Суворовец. Том 1

Глава 13

— Везет вам, братцы! — констатировал Леха Пряничников по прозвищу "Пряник", глядя на нас с легкой грустью и даже завистью. — А мне еще стоять и стоять...

Этот взгляд мне был хорошо знаком.

Так смотрели на своих товарищей, уходящих в увал, те из суворовцев, кому в выходной не досталась заветная увольнительная. На той неделе я, стоя на "тумбочке" в воскресенье, точно таким же кислым взглядом проводил толпу ребят, уверенно шагающих на КПП. В кинотеатр "Ударник" пацаны собрались, почти всей нашей дружной компанией. А меня, как назло, в наряд дневальным поставили...

Ну а сегодня Лехина очередь нас с приятелями в "увал" провожать. Все по честноку!

— Выше нос, Леха! — подбодрил его Илюха "Бондарь". — Я тебе всегда говорил: и по твоей улице проедет БТР с тушенкой! Держи хвост пистолетом! Не ты один в училище куковать остался... Зубов вон в пятницу наряд вне очереди от взводного схлопотал. Сегодня в столовой кукует, картофан чистит...

— Да валите уже! — недовольно пробурчал Леха и одернул ремень. Он явно не разделял хорошего настроения приятелей. — Друзья называются... Умеете поддержать!

— Не грусти, "Пряник"! — "поддержал" однокашника Тимур Белкин. И притворно нахмурился: — Ты... это... Леха... не забудь! Как тебя сменят, учись вальс танцевать...

— Нафига?

— Так ты же Федоровне во вторник на уроке все ноги оттоптал, — улыбаясь и невинно хлопая глазами, пояснил второй близнец. — У нее теперь, наверное, вместо тридцать шестого сороковой размер туфель... Не забудь, скоро бал в училище!

И он, взяв брата в охапку, начал вместе с ним шутливо вальсировать:

— Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

— "ТТ-шки"! — рассердился Леха. — Щас обоим наваляю! Валите, говорю, пока я еще добрый!

Братья Белкины показали приятелю, лишенному увольнения, "нос" и, все так же танцуя, вывалились в коридор. А чего бы и не подурачиться, когда тебе всего шестнадцать!

— Хорош трепаться, мужики! — поторопил нас всегда серьезный вице-сержант Егор "Батя". — Шевелите батонами!

И, обратившись к Лехе, сказал:

— Ланской вон тащится!

— Дежурный по роте на выход! — мигом вытянувшись в струнку, скомандовал Леха "Пряник".

Приятель остался в училище — мужественно нести свою вахту и скучать по "увалу".

А я всего через минуту, стоя на крыльце училища вместе со своими друзьями-приятелями: Егором, Илюхой, Михой и братьями Белкиными, уже вдыхал с наслаждением морозный ноябрьский воздух. Погодка сегодня была — как по заказу. Холодно, снежно. Выпавший за ночь снег приятно хрустел под ногами. Несмотря на то, что декабрь еще не наступил, в Москву пришла уже самая настоящая зима.

Я с удовольствием одернул на себе зимнюю суворовскую форму. Надо же! А я и не думал, что когда-нибудь надену ее снова! Да и не налезла бы она на меня в мои сорок с хвостиком. А сейчас подростковая шинель на мне сидит, как влитая! Я с наслаждением окинул взглядом двор училища. Сюда уже гурьбой высыпали другие суворовцы-счастливчики, дождавшиеся увольнения. Улыбались, радуясь так рано пришедшей зиме, весело переговаривались и, конечно же, не упускали возможности пульнуть друг в друга снежками.

— Ты-дыщ! Ура! Попал! Получи, фашист, гранату!

— Э! Совсем обурел? Чуть в глаз не попал! Стрелок-ворошиловец, блин! Да я тебе щас! Сюда иди, говорю!

— А ты догони!

Я мысленно улыбался, наблюдая за ребятами. Я снова учился жить не спеша. Ждал, конечно, увалов, ужина, отбоя... Но в ту же минуту я наслаждался каждым мгновением своей новой жизни. И не хотел, чтобы она заканчивалась...

А если бы я еще знал заранее, что меня сегодня ждет! Эх! Тогда и вовсе бы сделал так, чтобы время остановилось! Что бы каждая секунда была длиной по часу... Или даже по месяцу...

Краем глаза я заметил, как по территории, зябко ежась, пробежала чья-то скукожившаяся фигурка, ужом проскользнула сквозь прутья забора и скрылась из виду.

— Едрит-Мадрид... — расстроенно покачал головой "Батя". — Опять Григорьев в самоволку ломанулся. Этому что снег, что зной, что дождик проливной — лишь бы за забор смотаться. Сколько раз я ему в его тупую башку пытался втолковать: не ходи по краю, не ходи! Так нет же! И так на волоске висит... Еще немного — и выпрут, как пить дать!

— А сегодня еще дежурный по училищу — этот... как его... Ланской! — подал голос Миха Першин. — Упоротый такой... из первого взвода. Тот если, заметит, как пить дать — спуску не даст.

— Да забей ты, "Батя"! — посоветовал ему беззаботный Илюха. И нагнулся, чтобы слепить снежок. — Это уже не твоя печаль. Плюнь и разотри. Да и не побегает Григорьев долго — мороз-то какой! Давай-ка лучше оторвемся напоследок! Это же твой последний московский увал!

Это была правда.

С завтрашнего дня наш вице-сержант, наш ответственный, серьезный и деловитый "Батя" — уже не воспитанник Московского СВУ.

Нет, он не отчислился "по собственному", не выдержав тягот жизни в казарме. Наш Егор — не из таких. Он как раз из тех, из которых Маяковский сказал бы: "Гвозди бы делать из этих людей". "Батя", подавая документы в Суворовское училище, четко знал, куда он идет и зачем.

Просто папу Егора, тоже военного, перевели служить в Ленинград. С ним, естественно, в Северную столицу двинулось и все семейство: Егор, две младших сестры и мама. Такова участь всех детей из военных семей. Хочешь - не хочешь, а школы три за все детство точно поменяешь. А то и все пять. Пришло отцу семейства новое назначение - и все: чемодан, вокзал.

Вечером наш приятель должен был отправиться на новое место дислокации — на ночном поезде. Уже завтра Егор "Батя" будет мерять новую форму и осваиваться в другой казарме — в двух шагах от Гостиного двора и Невского проспекта.

В увал наш Егор теперь будет ходить не на Арбат, не в кинотеатр "Ударник" и не в парк Горького. А на Невский проспект. Или еще куда-нибудь! В Пите... то есть в Ленинграде завсегда есть что посмотреть! Будет наш бывший вице-сержант вышагивать со своими новыми друзьями по ленинградским набережным. Посмотрит на "Аврору" и, конечно, на львов на набережной... Узнает, что такое "Васька", "Болты"...

Но все это будет позже.

А пока... А пока у нас впереди был целый увал! И мы единогласно решили не приобщаться к "важнейшему из искусств", а провести целый день на катке в парк Горького... Его как раз всего пару дней назад открыли. Раз проводить нашего вице-сержанта на поезд у нас не получится, то хотя бы накатаемся вдоволь, чтобы было что вспомнить!

Я, по правде говоря, малость опасался выходить на лед. А ну как на поверку окажется, что я напрочь растерял все свои навыки? Ребятня же не в курсах, что я уже тысячу лет не катался. А на советских коньках — тем более!

Но я решил не тушеваться и все-таки рискнуть! А то какой же из меня подросток семидесятых, если я кататься на коньках не умею?

В то время катались... если не все, то почти все. И взрослые, и дети. И млад, и стар. И я, естественно, тоже. С самого раннего детства. Сколько я себя помню. Кататься я научился, кажется, даже раньше, чем читать... Таких пируэтов, как наши знаменитые фигуристы Горшков с Пахомовой, я, конечно, не умел выписывать. Но катался вполне себе неплохо. Даже вращения какие-то умел делать. А уж в хоккей, как и любой дворовый мальчишка, мог пластаться до поздней ночи.

Мне, родившемуся в шестидесятых, повезло — родители купили мне новые коньки. Даже старые ни за кем "донашивать" не пришлось. А вот отцу моему, появившемуся на свет еще до войны, пришлось туговато. Этот став взрослым, он лихо расписывал лед на своих "норвегах". А поначалу...

— А ты на чем сначала катался, па? — спросил я как-то его, когда мы пошли зимой на каток. — На "Снегурках"?

— Да какие там "Снегурки", Андрюшка? — отмахнулся отец. — Отец мне сам коньки делал! Тогда штанов было новых не купить, не то что коньков...

— Деда тебе делал коньки? — удивился я. — Са-а-м?

— Конечно. А что тут такого? Все так делали. Брали обычные ботинки, делали там углубление, потом пластиной закрывали. Потом штифт вставляли... И конек присобачивали. Не то что сейчас... Потом уже я себе "спотыкачки" какие-то купил, когда училище окончил. А потом и "норвеги"...

Из батиных объяснений я тогда ровным счетом ничего не понял. В свои шесть лет я даже не знал, что такое "штифт". Да оно мне и не надо было. Важно было то, что я, мелкий и абсолютно счастливый, шагал с отцом по аллеям парка к катку, одной рукой держа его за руку, а другой — прижимая к груди подаренные новехонькие коньки...

А сейчас у меня в сумке были аккуратно уложены мои "ледорубы". Те самые, которые у меня рука так и не поднялась выкинуть. Даже когда моя растоптанная лапа скакнула с сорок третьего до сорок пятого размера... Так и хранил я их на антресолях в своей "хрущобе", как исправный житель СССР, думающий, что все "когда-нибудь пригодится". Хранил и батины "норвеги", которые он еще называл "бегашами". Не знаю, зачем, но хранил...

И пригодились же!

— Ну что, пацаны? — деловито потер руки наш вице-сержант. — Коньки все взяли? Отлично! Тогда двинули!

— Двинули! — охотно согласились с ним братья Белкины. И, обхватив друг друга, они снова принялись дурашливо танцевать: — Раз-два-три, раз-два-три...

— Быстрее танцуем! — поторопил их Егор. — Увал все-таки не резиновый. А мне еще домой потом заскочить и вещи собрать надо...

— Ладно! — притворно расстроившись, вздохнул Тимур. И, обращаясь к брату, подмигнул: — Ну что, дадим нашему вице-сержанту напоследок еще раз покомандовать?

Я, улыбнувшись, поймал ртом снежинку, подкинул сумку на плече и зашагал вслед за ребятами...

***

— Я это... — смущенно начал детдомовец Миха, когда мы добрались до парка Горького. — Забыл совсем...

И он густо покраснел.

— Чего "это"? — уставились на него братья Белкины.

Я понял. У парня коньков нет. Да и денег, чтобы взять напрокат, скорее всего, тоже не имеется. Или в обрез.

— Слушай, Миха! — будто невзначай, сказал я. — У тебя размер какой? Не сорок второй?

— Сорок первый...

— На! — я вытащили из сумки вторую пару коньков — отцовскую. — Держи! С носком, может, и нормально будет. Так, взял на всякий случай. Мало ли, кто забудет.

Миха благодарно посмотрел на меня и побежал переобуваться. А я, случайно обернувшись, вдруг понял, что пропал.

***

Фото: https://www.mos.ru/news/item/116710073/

Я пропал в ту самую секунду, как увидел ее.

Всего в трех метрах от меня.

Точеная стройная, хорошо тренированная фигурка. Кудрявые золотистые локоны, выбивающиеся из-под милого, смешного беретика с помпоном. Красно-белый свитер с узорами... Смешные брючки. Лет шестнадцать, не больше. Школьница-комсомолка. Ну или из колледжа... Ах да! Какой колледж? Техникум же!

Миловидная девчушка, отъехав чуть подальше от толп катающихся и весело переговаривающихся отдыхающих, старательно отрабатывала элементы фигурного катания... Крутила этот... как его... тулуп, кажется. А может, аксель? Не знаю...

Глядя на нее, я, кажется, позабыл все слова на свете. Время будто замедлилось. А все звуки вокруг — куда-то делись. Будто кто-то невидимый взял и повернул ручку советского радиоприемника до отказа налево.

Я больше не слышал ни громкой музыки, ни разговоров вокруг... Не услышал обрывок уже десятого по счету анекдота про русского, поляка и немца, который нам рассказывал кто-то из неугомонных близнецов Белкиных.

Я видел только ее. Только это милое создание. Ту, которая, не смотря ни на кого вокруг, сосредоточенно крутилась на льду. Она явно пришла сюда не отдыхать, а делом заниматься. Может, в кружке каком по фигурному катанию занимается?

Чувство, которое я испытал, не походило ни какие другие. Со мной в жизни не происходило ничего подобного. Нравились мне дамы, конечно. Даже кое-что иногда завязывалось. Вот и с симпатичной сотрудницей Ритой у нас, возможно, случился бы роман... Если бы меня нежданно-негаданно вдруг не закинуло на тридцать с гаком лет назад...

Но это... это было совсем другое. То, что случилось со мной, совершенно не походило на интерес к симпатичной коллеге. В тот вечер я, "вечный" майор, давно справивший сорокалетие, просто пригласил в кино понравившуюся мне женщину. Только и всего.

А сейчас.. А сейчас я влюбился. Будто бы я и впрямь был шестнадцатилетним. Влюбился со всей серьезностью и отчаянностью юного Ромео. Влюбился так, как влюбляются только в юности. Когда кажется, что это раз и навсегда.

Я, бывалый, жесткий и даже немного циничный опер, который никогда в жизни не любил "всякие там сопли в сахаре". влюбился, как мальчишка. С первого взгляда. С первой секунды. С первого мгновения, как только увидел это милое создание в красном свитере и шапочке с помпоном. Все бы отдал, чтобы получить возможность заправить за ушко этот милый выбившийся локон...

Я не знал, кто она. Не знал, как ее зовут. Но почему-то твердо был уверен, что она — та самая. Та, с которой я был готов разделить свою вторую суворовскую юность.

А может, и не только юность.

— Андрюха! Эй, Андрюха! Рогозин! Да Рогозин же! Оглох, что ли? — потряс меня кто-то за плечо.

Я обернулся.

Уже переобувшийся в коньки Миха Першин протягивал мне мороженое "Лакомку".

— Держи, говорю! "Батя" за отъезд проставляется. Всем по мороженому купил. Кстати, спасибо тебе за коньки! С носком и впрямь нормально сели!

— Катайся на здоровье... — рассеянно ответил я.

А потом, спохватившись, взял протянутое мне мороженое.

А оно тут очень даже кстати!

— Что залип-то? — полюбопытствовал Миха. — Я тебя звал, звал! А ты будто ваты в уши напихал... Ты...

Тут Миха проследил направление моего взгляда и все понял...

— А... — понимающе протянул он. — Ла-а-дно... Теперь понятно, чего ты вдруг в статую превратился.

И, подмигнув мне, осторожно поехал к ребятам. Катался он, кстати, довольно умело.

В этот момент я краем глаза кое-кого увидел...

Ба! Знакомые все лица! Вспомни, как говорится!

Где-то вдалеке я увидел знакомую фигуру. Фигуру, которая ехала в нашу сторону... но явно не ко мне.

Больше не было сомнений — вставать на коньки или нет. Со скоростью звука я переобулся и уже через десять секунд очутился возле прекрасной незнакомки.

Я ехал уверенно. Ноги все помнили! А еще, кажется, я понял, что значит "лететь на крыльях любви"...

— Привет... Здравствуйте! — хрипло поздоровался я. И улыбнулся — так доброжелательно, как только умел.

А она... а она неожиданно улыбнулась мне в ответ.

— Привет!

— Разрешите представиться... — осторожно начал я...

Да уж... это тебе не в 2014-м в кино на первой свиданке целоваться среди таких же охочих до ласки парочек... Тут все немножко по-другому. Сложнее.

Я уж было хотел залихватски гаркнуть: "Воспитанник Московского Суворовского Училища Андрей Рогозин".

А чего? Барышни кадетов издавна жалуют. Вон у КПП каждое воскресенье перед увалом целая толпа собирается!

Но не в этом случае... С такой барышней эти примитивные кадетские штучки не прокатят. И я просто сказал:

— Я Андрей!

— Настя... — девчушка внезапно смутилась и поправила тот самый локон, выбившийся из-под шапочки.

— А хочешь мороженого? — радушно продолжил я. И, спохватившись, добавил: — Ну, если ты, конечно, не очень замерзла. А если замерзла, может, чайку?

— Лучше мороженого! — рассмеялась Настя. Взяла у меня так кстати оказавшееся в руках угощение и добавила: — Я уже много лет катаюсь! Меня холодом не испугать! Эй! Гражданин! Осторожнее!

Последняя фраза была обращена не ко мне.

Это "гражданин" Тополь, чтоб ему пусто было, якобы случайно чуть не сшиб мою новую знакомую с ног, затормозив в полуметре. Я был готов поспорить на целую фуру мороженого "Лакомка", что это туловище тут не случайно нарисовалось. Тополь целенаправленно к девчушке свои коньки навострил.

— Прошу прощения, барышня! — улыбаясь во все тридцать два, сказал второкурсник Тополь. — Виноват! Готов загладить свою вину!

— Не стоит! — вежливо ответила Настя. И нахмурила прелестный лобик.

— Нет-нет, барышня! — вовсю разливался соловьем и подкатывал ненавистный мне "старшак". — Я виноват и готов исправить свою оплошность! Как насчет горячего чаю? — и ловелас мигом оттопырил локоть. "Хватайся, мол".

Нависло неловкое молчание. Молчание, от которого зависела моя судьба.