюх... Я, как книжку прочел, будто понял, зачем живу и чего хочу... Хочу стать военным! Родине хочу служить! Я ж раньше и не знал, зачем живу. Все ждал, что мамка обо мне вспомнит и придет за мной. Ну, пока мелкий был. Да все пацаны и девчонки мечтали. Лили друг другу в уши всякое. "Мол, у меня папа с мамой разведчики, на спецзадании. А у меня папа — капитан, с акулами боролся..." Потом мечтал, что меня просто усыновят. Бывает же такое! Вот из моего класса Дениску Хорошева усыновили... Еще лет в семь. А потом и Людочку Злотникову...

— А потом?

— А потом мне уже четырнадцать стукнуло, — по-взрослому вздохнул Миха. И рубанул правду-матку: — Прыщи пошли... Голос стал ломаться... Мужик уже, а не ребенок. Я и подумал: ну кому нужен... такой, как я? Какой такой "маме"? Не понянчишь ведь уже... И перестал надеяться.

Ясен пень. Желающих усыновить подростка из детского дома — раз-два, и обчелся. Никто не хочет возиться с прыщавым пубертатом. Всем маленьких да хорошеньких подавай. Так что Миха все правильно понял своим детским мозгом. Детдомовцы — они вообще рано взрослеют. Жизнь заставляет. Эти, наверное, в Деда Мороза отродясь не верят. Поумнее некоторых взрослых будут.

Я заметил, что мой приятель Миха заговорил по-другому. Уже не нехотя, будто на уроке отвечал. А наоборот, торопливо, даже громко. Будто Миха выговаривался за долгие-долгие годы.

Я молча слушал.

— Вот, — подытожил детдомовец. — А потом прочел я про Ваню Солнцева... и...

— Т-с-с! — я предостерегающе поднял руку.

И в тот же момент кровать у окна заскрипела.

— Чего у вас там, мужики? — поднял с подушки голову вице-сержант Егор Папин. — Чего не спите, полуночничаете? На физподготовке не устали? Так завтра еще зарядка с утра!

— Ничего, Егор! — быстро ответил я и перешел на шепот. — Ничего. Так, анекдоты чуток потравим с Михой и харю плющить пойдем.

И для убедительности начал заливать:

— Значит, так, Миха, слушай... Велел царь русскому, поляку и немцу...

Миха, подыгрывая мне, отчаянно закивал. "Слушаю, мол..."

— Вот заняться вам нечем! — Егор, точно настоящий батя, укоризненно покачал головой, снова плюхнулся на подушку и через пару секунд негромко захрапел.

А я, подумав, предложил приятелю идею:

— Знаешь что, Мих! А ведь ларчик просто открывается! И не надо голову ломать!

— Почему?

— Да потому, что кончается на "у"! Ответ-то на поверхности лежит! Включи тыковку!

— В смысле? — непонимающе уставился на меня детдомовец.

— Да в коромысле, Миха! Чего тупишь? Ты напиши про Ваню Солнцева! Герой — он же не обязательно папа или дед... Может быть любой литературный герой. Положительный только. Чем тебе сын полка не пример для подражания?

— Слу-у-ушай, Андрюха! — протянул Миха. Он воодушевился. Даже на кровати чуть не подпрыгнул. И глаза вон заблестели. — А я как-то и не подумал! Дело говоришь!

— А ты думай, Миха! — я хлопнул товарища по плечу. — Думать — оно такое занятие, полезное. Только о ерунде всякой не думай. И запомни: не бывает безвыходных ситуаций. У меня бабушка так говорит: "Даже если тебя съели, у тебя два выхода!".

Миха улыбнулся. Хорошо так, светло. Даже на миг исчезла с его лица детдомовская колючесть.

— А и правда! — решительно сказал приятель, повеселев. Откинулся на кровати и натянул до подбородка колючее одеяло. — Вот возьму и напишу. И пусть только мне попробуют что-то сказать... А ты куда?

— Куда царь пешком ходил! — шепнул я, надевая шлепки.

Потопал к выходу в коридор и, обернувшись на ходу, бросил приятелю: — Спи давай, Михон. Утро вечера мудренее. Так у меня бабуля говорит. Кстати, если вместе в увал пойдем, ко мне заскочить можем.

Миха благодарно улыбнулся мне и закрыл глаза.

***

— О-ба-на... Не понял на... А ты чего тут? — непроизвольно вырвалось у меня.

В умывальнике я был не один. Кажется, еще кому-то не спится в ночь глухую.

Моему недавнему оппоненту.

Димка Зубов, съежившись, будто Миха недавно, сидел на подоконнике. Посмотрел на меня равнодушно, буркнул: "Ничего!" и отвернулся.

— Ну ничего, так ничего... — равнодушно пожал я плечами. Плеснул себе в лицо холодной водицы, утерся полотенцем и уже хотел было уходить, как вдруг... как вдруг решил, что надо остаться. Сработала у меня чуйка. За годы службы в органах я уже научился ей доверять. Если тебе кажется — тебе не кажется.

Сейчас я, конечно, не опер. Не та на мне форма. Точнее, сейчас на мне вообще не форма. А майка с труселями. Но чуйку, как говорится, никуда не денешь. Я чувствовал, что что-то тут не то. Неспроста Димка Зубов, который уже несколько дней на меня волком зыркал, внезапно так успокоился.

Вчера на ужине Димка толком ничего не ел. Да и остаток "сампо", то бишь самоподготовки, протупил, уставившись в потолок. А после отбоя первым нырнул под одеяло, аккуратно положив на тумбочку какой-то листок.

Листок.

Тетрадный листок. А сейчас этот листок лежал на подоконнике. Рядом с Димкой, который невидящим взглядом смотрел сквозь стекло на фонарь во дворе училища.

А ведь Зубов-то и не спал вовсе! Прыгнул под одеяло, притворился спящим, а потом — раз! — и куда-то испарился. Точнее, слился в умывальник. Когда мы с Михой трепались о его детдомовском прошлом и о знаменитой книге Катаева, Димки уже и след простыл... Почитай, час он в умывальнике торчит, не меньше.

— И давно ты тут сидишь? — спросил я.

Димка равнодушно посмотрел на меня, дернул плечом и снова уставился на фонарь.

— Думаешь, если ты его взглядом сверлить будешь, оттуда джин вылетит? — спросил я.

Зубов молчал.

Я решил: пора завязывать.

— Значит, так, Димон! — сказал я, подходя к приятелю вплотную.

Присел рядом с ним на холодный подоконник. Димка поморщился, но возражать не стал.

— Ты можешь на меня дуться, — твердо сказал я. — Можешь морду воротить. Можешь не разговаривать. Но я уверен: я все сделал правильно. В мужской среде слезам не место. Ты слышал сегодня, как "Бондарь" про парня из другого училища рассказывал? Почитай, до конца выпуска Гришка... или как там его... из-за глупого залета с леской проблемы поимел. А если твоя бабушка на КПП у нас пропишется, а ты потом, вернувшись от нее, будешь по углам сопли на кулак наматывать, тебе авторитета во взводе не видать. Усек? До выпуска будешь "Нюней", "Размазней" и "Соплежуем".

Выпалив свою тираду, я замолк.

Димка тоже молчал.

— Ладно! — решил я и спрыгнул на пол. — Ты, в конце концов, не девица, чтобы я перед тобой выплясывал. Хочешь губы дуть — да на здоровье. А я спать пойду. Ночь все-таки не резиновая, да? А у нас еще строевая завтра.

"Зубило" вдруг ожил. Взял с подоконника листок, который лежал рядом, и протянул мне.

— Вот!

— Чего?

Димка пожал плечами. Все так же равнодушно.

— Разверни и почитай...

Что за фокусы на ночь глядя?

А... Так я и знал!

"Прошу отчислить меня по собственному желанию..."

Ек-макарек! И этот туда же!

— Совсем кукухой поехал? — спросил я, глядя приятелю прямо в глаза. Взял у него из рук рапорт, порвал и живенько смыл в унитаз.

Димка молниеносно спрыгнул с подоконника и подлетел ко мне. Кажись, снова сейчас на меня прыгнет! Хобушки-воробушки, а я как-то и не рассчитывал на спарринг в сортире... А кровати-то тут и нет! Придется на пол приятеля скинуть. Аккуратненько. Чтобы не повредить чего.

Но "Зубило", вопреки моим опасениям, и не собирался выяснять отношения на кулаках. Помолчал, а потом, видать, вспомнив свой проигрыш в недавней стычке, снова устроился на подоконнике умывальника, зябко поежился и обхватил себя за плечи. Выглядел мой недавний оппонент довольно жалко. Ну прям "обнять и плакать", как любила говаривать в таких случаях моя бабушка.

— Может, и поехал... — сказал он и почесал коротко стриженную макушку. — Да только, Андрюх, мне уже фиолетово. А вообще, мне кажется, это вы тут все поехали. Все тут... не так, как у людей.

Я мысленно усмехнулся.

Та-ак-с. Ну, кажись, диагноз ясен.

Очередной "нетакусик". За два года в училище я таких "нетакусиков" немало повидал.

Советские школьники-подростки, насмотревшись парадов и начитавшись книжек о пионерах-героях, шли в военное училище. А малина, которую они себе представляли в подростковых фантазиях, оказывалась на поверку не такой уж и малиной. И пока одни, просыпаясь в казарме, радовались каждому дню и жутко боялись отчисления, другие, психанув после первой двойки или наряда, писали рапорты.

А еще хорошо помню, как, забрав документы, несостоявшиеся вояки уже через пару дней снова обивали пороги училища и умоляли взять их обратно. Но, как говорится, поезд ушел. Просьба освободить вагоны. Начальник училища был непреклонен.

— В школу ступайте, молодой человек! — бросал он холодно очередному парнишке, караулящего начальство у КПП с просьбой взять обратно. — В школу. Там ни нарядов, ни строевой подготовки. А потом домой, на бабушкины пироги. А тут Вам делать нечего!

Вот и "Зубило" дал слабину. Что-то быстро.

— Ясно! — кивнул я, поняв, в чем дело. — Автомат тебе, вояке, в первый день не выдали? На парад на Красную площадь не позвали, да? Полы надо мыть... И конфет не дают...

— Да хрен с ними, с полами! — взвинтился "Зубило". — Я не белоручка, помою. Я на даче по сорок ведер воды таскал! Но кровати равнять? По бельевой веревке? В двадцатом веке? Это же дичь! Ну дичь же!

"Смотря с какой стороны посмотреть", — подумал я. — "В армии бы тебе, Зубов, быстро объяснили, зачем равнять кровати..."

— К бабушке захотел? — понимающе сказал я. — Домой?

— А хоть бы и к бабушке! — вызывающе посмотрел на меня "Зубило". — Сдался мне этот дебилизм! Я лучше вернусь домой с уроков днем и с пацанами во дворе в футбол погоняю! Во-от такенные мячи я забивал! В левую девятку от штанги! И пенальти бил так, что аплодировали! Всяко лучше, чем кровати равнять! И пирогов поем домашних! А не кашу дурацкую! И знаешь, что, Рогозин? Рви мой рапорт, сколько хочешь! Я новый напишу!

— Так и новый порвать можно! — невозмутимо заметил я и зевнул: — Тоже мне задача...

— А если не дам порвать? — ерепенился суворовец. Кажись, суворовцем он и впрямь собирался быть недолго. Уже завтра хотел обратно синюю форму надеть. — То че?

Все, пора завязывать.

— Топор через плечо! — осадил я приятеля. — Кончай истерику! Чай, не баба!

А потом добавил, коротко и резко:

— Ты, Зубов, можешь идти куда хочешь. Хоть к бабушке, хоть к дворовым приятелям. Больше я твой рапорт рвать не буду. Только учти: назад приползешь, как пес на пузе — не возьмут! А ты приползешь, Зубов! Обязательно приползешь! Так что подумай хорошенько, пока дров не наломал!

И, развернувшись, я вышел из умывальника.