Скитальцы Гора

Глава 28 Лабений

— Лагеря должны быть небольшими, рассеянными по большой территории и тщательно замаскированными, — пояснял я, — их не должно быть заметно, прежде всего, с воздуха. Они служат только для отдыха и сна. В течение дня в них не должно быть никакой суеты, все передвижения следует свести к минимуму. Глаза тарна могут обнаружить даже мельчайшее движение посреди огромной территории.

Солдаты удивленно смотрели друг на друга. Лабений, их командир, оказавшийся в звании старшего капитана, и прежде командовавший авангардом центральных колонн входивших в дельту, сидел на камне. Ина стояла на коленях позади всех, покорно склонив голову. Руки женщины, связанные за спиной, были заодно привязаны к ее скрещенным и тоже связанным лодыжкам. Связывая руки женщины, я оставил свободным один конец веревки, длиной около ярда, обычно наматывая его на ее левое запястье, и используя по мере необходимости в качестве привязи, поводка и так далее. В данный момент, именно этим концом веревки лодыжки пленницы и были скреплены с запястьями. Теперь талия Ины была опоясана шнуром, завязанным на бантик на ее левом боку. Такой узел, будучи размешен слева, был не столько удобен для нее, чтобы, скажем, дотянувшись поперек тела рукой, возможно, по команде похитителя или господина развязать, сколько для внимания самого мужчины, обычно являющегося правшой. И в том и в другом случае такой узел развязывается одним легким движением. Под шнур, спереди и сзади, были подсунуты две узких рабских полосы. Само собой, их также можно было сдернуть с женщины по желанию похитителя или хозяина. Характер и контроль одежды, как пленницы, так и рабыни, а также и решение нужно ли предоставлять им таковую, являются прерогативой мужчины, и дополнительным стимулом для женщины. Кстати, некоторые рабовладельцы, как мне кажется, думают, что одной из главных причин для того, чтобы разрешить невольницам носить одежду, является именно возможность обладания этой дополнительной власти над ними. Например, ношение одежды можно запретить в качестве наказания. Найдется немного девушек желающих быть посланными на рынок за покупками по оживленным улицам города раздетыми догола. Разумеется, в таком случае на них, скорее всего, надели бы железный пояс, если только хозяин не хочет устроить дополнительное наказание. Что до меня, то я сам склонен рассматривать дисциплинарные аспекты одежды, как довольно интересные и которыми не стоит пренебрегать, но не считаю их главными. Все же, с моей точки зрения, более важными причинами, являются такие как увеличение привлекательности девушки, усиление ее сексуальности стимулирующие рабовладельца, ну или просто, чтобы как-то идентифицировать свою невольницу. Правда, на этот раз основная причина одежды на Ине, пусть это и были всего лишь две рабских полосы, сильно отличалась от всех вышеперечисленных. Просто я хотел помочь несколько оголодавшим в этом плане парням держать себя в узде, и контролировать свои порывы в ее присутствии. Без одежды, даже такой, это стало бы совершенно невозможным. Вот не хотелось мне в первый же момент нашего появления в лагере, отбиваться от неких особо рьяных товарищей. Другая причина того, что рабыням разрешают ношение одежды, кстати, состоит в том, что у нее должна быть, по крайней мере, одна вуаль, если можно так выразиться, которую господин мог бы сорвать по своему желанию, и для своего удовольствия. Однако в целом, и мне пришлось признать это, я совершенно неверно оценил сложившуюся обстановку. Солдаты Ара, эти сильные и тренированные воины, оказались настолько замкнуты в себе, голодны, разбиты, покорны, опустошены и больны, что казалось, едва заметили Ину. Признаться, я был очень удивлен этим. А сама Ина будь она на самом деле рабыней, скорее всего, встревожилась бы таким отсутствием внимания к себе, и отсутствием интереса к ее весьма немалому очарованию. Впрочем, по-прежнему оставаясь простой свободной женщиной, она, похоже, пока не поняла, насколько необычной выглядела эта ситуация, и теперь, более чем довольная этим, неприметно простаивала на коленях позади всех. Кстати, встать на колени с низко опущенной головой, было полностью ее собственной инициативой. Думаю, что причиной этого частично был ее испуг, но так же и то, что теперь она уже начала изучать свою женственность и познала свое место среди сильных мужчин, а потому и вела себя соответственно.

— Двигаться будем по ночам, — продолжал меж тем я. — Питаться придется тем, что может предложить болото.

— Так оно же ничего не может предложить, — угрюмо проворчал один из собравшихся.

— Это — ваш собственный выбор, — отрезал я.

— Но мы же ничего не сможем разглядеть в темноте, — заметил другой солдат.

— Света звезд и лун вполне достаточно, — парировал я. — Трудности, которые ждут вас, придется испытать и тем, кому придется искать вас здесь. Кроме того, в случае нападения, в темноте легче рассеяться и уйти от преследования.

— Тут есть еще и такие вещи как зыбучие пески, — напомнил Плиний, заметно вздрогнув при этом.

— Таких мест не так уж много, как кажется на первый взгляд, представляющих серьезную опасность еще меньше, — объяснил я. — Кроме того, мы, если хотите, можем передвигаться, связавшись между собой веревкой, или держаться ближе друг к другу, на расстоянии слышимости тихого крика, чтобы можно было вызвать помощь.

Закончив с объяснениями, я принялся снимать шкуру и разделывать тушу небольшого тарлариона, которого я добыл накануне, и принес на плече в лагерь. Правда, прежде чем выйти на остров я громко объявил о себе и вызвал Плиния, чтобы гарантировать себе безопасность. Признаться, я надеялся, что мужчины будут мне благодарны за доставленную еду, пусть и такого характера. Отрезав кусок сырого мяса, я протянул его тому парню, что выразил недоверие к моим словам, относительно того, что дельта готова предоставить им пропитание.

— Нет, — в ужасе отшатнулся он.

— Но Ты же голоден, — заметил я.

— Я не смогу съесть это мясо, — с отвращением заявил солдат.

Пожав плечами, я закинул мясо себе в рот, прожевал и, проглотив, отрезал еще один.

— Оно же даже не сварено, — пораженно сглотнул другой.

— Костер разводить нельзя, — спокойно ответил на это я. — Столб дыма выдаст местоположение лагеря. Ночью маленький огонек масляной лампы можно заметить с расстояния многих пасангов, даже искра зажигалки видна за сотни ярдов. Уверяю вас, разведчик, летящий на тарне над дельтой, не упустит такого сигнала. Итак, кто хочет поесть свежей тарларионины?

— Только не я, — отшатнулся от меня сидевший поблизости мужчина.

— И не я, — скривился другой.

— Меня сейчас вырвет от одного его вида, — заявил третий.

— Я не смогу заставить себя съесть это, — поддержал их четвертый.

Возможно, если бы они оголодали еще больше, подумал я, они были бы куда менее привередливыми. Пришлось даже напомнить себе, что эти мужчины жестоко голодали в местах, которые просто кишели пищей, возможно по незнанию, возможно из-за страха, возможно по причине иррационального нежелания принять новые правила игры, где во главу угла встала проблема элементарного выживания.

— Скажи, Ты, правда, думаешь, что сможешь вывести нас из дельты? — спросил Лабений, сидевший на камне и безразлично вперивший глаза в сторону болот.

— Думаю да, хотя сделать это будет непросто, — ответил я.

— Нас осталось всего пятнадцать, — сказал он.

— Не думаю, что от это будет легче, — признал я.

— И все же Ты готов дать нам надежду на это? — уточнил Лабений, глядя поверх наших голов.

— Да, — ответил я.

— Нет у нас никакой надежды, — проворчал седой мужчина.

— Съешь, — предложил я, протягивая ему кусок мяса, который только что отрезал от тушки тарлариона.

— Нет, — замотал тот головой, отползая назад.

— Мы все обречены, — устало пробормотал его сосед.

— Точно, — согласился с ним кто-то.

— Такие настроения, — заметил я, — совершенно не согласуются с тем, духом, который сделал Ар грозой Гора и прославил его на всем континенте.

— Нет больше славы Ара, — вздохнул один из них.

— Она погибла в дельте, — добавил другой.

— Для меня удивительно слышать такие слова, — презрительно бросил я, — от тех, кто однажды держал в руке и целовал Домашний Камень Ара.

Я специально сослался на церемонию принятия гражданства, в которую, после присяги преданности городу, входит прикосновение к Домашнему Камню города. Фактически, это может быть единственным разом в жизни гражданина города, когда он видит Домашний Камень и прикасается к нему. В Аре, как и во многих гореанских городах, гражданство закрепляется на церемонии подобного рода. Отказ от исполнения этой церемонии по достижении совершеннолетия, может стать причиной изгнания отказавшегося из города. Объяснение кажется довольно простым и логичным, сообщество имеет право ожидать преданности от входящих в него.

— Зато Ар жив, — вскинулся Плиний.

— Да, и его слава не погибала в дельте, — поддержал его кто-то.

— Точно, Ар переживет и не такое.

— Это не Ар мертв, — устало отмахнулся другой. — Это всем нам конец.

— Но вы же живы, — заметил я.

— Ар не сможет быть Аром без своих армий, — вздохнул какой-то ветеран.

— Без своих воинов, — заговорил Плиний, — Ар останется немногим больше, чем светочем культуры, воспоминанием о золотых временах, чем-то вроде памятника, на который можно было бы оглянуться и забыть, да еще уроком для мужчин.

— Возможно, даже потерпев поражение, Ар сможет еще покорить своих завоевателей культурой, — уныло высказался другой солдат.

— Такое тоже случалось в истории, и достаточно часто, — признал третий.

— В таком случае, — заключил четвертый, — заключительная победа будет его.

В том, что говорили эти люди, было рациональное зерно. Сколько раз в истории той же Земли случалось, что суровые варвары, сметя на своем пути мягкотелую цивилизацию, совсем скоро, в свою очередь, размягчились, чтобы пасть перед вторжением новых варваров, с новыми плетями и цепями. Конечно, дабы избежать этой судьбы, некоторые варвары следят, чтобы их дикое наследие сохранялось в их потомках, обучая юношей владеть оружием и преодолевать лишения, держа их отдельно от покоренных народов, и приучая быть их повелителями, держать в подчинение, как пастухи могли бы держать свои стада, командовать и управлять ими, помогая при этом им двигаться к богатству и процветанию, но забирая за это их женщин, которые понравились победителям.

— Со всем должным уважением, — не смог сдержать я усмешки, — есть немало других городов и мест на этой планете, со своей собственной высокой культурой, которая не меньше заслуживает уважения, чем ваша.

Поймав на себе несколько скептические взгляды некоторых из солдат, я перечислил:

— Ко-ро-ба на севере, Тельнус и Джад на Косе, Турия, на юге.

Безусловно, культурные особенности во многих крупных городах мало чем отличались друг от друга. Чтобы найти народы с действительно иной культурой, следует съездить в Торвальдслэнд, Тахари, в Прерии, в степи Народа Фургонов, во внутренние земли к востоку от Шенди и так далее.

— Ни одно из этих мест не может сравниться с Аром, — уверенно заявил какой-то солдат.

— Осмелюсь не согласиться, — усмехнулся я.

— Что Ты можешь понимать в этом! — возмутился кто-то. — Ты — косианец.

— Я не косианец, — ответил я. — И никогда им не был.

— Зачем Ты пришел сюда? — зло спросил другой. — Решил поиздеваться над нашими страданиями?

— Угостись вот тарлариониной, — вместо ответа, я предложил ему мясо.

Солдат отшатнулся, и я, пожав плечами, отправил кусок себе в рот.

— Многие люди, — заговорил я, прожевав мясо, — думают об Аре не с точки зрения его музыкантов, поэтов и прочих культурных достижений, а с точки зрения его правителей, инженеров и солдат.

— Все правильно, это — тоже Ар, — гордо заявил Плиний.

— Убить его, — предложил какой-то рьяный солдат.

— Косианцы говорят: «законы Коса маршируют на наконечниках косианских копий», — заметил кто-то.

— Точно также как и законы Ара, — сказал другой.

— Вот только сегодня Кос продвигает свои законы, — вздохнул первый.

— Да, а Ар теперь обречен, — добавил третий.

— Нет, не Ар, — поправил его второй, — обречены только мы.

— И вы тоже не обречены, — вмешался я в их спор.

— Его Домашний Камень выдержит, — сказал первый.

— Вот только мы об этом не узнаем, — заметил второй.

— Главное чтобы Ар жил, — настаивал первый.

— Ар должен жить! — воскликнул Плиний.

— Боюсь, что вашей ближайшей проблемой, — заметил я, — являются не глубокие исторические исследования, а ваше же собственное выживание.

— Эту проблема, — невесело усмехнулся один из мужчин, — уже решена за нас дельтой.

— Ничуть не бывало, — отмахнулся я. — Возьми мясо.

— Нет уж, спасибо, — шарахнулся он от меня.

— Ты что, хочешь, чтобы мы подохли от этого? — неприязненно спросил Лабений, не отводивший глаз от болота.

— Ага, — усмехнулся я, — а мне показалось, когда я вас нашел, что это Вы все тут полудохлые.

— Зачем Ты вообще пришел сюда? — поинтересовался капитан.

— Мои причины, каковы бы они ни были, не имеют никакого значения, поскольку — это мои причины, — продекламировал я.

— Ты из касты Воинов? — удивился Лабений.

— Да, — не стал отрицать я.

— Вы слышали, — сказал Лабений, своим людям так и не отвернув лица от болот. — Он — Воин.

— Точнее, он говорит, что он Воин, — поправил его насупившийся солдат.

— Кодекс, пункт девяносто семь? — спросил Лабений, не глядя на меня.

— Мои свитки, могли не совпадать с теми, что изучают в Аре, — предупредил я.

Безусловно, свитки должны в целом совпадать, по крайней мере, среди Воинов крупных городов, в силу соглашений, принятых на Сардарских Ярмарках, особенно Ярмарке Ен-Кара.

— Ты будешь отвечать? — строго спросил Лабений.

— Уберите женщину, — потребовал я.

— Он — точно Воин, — уверенно сказал один из мужчин, и встав на ноги, легко подхватил связанную Ину одной рукой под колени, другой под спину, и унес прочь с того места, где происходило собрание.

Вернувшись через пару енов он, взглянув в сторону Лабения, доложил:

— Она далеко и ничего не услышит. И останется там, где я ее оставил, поскольку привязал за волосы к крепкому кусту.

— Девяносто седьмой пункт в тех Кодексах, которые мне преподавали, — ответил я, — гласит: «Что невидимо, но прекраснее бриллиантов?». Создатели Кодексов записали его в форме загадки.

— Ответ? — потребовал Лабений.

— Это, тишина, которая оглушает, как гром.

Мужчины удивленно посмотрели друг на друга.

— Так что это? — спросил Лабений.

— То, что ничего не весит, но склоняет чашу весов, поскольку тяжелее золота.

— Ответ? — прорычал Лабений.

— Честь, — назвал я.

— Он их касты Воинов, — уверенно сказал кто-то из собравшихся.

Плиний, пораженный этим известием, вскочил на ноги.

— К сожалению, в свое время, — вздохнул я, — я предал эти кодексы.

Плиний снова опустился на песок, и уставился на меня, словно увидел в первый раз. На его лице застыло странное выражение.

— Оказалось, что это достаточно легко сделать, — с грустью заметил я.

— Это точно, — улыбнулся Лабений. — Боюсь, что все мы, так или иначе, в то или иное время, поступались этим.

— Вы очень любезны, — улыбнулся я.

— Ты думаешь, что смог бы вывести нас из этих мест? — уточнил Лабений.

— Я надеюсь на это, — кивнул я и, чувствуя на себе заинтересованные взгляды отчаявшихся людей, отрезал кусок мяса от туши тарлариона и, отправив в рот, принялся с аппетитом жевать.

— Что Ты делаешь? — поинтересовался Лабений.

— Ем, — пожав плечами, ответил я.

— Ладно, — махнул рукой капитан, — отрежь-ка и мне кусочек.

Я с удовольствием выполнил его просьбу и вложил мясо в его протянутую ко мне руку. Его люди в ужасе уставились на своего командира, и не сводили в него своих глаз все время, пока тот жевал.

— Да в принципе, мало чем отличается от вуло, — признал он.

— Правильно, — кивнул я.

Лично я считал, что это подобие во вкусе имело вполне логичное объяснение с точки зрения эволюции и видовой близости ящеров и птиц.

Отрезав еще один кусок, я предложил его Плинию, а когда тот взял, и начал жевать, подтянулись и все остальные. Вскоре от приличной туши тарлариона остались только кости и шкура.

— Да, еще бы посолить, — вздохнул один из них.

— Ну, что ж, похоже, голод Ты утолил, — заметил я.

— Это точно, — кивнул он.

— Ну а соль-то у вас найдется? — осведомился я у него.

— Найдется, — заверил меня он, — только у нас не было ничего, на что бы ее можно было насыпать. А когда у нас это появилось, стало не до соли.

— Голод не тетка, — усмехнулся я.

— В следующий раз, — сказал парень, — мы вспомним о ней, можешь не сомневаться.

— О-о-о, — протянул я, — Ты уже заговорил о будущем.

— Ну да, — глубокомысленно произнес солдат. — Я заговорил о будущем.

— Ну, что ж, значит, первый шаг из дельты Ты уже сделал, — улыбнулся я.

Рассевшиеся вокруг меня мужчины озадаченно уставились сначала друг на друга, потом на меня.

— Дельта, — решил пояснить я, — богата ресурсами необходимыми для выживания. Не было бы здесь ренсоводов и косианских патрулей, и для вас ничего не стоило бы остаться здесь и прожить неопределенно долгое время. В действительности, если вы разобьетесь на небольшие группы, то сможете осуществить это и сейчас. Но, насколько я понимаю, вы горите желанием покинуть дельту, и, если это будет возможно, вернуться домой в Ар.

— Блистательный Ар, — с тоской в голосе, мечтательно, проговорил солдат.

— По-твоему, у нас есть шанс? — спросил Плиний.

— Шанс есть всегда, — заверил я его.

— А что если Ты — шпион, — вступил другой солдат, не переставая обгладывать кость тарлариона. — Вдруг тебя послали, чтобы Ты завел нас в засаду.

— Тогда за каким хреном, мне нужно было появляться среди Вас, если я уже определил ваше местонахождение? — полюбопытствовал я. — Разве для меня не было бы проще и безопаснее просто сообщить о месте вашего лагеря ренсоводам или косианцам? Вас бы уже просто уничтожили.

— Откуда мне знать, может они пока не в том положении, чтобы сделать это, — предположил он, — вот они и направили тебя следить за нами, контролировать наше местоположение и облегчить их нападение в будущем.

— А не проще ли было оставить вас здесь, и дать погибнуть в дельте? — осведомился я.

— Ну, возможно Ты намереваешься вывести нас к засаде на краю дельты, и сдать нас за золото?

— Превосходная идея, — усмехнулся я. — Надо будет обдумать ее на досуге.

— Только я надеюсь, что если Ты примешь такое решение, — засмеялся парень, — Ты дашь нам знать.

— Можете рассчитывать на это, — заверил я его.

— Это было бы справедливо, — кивнул шутник.

— Конечно, — признал я.

— Прежде всего, — заговорил Лабений, дождавшись окончания нашей пикировки, — тебе придется многому научить моих людей.

— По крайней мере, один человек всегда должен наблюдать за небом, — начал я инструктаж. — Кроме того, необходимо разработать систему сигналов на основе природных звуков для связи с наблюдателем, с разведчиками, с пикетами, и просто между группами, чтобы можно было предупредить об опасности и поднять тревогу.

— Ренсоводы, тоже используют такие сигналы, — заметил один из них.

— Примерно также, поступают дикари в Прериях, — добавил я.

— Значит и нам не будет зазорно принять это на вооружение, — кивнул он.

— Вам придется узнать много чего нового, — продолжил я. — Прежде всего надо научиться скрывать свои фигуры. Это легко можно сделать с помощью листьев, стеблей и прочего мусора. Лица также следует покрывать полосами, чтобы снизить их отражающую способность, смешаться с тенями, исказить их очертания. Двигаться мы будем по отдельности, но каждый должен постоянно сохранять контакт, по крайней мере, с двумя своими соседями. Если этот контакт утерян, сообщение остальным должно быть отправлено немедленно. Открытые места, когда их нет возможности обойти, необходимо пересекать по одному, причем каждый следующий начинает движение, только когда получит сигнал о безопасности. В таких местах нельзя передвигаться в полный рост. Нет ничего зазорного в том, чтобы пройти согнув спину, но выжить самому и не выдать других. Иногда придется ползти на четвереньках, а то и на животе. Следует использовать любое доступное прикрытие. Нельзя выходить на острова, поскольку фигура человека, обрисованная на фоне светлого песка отлично заметна с воздуха, а также с воды на фоне неба. Все острова следует огибать по широкой дуге.

— Похоже, действительно, придется очень многое запомнить, — пробормотал какой-то молодой солдат.

— Да, и в этом деле нет мелочей, — предупредил я. — Вот простой пример, звук журчания ночью разносится на большое расстояние. Поэтому, когда кому-то из вас приспичит отойти «пожурчать», важно заглушить этот звук, скажем, присев, мочась в песок, или на наклонные поверхности.

— Мусор, экскременты, следы на песке, в общем, любые признаки лагерей тоже можно обнаружить как с воздуха, так и с воды, — заметил Плиний.

— Вот именно, — поддержал его я. — Поэтому на островах ничего не должно оставаться.

— Сколько же всего придется запомнить, — удивленно сказал молодой солдат.

— Все это должно стать для вас таким же привычным, как каждое утро проверять насколько легко выходит ваш меч их ножен, — добавил я. — Это должно стать вашей второй натурой.

— Будет выглядеть почти так, словно нас здесь и не было, — заметил парень с любопытством.

— Надо стать такими же мягкими как ветер, и такими же неслышными как тени, — сказал я.

— Ух-ты, — восхищенно сказал он.

Солдаты посмотрели друг на друга, а потом снова повернулись ко мне. Я не мог не отметить произошедших в них всего за несколько енов перемен. Удивительно, как много может сделать с человеком такая мелочь, как кусок пищи и крупица надежды. Можно ли не изумляться способности мужчин, на основе столь малого, выстроить столь многое? В конце концов, разве королевства не были построены на грязи, а убараты на пыли?

— Выходим с наступлением темноты, — приняв решение, объявил Лабений, по-прежнему смотря поверх наших голов.

— Да, Капитан! — радостно выкрикнули сразу несколько луженых глоток.

— И сохраняйте свой энтузиазм, — посоветовал я. — Поход нам предстоит долгий и трудный, а опасности впереди нас ждут серьезные и многочисленные. Осторожность и терпение должны стать вашим девизом.

— Я смогу быть очень терпеливым, — медленно, проговаривая каждое слово, сказал Лабений, так и не оторвав глаз от окружавших остров болот.

Кривая усмешка исказила его лицо до неузнаваемости. Мне послышался какой-то странный подтекст в его фразе. Да и выражение лица не предвещало кому-то ничего хорошего.

— Мы ведь сможем потерпеть, парни? — спросил он своих солдат и в его голосе снова прорезались командирские нотки.

— Да, Капитан! — рявкнули солдаты, вскочив на ноги.

— Думаю, что присутствие женщины теперь вполне приемлемо, и ее можно вернуть на прежнее место, — заметил я.

— Притащите девку, — бросил Лабений.

Не прошло и ена, как Ина уже стояла на коленях перед Лабением, принесенная на руках все тем же солдатом, а куда ее следует поставить указал уже я сам.

— Она перед тобой, — сообщил ему я.

— Немая девка ренсоводка? — подозрительно спросил он.

— Точно так, — заверил его я.

Оказавшаяся на коленях в окружении стольких мужчин, Ина начала испуганно озираться. Она вдруг поняла, что перестала быть находящейся где-то за заднем плане, всеми игнорируемой, незаметной пленницей. Неожиданно, она ощутила себя в центре внимания. Испуганный взгляд женщины метался с одного лица на другое, периодически останавливаясь на мне. Я же сосредоточенно рассматривал шнур, плотными витками охватывавший ее запястья, делая пленницу беспомощной, а потом сбегавший к ее щиколоткам, удерживая и их. Дело даже не столько в том, что она оказалась в окружении мужчин, сколько в том, и это еще важнее, что в лагере теперь была совсем иная атмосфера. Ина, даже притом, что она все еще оставалась свободной женщиной, интуитивно смогла почувствовать разительное отличие между теми мужчинами, что были здесь до того, как ее унесли на другой конец острова, и теми, что стояли вокруг нее теперь. И теперь они рассматривали ее совсем по-другому, совершенно не так, как это было прежде. Это были сытые мужчины, в которых разгоралось пламя надежды. Оборванные, побежденные пораженцы, среди которых она, весьма привлекательная женщина, могла бы чувствовать себя в безопасности остались в прошлом. Интересно, стал ли теперь для нее тот факт, что она одета в рабские полосы, связана и стоит на коленях, намного более значимым. Осознала ли Ина, возможно к своему ужасу, насколько для мужчин оказались привлекательными ее прелести, соблазнительные изгибы тела, волнующая фигура, упругость ее совершенных грудей, гибкость тонкой талии, умопомрачительное расширение бедер, сладость лона, мягкая округлость ее живота, словно камин готовая к пляске языков рабского пламени, стройность ног, тонкость лодыжек и запястий, прекрасный разворот плеч, прекрасная шея, словно умоляющая об ошейнике, лицо, ставшее теперь необыкновенно чувственным, светящимся изнутри мягкостью ее проявляющейся женственности, и волосами, которые, наверняка стали бы предметом зависти всех пага-рабынь Гора, блестящим желтовато-коричневым золотом, расплескавшиеся по спине и плечам молодой женщины.

— Она рослая? — полюбопытствовал Лабений.

— Нет, — ответил я. — Скорее даже немного ниже среднего для женщины роста.

— Ты назвал ее «Ина»? — уточнил офицер.

— Да, — кивнул я.

— Она хорошенькая? — спросил он.

— Несомненно, — заверил его я.

— Красивая? — переспросил он снова.

— Да, — признал я, но добавил: — На мой вкус.

— Какого цвета — ее волосы? — поинтересовался Лабений.

— Блондинка, — доложил я.

— Ну и как, она желанная рабыня? — продолжил он расспросы.

— Она не рабыня, — пришлось объяснить мне.

— Но если бы она была рабыней? — уточнил свой вопрос офицер.

— Если бы она была рабыней фактически, то я не сомневаюсь, что она была бы самой желанной из рабынь, — заверил я Лабения.

— Настолько привлекательной? — переспросил он.

— Можете не сомневаться, — ответил я.

— Значит, Ты называешь ее «Ина»? — снова повторил он.

— Да, — сказал я.

Лабений протянул руку, и его пальцы легонько коснулись лица Ины, которую я, схватив за волосы, удерживал на месте. Удовлетворив свое любопытство, офицер убрал руку и снова сел не камне вертикально. Я же, коротким толчком, швырнул Ину на живот перед ним.

— Она на животе перед вами, — сообщил я и, положив руку на затылок женщины, направил ее к ногам Лабения.

Ине уже не требовалось намекать дважды, и она поспешно и страстно прижалась губами щиколоткам мужчины.

— Ай-и-и! — воскликнул какой-то молодой солдат.

Запустив руку в волосы дрожавшей толи от страха, толи от возбуждения женщины, я снова вернул ее на колени.

— Теперь, она снова, стоит перед вами на коленях, — сказал я, и посмотрев на женщину сверху вниз, спросил: — Ина, Ты просишь разрешения, доставить капитану удовольствие?

Она уставилась на меня ошалелым взглядом.

— Одно мычание означает «Да», — пришлось мне напомнить ей, — два — «Нет».

Сообразив, Ина повернулась к Лабению и промычала один раз.

— Ай-и-и, — довольно выкрикнули сразу несколько мужчин.

Однако Лабений, грустно улыбнувшись, лишь махнул рукой, отсылая женщины от себя. Поставив ногу женщине на плечо, я пихнул ее на песок. Завалившись на бок, Ина пораженно поглядела на меня. Она была отвергнута. От нее отказались.

— Я благодарен тебе за твое великодушное предложение своей пленницы, — сказал Лабений. — Это делает тебе честь.

— Ее использование остается за вами, всякий раз, когда Вы того пожелаете, — заверил его я.

— Благодарю, Воин, — кивнул он.

— Думаю, ее использование могло бы быть для вас полезно, — заметил я.

— Я так не думаю, — покачал он головой. — К тому же, есть другой вопрос, куда более неотложный, и которому я хотел бы уделить самое пристальное внимание.

— Как пожелаете, — сказал я.

Признаться, я не совсем понял, о каком таком другом вопросе могла пойти речь, но предположил, что это имело прямое отношение к нашему предстоящему походу.

Повернувшись к Ине, я обнаружил, что она по-прежнему лежит на боку в песке и испуганно озирается. Но теперь мужчины, обступив ее со всех сторон, плотной стеной возвышались над ее маленьким, соблазнительным, беспомощно связанным телом, с неподдельным интересом разглядывая его. Некоторые даже присели рядом. Глаза женщины быстро метались с одного мужчины на другого, не осмеливаясь надолго задерживаться на ком-то конкретном, кроме, разве что меня. Она не могла не заметить, что и глаза мужчин нетерпеливо и жадно поедали ее саму, недвусмысленно давая ей понять, что теперь она для них была неким уязвимым и восхитительным объектом невероятного желания.

— Не бойся нас, ренсоводка, — постарался успокоить ее Плиний.

Ее глаза, полные трогательной мольбы, замерли на мне. Некогда богатая и влиятельная, надменная и знатная, Леди Ина из Ара, когда-то служившая наблюдателем при штабе Сафроника, хозяйка пурпурно-золотистой баржи, подруга Талены, бывшей дочери Марленуса из Ара, умоляюще смотрела на меня. Потом поверх ее беззащитного взгляда, наложился вопросительный взгляд Плиния, повернувшего голову ко мне.

Плиний смотрел на меня вопросительно, Ина — испуганно. Возможно, также могла бы смотреть рабыня, прикованная за щиколотку к палубе, для удовольствия команды.

— Можешь развязать ее лодыжки, — бросил я Плинию, — а когда закончишь с ней, передай остальным.

Солдат благодарно кивнул мне, и склонился над женщиной, занявшись шнуром на ее ногах. Остальные, возбужденно загомонив, столпились вокруг нее, закрыв от моих глаз своими спинами.

Я услышал взволнованный вдох Ины, вероятно, в тот момент ее ноги уже растянули в стороны, готовя к использованию.

Все же она была очень умной женщиной, моя прекрасная Леди Ина, и я не сомневался, но что она будет изо всех сил держаться в пределах роли немой ренсоводки. Конечно, лучше извиваться на песке под мужчинами, чем на колу.

Из-за стены мужских спин до меня снова донесся ее пораженный вздох.

Трудно предположить, что входя в дельту на своей пурпурной барже, высокая леди Ара, в своих шелках и драгоценностях, ожидала, что будет обслуживать обычных солдат одним из известных методов непритязательной пленницы.

Внезапно я услышал ее придушенный невнятный вскрик.

— Аргх! — закричал мужчина следом за ней.

— Я, я! — нетерпеливо выкрикнул другой. — Я следующий!

Снова придушенный вздох Ины, а затем почти сразу, не прошло и пары мгновений, дикий мужской крик.

— Я теперь! — заявил следующий.

Несомненно, прошли долгие недели, с тех пор как у этих парней была возможность пообщаться с женщиной. А Леди Ина, даже притом, что она не была рабыней, все же была соблазнительным десертом.

Женщина начала стонать и рыдать, хотя, было ли это по причине горя, унижения, протеста, или результатом страсти и возбуждения сказать было трудно, но уже в следующий момент она была в руках другого солдата.

— Я! — послышался чей-то возбужденный крик. — Я!

— Нет, я! — перебил его другой.

Признаться, на мгновение я даже начал опасаться, как бы они не передрались из-за нее, как слины из-за первого куска мяса, брошенного им после недельной голодовки.

Ина вскрикнула, снова схваченная и прижатая спиной к песку. Послышался звук звонкого шлепка чьей-то ладони по ее телу. Кто-то из парней, не выдержав накативших эмоций, таким образом выразил свою радость и удовольствие.

Женщина даже задохнулась от неожиданности, а потом послышались ритмичные звуки соударений двух тел. Я конечно немного опасался, что они могли бы проявлять к ней недостаточное уважение, в конце концов, откуда им было знать, что под ними сейчас была Леди Ина. Но они хотя бы знали или догадывались, что она была свободной женщиной. Все же клейма на ней не было. С другой стороны, они принимали ее за простую, незнатную девку и одного из кланов ренсоводов, от которых они немало натерпелись за последние дни. Не трудно догадаться, что мужчины склонны относиться строже и суровее к женщинам врага, чем любым другими, которых они ни с кем не ассоциируют. Просто происходит своего рода перенос ненависти к врагу на его женщин, являющихся в некотором смысле представителем этого врага. Иногда новообращенной невольнице могут потребоваться недели для того, чтобы убедить своего рабовладельца, что она в действительности больше не гражданка чужого города, а всего лишь домашнее животное, всецело принадлежащее ему, и умоляющее его о снисходительности и доброте к ней, и надеющееся служить и ублажать своего господина, точно также и даже больше, чем любое подобное животное, находящееся в его собственности.

— А она горячая! — прокомментировал чей-то голос.

Ина что-то невнятно промычала в знак протеста.

— Точно! — поддержал другой голос.

В просветах ног окруживших женщину мужчин, я заметил, как она отрицательно мотала головой.

— Не ври нам, шлюха ренсоводская! — проворчал какой-то мужчина, сопроводив свои слова звонким шлепком.

— Вы только посмотрите на это, — засмеялся другой.

Ина издала пораженный, горячий, беспомощный задавленный крик.

— Ну что, видели? — спросил он.

— Конечно, — заверил его второй.

— С огнем у нее все в порядке, — признал третий.

— Она достойна железа, — заметил первый.

— Ага, раскаленного, — весело заржал второй.

Потом было слышно только Ину, ее всхлипы и стоны. Странно, что Лабений, по какой-то причине, отверг ее.

— Ай-и! — вскрикнул мужчина, и обессиленный просто скатился с Ины в сторону, передавая ее следующему желающему.

Женщина снова стонала, мотала головой, поднимая пыль волосами, абсолютно беспомощная в объятиях этого нового мужчины.

— Эй снова готов! — заявил молодой солдат.

— Подождешь! — отшил его солдат постарше. — Ишь какой хитрый. Здесь еще по первому разу не все прошли!

Я снова начал опасаться, что Ина может выкрикнуть какие-нибудь слова, противореча своей роли немой женщины, но пока ей удавалось сдерживаться.

— Ты побыстрее не можешь? — нетерпеливо начали подгонять слегка задержавшегося мужчину.

Зато Ина на это протестующее и просительно промычала, давая понять тому в чьих объятиях она оказалась, чтобы тот не торопился и уделил ей больше внимания.

— Аггррх-а-а! — закричал тот, не обращая внимания на протесты женщины, и отвалился в сторону.

— Я следующий! — бросился вперед мужчина.

— Эй, куда, отдай ее мне! — возмутился другой.

Трудно было сказать по какой причине, Лабений отверг ее, но для этих парней, она была мечтой об удовольствии.

— Превосходно! — похвалил ее мужчина.

— Давайте покажем ей, как надо двигаться, — предложил другой.

— Ты что, она же не рабыня, — осадил его третий.

— А что это имеет какое-то значение? — удивился второй.

— Ага, знаем мы тебя! — проворчал третий. — Стоит тебе только начать, и потом тебе захочется научить ее работе языком.

— А что, превосходная идея, — засмеялся второй.

— Ты хочешь научить работе языком, немую шлюху ренсоводку? — поинтересовался четвертый, присоединяясь к обсуждению.

Ина издала испуганный звук.

— Чего? — спросил ее второй.

Задрожавшая от испуга Ина промычала один раз.

— Ну вот и хорошо, — обрадовано потер руки парень.

Похоже, Ине теперь можно было не бояться того, что ее могут отвергнуть или отклонить.

— Тэрл из Порт-Кара, — негромко окликнул меня Лабений.

— Я здесь, Капитан, — отозвался я.

— Рядом с нами есть кто-нибудь? — осведомился он.

— Не думаю, что они настолько близко, чтобы смогли бы подслушать негромкий разговор, — ответил я.

— Кроме того, — улыбнулся Лабений, — я так понимаю, что они заняты.

— Похоже, что им, действительно, не до нас, — согласился я.

Во время разговора, сам Лабений в мою сторону не смотрел. Его лицо было обращено в сторону болот дельты. Он ничего не видел, поскольку полностью ослеп. Это был результат работы жалящих мух, или, как прозвали их солдаты Ара летающих иголок. Во время их роения он, уделяя слишком много внимания подчиненным, недостаточно защищался от нападений мух сам. Как я уже говорил этих насекомых особенно привлекают глаза, влажные поверхности которых блестят на свету. Большинство, конечно, держали глаза закрытыми или прикрывали их тканью а кто и просто руками. Ренсоводы, например, используют плетеные из ренса сетки или капюшоны, недостаточно плотные, чтобы сквозь щели в них можно было смотреть, но при этом не пропускать среднюю жалящую муху. Если бы Лабений защищал себя, а не пытался любой ценой, до последнего, держать руку на пульсе и командовать, я не сомневался, но что он, как другие, смог бы избежать стольких укусов, и не понес бы столь фатальных потерь лично. Должно быть, его несколько раз ужалили именно в глаза и около их. Лабений, по моему мнению, был прекрасным, ответственным и заслуживающим доверия офицером. Однако я не мог не признать и того, что за время своего командования он допустил несколько грубых ошибок. Прежде всего, он не проявил гибкости, исполняя полученные инструкции и приказы, затем, слишком верил в мудрость и верность своего начальства, до последнего не веря в возможности предательства и измены с его стороны, а потому не успел вывести вверенные ему силы из безнадежной ситуации, и в конце взял на себя обязанности тактического звена, исполняя обязанности десятников, пытаясь поддержать дисциплину и командовать в ситуации, в которой это от него не требовалось. В конечном счете, для него это закончилось печально, он сам ослеп, подвергнув опасности не только себя, но и своих людей, зависевших от его правильных действий. Разумеется, с другой точки зрения многое из того, что я считал ошибками, возможно, было бы расценено как достоинства. Меня терзали смутные подозрения, что Лабений оказался командующим авангардом вовсе не случайно. Сафроник, вероятно, хотел видеть на этом месте простого и доверчивого, но при этом надежного, стойкого и неутомимого офицера. В общем, ему нужно было, чтобы авангард вел тот, кто продолжил бы упорно исполнять его приказ, все глубже и глубже забираясь в дельту, независимо от того, какой опасной и неоднозначной могла бы показаться ситуация.

— Та женщина, которую Ты привел в лагерь — немая, — заговорил Лабений.

— Да, — ответил я.

— Признаться, мне кажется маловероятным, что первая же ренсоводка, встреченная на болотах, могла бы оказаться немой, — заметил он.

— Согласен, — не стал спорить я. — На мой взгляд, это тоже кажется крайне маловероятным.

— Но такое тоже могло произойти, — признал офицер.

— Конечно, — сказал я.

— Судя по всему, это Ты разделывал тарлариона для моих людей, — предположил он.

— Да, — не стал отнекиваться я.

— А почему бы это не поручить ренсоводке? — поинтересовался он. — Уверен, она ожидала бы подобного поручения.

— Мне не хотелось давать ей в руки оружие, — предложил я объяснение, самому мне казавшееся вполне логичным, все же она предположительно недавняя пленница, пока еще не могла быть полностью осведомленной относительно нелогичности и бесполезности даже символического сопротивления.

Кстати, во многих городах рабыня всего лишь за одно прикосновение к оружию может быть убита или лишиться руки.

— Однако не сомневаюсь, что Ты ожидал бы от нее, время от времени, — продолжил офицер, — исполнения кухонных обязанностей, например, мойки посуды и приготовления пищи.

— Она еще не заклеймена и не в ошейнике, — напомнил я.

— Мне кажется странным, — сказал он, — что ренсоводы не прочесывают дельту, чтобы вернуть ее.

— Возможно, она им не интересна, — предположил я.

— Возможно, — не стал спорить Лабений.

— Может быть, она сбежала от нежеланного партнера, — заметил я.

Кстати, помнится, Ина сама попыталась убедить меня в этом, или чем-то подобном. Само собой, ее претензии на то, что она была ренсоводкой, выглядели нелепо, хотя бы по причине ее акцента.

— Ага, а вместо этого оказалась прямо в твоих веревках?

— Да, — согласился я.

— Получается, что она, немая женщина, была изгоем, и просто жила в одиночестве на болотах, где Ты ее и нашел, — предположил офицер.

— Возможно, — признал я.

— Леди Ина, — продолжил он между тем, — чье имя Ты использовал для своей пленницы, насколько я помню, тоже была женщиной немного ниже среднего роста.

— Что-то около того, — согласился я.

— Это сделало имя еще более подходящим для нее, — сказал Лабений.

— Конечно, — ответил я.

— Ты говорил, что твоя Ина — блондинка, — припомнил Лабений.

— Да, — согласился я.

— Точно так же, как и Леди Ина из Ара.

— Откуда вам это известно? — удивился я.

— Да так, — пожал он плечами. — Видел однажды локон ее волос, выбившийся из-под капюшона.

— Интересно, — сказал я.

— Но это совпадение, — продолжил мой собеседник, — просто делает данное ей имя еще более подходящим.

— Согласен, — кивнул я.

— Правда, насколько я понимаю, светлые волосы среди ренсоводов являются редкостью, — заметил он.

— Однако таковые встречаются, — заверил я, — некоторых я даже знавал.

Я действительно видел кое-кого светловолосого, несколько лет назад.

— Нисколько не сомневаюсь, — согласился офицер.

— Хотя Вы и ослепли, — сказал я, — но, похоже, кое-что Вы видите куда более ясно, чем ваши люди.

В течение некоторого времени мы прислушивались к приглушенным крикам пленницы оказавшейся в руках одного из солдат Ара.

— Ты веришь в правосудие? — наконец нарушил молчание Лабений.

— Иногда, — ответил я.

— А что насчет правосудия для предателей? — уточнил офицер.

— Есть много разных форм правосудия, — уклончиво ответил я.

— Но Ты будешь настаивать на том, что она твоя пленница? — спросил он.

— Да, — заверил его я. — Она и есть моя пленница.

— Полностью твоя? — уточнил Лабений.

— Да, — ответил я, — полностью моя.

— Я не буду добиваться решения вопроса в дальнейшем, — сказал офицер.

— Буду рад этому, — признал я.

— Ты мог бы даже разрешить ей говорить со временем, если захочешь, — предложил он.

— Думаю, не стоит, — вздохнул я. — Ваши люди могут просто перерезать ей глотку.

— Верно, — согласился Лабений.

Он прислушался к полузадушенным крикам и стонам Ины, оказавшейся теперь полностью во власти оголодавших в плане секса мужчин, которые столь мастерски обрабатывали и эксплуатировали ее.

— Она слишком шумит, — заметил кто-то.

— Точно, стоит воспользоваться ее рабскими полосами, — предложил другой.

— Сейчас, — сказал первый, и спустя пару мгновений приказал уже Ине: — Рот открой. Вот, а теперь прикуси это.

Теперь до нас долетало только приглушенное мычание.

— Она реагирует как рабыня, — улыбнулся Лабений.

— Точно так же, — сказал я, — как это делает любая женщину, с которой обращаются должным образом.

— Верно, — согласился он.

— Возможно, вам хотелось бы опробовать ее лично, — предложил я.

— Нет, — отрезал Лабений.

— Она превосходна, — заверил его я, — и если бы была рабыней, то со временем могла бы стать действительно непревзойденной.

— Забавно думать об этом, не так ли? — осведомился он.

— Да, — сказал я, полагая, что речь идет о некогда гордой Леди Ине.

— Все женщины хотят стать рабынями, — усмехнулся Лабений.

— И это верно, — поддержал его я.

— Все дело в том, что в душе они все рабыни, — пояснил он.

— Конечно, — согласился я.

— Пятьдесят тысяч человек вошли в дельту, — помолчав заговорил Лабений, не отводя невидящих глаз с болота.

— Я предполагал, что речь идет примерно о такой численности, — сказал я.

— Как по-твоему, скольким из них удалось благополучно выбраться отсюда? — спросил он у меня.

— Вероятно, многим, — рискнул предположить я, — особенно повезло тем, кто успел выскочить до нападений ренсоводов. Думаю, что не все командующие оказались столь же непоколебимы как Вы.

— Ренсоводы включились в самом начале, — вздохнул он.

— Это верно, — вынужден был согласиться я.

— Скольким удалось уйти, как Ты думаешь? — поинтересовался офицер.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

— На основе моей информации, вкупе с догадками, — сказал он, — можно предложить, что выбрались, по меньшей мере, пятьсот, но не больше пяти тысяч.

— Даже если брать по максимуму и предположить, что спаслись пять тысяч, — заметил я, — то это стало одной из самых крупных военных катастроф за всю историю Гора.

— Да даже если эти пяти тысяч смогли выйти отсюда, — печально усмехнулся Лабений, — как по-твоему, скольким из них посчастливилось добраться до Хольмеска, Венны или Ара благополучно?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами. — Хотелось бы надеяться, что большинству, особенно если Сафроник вернется под Хольмеск.

— Именно там он и должен быть сейчас, — сообщил мне Лабений. — Просто отсюда он мог пойти только на восток, к Виктэль Арии.

— Думаете, косианцы не попытаются помешать ему? — осведомился я.

— Только не между Хольмеском и Виктэль Арией, — мрачно сказал офицер, — но на линии между Воском и Брундизиумом, между дельтой и Хольмеском, они постараются перекрыть путь обязательно.

— Понимаю, — протянул я.

— Только самые хитрые и находчивые смогут достичь Хольмеска, — вздохнул Лабений.

— Попасть в Ар можно разными путями, — заметил я. — Лично я, пошел бы сначала в Брундизиум, а уже оттуда в Ар.

— Это было бы через чур смело, — сказал он.

— Для меня не очень, — отмахнулся я, — а вот вас и ваших людей, этот маршрут был бы крайне нежелательным. С вашим-то акцентом.

— Это точно, — признал мой собеседник.

— Вы не думаете, что косианцы попытаются воспрепятствовать тому, чтобы Сафроник отвел остатки армии к Ару? — поинтересовался я.

— Вряд ли, — не согласился Лабений. — Сафроник должен возвратиться в Ар, в образе трагического героя, преданного его офицерами. Его будут чествовать как спасителя, которому удалось сберечь хотя бы некоторые остатки войск. Возможно, ему даже предоставят триумф.

— Вы пессимист, — заметил я.

— Сафроник как-то сказал мне, — усмехнулся Лабений, — что я — один из его самых лучших офицеров.

— Я даже не сомневаюсь в том, что так оно и есть, — признался я.

— Именно этим он обосновал мое назначение на пост командующего авангардом, — вздохнул он, — что быть первым, кто вступит в контакт с отступающими косианцами.

— Уверен, — сказал я, — Вы были одним из самых подготовленных, надежных и верных офицеров.

У меня, кстати, действительно не было в этом никаких сомнений в этом, и мой вывод основывался исключительно на том, что я узнал о нем лично.

— И он публично объявил об этом, — поморщился Лабений.

— Понятно, — кивнул я.

— Теперь, если я сумею добраться до Хольмеска, — заметил он, — меня могут наградить знаком почета и чествовать как ветерана дельты.

— Возможно, — осторожно поддакнул ему я.

Признаться в этот момент, у меня появилось сомнение в здравом уме Лабения. Правда, я гнал от себя подобные подозрения, все же его манера поведения этого не предлагала.

— В любом случае, сначала я должен попытаться вывести из дельты своих людей, — заявил он.

— Я приложу все усилия, чтобы быть полезным вам, — пообещал я.

Он протянул мне свою руку, а когда я вложил в нее свою, то крепко пожал мою ладонь.

— Тогда, — сказал офицер, — У меня осталось еще одно, заключительное дело.

— Какое? — осведомился я.

— Я должен подготовить отчет для Сафроника, — усмехнулся он.

— Понятно, — протянул я, решив, что Лабений, в конце концов, сошел с ума.

— Думаю, у меня не возникнет каких-либо трудностей в получении аудитории для его представления, если, конечно, я доберусь до Хольмеска, — пробормотал Лабений. — Отказать мне в этом было бы для него невозможно по политическим мотивам. Все же я — ветеран дельты, командир авангарда, один из его самых лучших офицеров.

— Конечно, — поспешил согласиться я.

Солдаты, до того толпившиеся вокруг Ины, в основном уже закончили с ней, и большинство из них разбредались по острову, подбирая себе места, чтобы отдохнуть перед предстоящим ночным переходом. Однако двое все еще оставались рядом с женщиной, не в силах оторваться от предоставленного им угощения.

Наконец Лабений прервал наше рукопожатие. Надо признать, что рука у него была очень сильная.

— Вы доверяете мне? — спросил я.

— Конечно, — ответил офицер.

— Почему? — решил уточнить я.

— Из-за того что невидимо, но прекраснее алмазов, — процитировал Лабений, — из-за тишины, которая оглушает как гром, из-за того что ничего не весит, но склонят чашу весов, потому что тяжелее золота.

— Но Вы даже не можете видеть меня, — заметил я.

— Помимо зрения есть и другие способы чтобы видеть, — улыбнулся он.

Один из тех двух парней, что оставались последними с Иной, встал и отошел в сторону, где прилег рядом с кучей различных принадлежностей.

— Передайте одному из моих людей, чтобы он принес мне миску воды и соль, — попросил меня офицер. — А еще пусть найдут для меня какое-нибудь бревно или ветки, но чтобы на них была кора.

— Эй, воин, — окликнул я одного из солдат, все еще находивших неподалеку от нас.

Того не потребовалось звать дважды. Он с готовностью вскочил и подбежал к нам.

— Твой капитан желает миску воды и соль, — передал я ему распоряжение, — а также дерево, бревно или ветки с корой на них.

Мне оставалось только пожать плечами в ответ на его озадаченный взгляд. Ничего не переспрашивая и не уточняя, парень убежал, по-видимому, на поиски коры.

— Эти предметы будут нужны мне регулярно, — предупредил меня Лабений, — по крайней мере, пока мы не покинем дельту.

— Конечно, — пообещал я капитану, про себя подумав, что испытания, выпавшие на его долю, могли подкосить разум и более сильных людей.

— Ты можешь идти, — сообщил он мне.

— Вы в порядке? — уточнил я.

— Да, в полном, — заверил меня он.

— Что Вы собираетесь делать? — поинтересовался я.

— Я буду составлять свой отчет, — ответил офицер.

— Понятно, — кивнул я.

Оставалось надеяться, что безумие Лабений не будет прогрессировать до такой степени, что подвергнуть опасности попытку нашего прорыва из дельты.

Я заметил, что тот парень, которому я передал распоряжение Лабения, о чем-то шепчется со своими товарищами, постоянно оглядываясь назад, в сторону, где сидел их командир.

Похоже, и тот солдат, что не до последнего не мог оторваться от прелестей Ины, пришел к выводу, что ему пока достаточно, и теперь заканчивал с ней. До заката оставалось уже чуть дольше ана. Пора было отдохнуть.

— Не надо, — бросил я парню, присевшему рядом с женщиной. — Я сам о ней позабочусь.

Солдат пожал плечами и опустил на песок свободный конец шнура, которым были связаны запястья женщины, и которым он собирался связать ей щиколотки, освобожденные на время ее использования.

Ина жалобно смотрела на меня, стоящего рядом, в ожидании пока, задержавшийся дольше всех парень не отойдет подальше. Руки ее по-прежнему были связаны за спиной. Как ни странно, шнур, который держал рабские полосы, все так же оставался аккуратно повязанным вокруг ее талии. Правда, только сам шнур, а рабские полосы были плотно свернуты и вставлены ей в рот. Ина просто впилась в этот импровизированный кляп зубами. Возможно, это даже и к лучшему, потому что, она могла сорваться, принимая во внимание то энергичное внимание, которое ей оказали оголодавшие до женской ласки солдаты, испытать потребность выкрикивать слова. Конечно, завязывать рот или использовать иные устройства подавления речи применительно к свободной женщине довольно необычно. Однако, если это с ней сделано, то зачастую оказывает на нее стимулирующее воздействие, подчеркивая их беспомощность и подчинение властному желанию, которому она подвергается, и находясь под которым ей даже не разрешено говорить. Это помогает ей вплотную приблизиться к состоянию рабыни. Впрочем, вовлечены в это и другие соображения, такие как поощрение ее сконцентрироваться на собственных ощущениях, во всей их невероятной яркости, а не на попытках их обсудить, классифицировать или объяснить. Одновременно, ей могут приказать мычать и стонать, или издавать подобные звуки, такими способами сообщая насильнику о своих ощущениях. По ее приглушенным звукам, вкупе с выражением ее лица, телодвижениями и другими деталями, мужчина может получить много информации о слабых местах и чувствительности своей беспомощной пленницы, тем самым подчиняя ее себе еще больше. Конечно, куда более распространены ограничение или запрет на использование речи применительно к рабыням. Например, стоит только рабовладельцу на какое-то время захотеть не слышать свою невольницу, и она не будет говорить ровно столько времени, сколько пожелает ее господин. Существует множество вариантов кляпов для рабыни, некоторые из которых представляют весьма жестокие приспособления. Однако самое простое устройство, чтобы для того заставить рабыню замолчать — это отсутствие каких-либо устройств вообще. Хозяину достаточно просто приказать своей собственности не говорить, это называется — «заткнуть рот желанием владельца». Невольница просто не осмелится издать звук, пока не получит на это разрешения. Кляпы зачастую, хотя это и не обязательное условие, являются частью других предметов рабской экипировки, например, капюшонов или полукапюшонов. Можно их использовать и вместе с повязкой на глаза. Методы использования этих предметов, также могут различаться в зависимости от особенностей и отношений тех или иных рабовладельцев и их рабынь. Любая невольница может поведать о немалом количестве таких методов примененных к ней за время ее нахождения в рабстве. Впрочем, все эти различные методы и разнообразные устройства роднит одно, тенденция давать понять женщине ее полную беспомощность, что усиливает осознание ей своего подчинения мужскому доминированию, и, соответственно, реакцию на это доминирование. Безусловно, как только рабыня осознает свой новый статус, или как говорят гореане, изучит свой ошейник, она окончательно перестает сомневаться в наличии этого доминирования и своем ему подчинении. С этого момента одного вида рабской плети ей бывает достаточно, чтобы потечь рабским соком. Впрочем, кляпы, повязки на глаза и прочие устройства ее владелец может продолжать использовать по-прежнему, тут все зависит только от его желания.

Аккуратно высвободив сверток ткани изо рта Ины, я повернул ее на бок и вернул обе полосы на место, подсунув под шнур на животе и на спине. Естественно, что оба лоскута совершенно ничего не прикрыли, сразу свесившись на песок. Я даже залюбовался ее обнаженными ягодицами и бедрами, перечеркнутыми шнуром животом и талией, а также увлекательно, изумительно, восхитительно извилистой линией от головы до ног обрисовавшей ее, лежащее на боку тело.

Краем глаза я заметил, что солдат принес Лабению заказанную им миску воды и мешочек соли. Были при нем и несколько, невесть где найденные ветки. Лабений поставил миску и мешочек рядом с собой, и принялся аккуратно обдирать кору с веток, причем делал это одними пальцами.

Снова повернув Ину на спину, я встретился с ее взглядом, в котором трудно было не прочитать, как отчаянно ей требовалось выговориться. Осмотревшись, я пришел к выводу, что вряд ли кто-то озабочен слежкой за нами. Лабений полностью отдался своему делу, независимо от того, чем это могло бы быть. Солдаты, в большинстве своем дремали кто где, а поблизости вообще никого не было.

Наклонившись над женщиной, я поднес ухо к самым ее губам.

— Я — рабыня, — испуганно прошептала она.

Это был еле слышимый шепот, почти выдох, пощекотавший мое ухо, но я вряд ли бы с чем смог спутать ее слова.

— Ты — свободная женщина, — тихонько напомнил я ей.

— Нет, — шепнула Ина. — Я — рабыня. Я знаю, что я — рабыня. О-о, мои ощущения!

— Лабений знает, кто Ты, — предупредил я ее.

— Тогда, — всхлипнула пленница, — это означает кол для меня!

— Нет, — успокоил ее я. — Об этом знаю только я. Для всех остальных, он считает тебя немой ренсоводкой. И он не собирается поднимать этот вопрос.

— Но почему? — удивилась она.

— Уверен, у него есть на то свои собственные причины, — сказал я. — Кроме того, Ты не его, чтобы он мог претендовать на что-либо.

— Чья же я тогда? — поинтересовалась Ина.

— Моя, — ответил я.

— Ваша? — переспросила она.

— Да. — Ты являешься моей пленницей.

— Получается, что эти отношения, — заметила женщина, с любопытством глядя на меня, — ужасно серьезны.

— В среде воинов и мужчин чести — да, — заверил ее я.

— Значит, я действительно ваша, и Вы можете сделать со мной все, что вам понравится, — наконец, поняла она. — Но кроме вас никто.

— В данной ситуации, как по закону, так и по факту, — признал я, но заметив ее облегченный вздох, поспешил предупредить: — Но, на твоем месте, лично я соблюдал бы осторожность. Не хотелось бы, чтобы один из присутствующих здесь его мужчин, в отместку за товарищей перерезал бы тебе горло.

Ина понимающе кивнула.

— Итак, кто Ты? — спросил я.

— Немая девка ренсоводка, — шепотом ответила она.

— И превосходная шлюха общего пользования, — улыбнулся я.

— Увы, мой статус уже не столь высок, как у простой шлюхи, которую может использовать любой, — прошептала женщина. — Я — всего лишь рабыня.

Леди Ина — рабыня.

— Ты — свободная женщина, — напомнил я.

— Пусть так, только используйте меня, — попросила она, — без оглядки на это.

— Леди Ина, свободная женщина, просит использовать ее? — уточнил я.

— Да, — ответила она, — Леди Ина, свободная женщина, просит использовать ее, и сделать это так, как если бы она на самом деле была рабыней.

Откинув в сторону переднюю рабскую полосу, под ее стоны и стенания, я выполнил ее просьбу. Ее реакция, даже притом, что она все еще оставалась свободной женщиной, позволяла предположить, что со временем она могла бы превратиться в превосходную и даже в великолепную рабыню.

Один раз, в промежутке между использованиями своей пленницы, я оглянулся назад и посмотрел на Лабения. Тот сидел, поставив на колени перед собой миску воды, и размешивал в ней соль, зачем-то превращая ее в морскую воду. Потом он погрузил руки в полученный раствор. Две из принесенных ему веток уже были ошкурены. Признаться меня печалило, что такой сильный человек лишился разума.

Ина смотрела на меня с благодарностью и любопытством.

— Ты должна отдохнуть, — сказал я своей пленнице.

Само собой, отдохнуть следовало и мне самому, все же впереди нас ожидал тяжелый ночной переход, во время которого следовало быть внимательным и постоянно быть настороже.

— Когда мы выходим? — шепотом спросила Ина.

— Через несколько анов, — ответил я. — Тебя я разбужу незадолго до выхода, чтобы успеть нанести пятна болотной грязи на твои лицо и тело.

Поймав удивленный взгляд женщина, я объяснил:

— Это для маскировки.

— Вы можете делать с ними все, что Вы пожелаете, — заверила меня Ина, — ведь это лицо и тело рабыни.

Затем я повернул пленницу на бок, скрестил ее лодыжки и, подтянув их к запястьям, привязал свободным концом веревки к последним.

В ее отчаянном взгляде, обращенном ко мне, я снова прочитал необоримое желание говорить. Пришлось снова сгибаться над ней.

— Рабские полосы! — прошептала она.

— Уверен, что если Ты постараешься немного, — усмехнулся я, — Ты найдешь способ поправить их.

Женщина лишь укоризненно взглянула на меня через левое плечо. Я же обратил внимание на то, чем занимался Лабений. Офицер уже вытащил руки из приготовленного им рассола и занимался обдиранием коры со следующей ветки.

Недоуменно пожав плечами, я оглянулся на Ину и увидел, что она, наконец-то, решив вставшую перед ней задачу, с трудом смогла встать на колени. Уже через мгновение обе полосы сами заняли приличное для них положение. Женщине осталось только прижать их ногами и снова завалиться на песок, что она и сделала. Передняя полоса теперь оказалась на нужном месте, между ее поднятыми вверх коленями. Снова наградив меня укоризненным взглядом, пленница закрыла глаза. Интересно, она что, решила, что я должен был помочь ей в этом? В конце концов, сделать это потребовал не я, а ее собственная скромность. К тому же, ни один нормальный мужчина не захочет создавать столь неудобный для себя прецедент, потом ведь придется каждый раз оказывать ей помощь в подобных мелочах. Конечно, можно разок поправить на девушке рабские полосы, если Вы готовитесь продемонстрировать свою собственность друзьям или кому-либо еще, но постоянно же.

Понятно, что даже рабыням свойственно проявлять некоторую скромность, например, не желая быть посланной на рынок за покупками нагишом, даже притом, что они не наделены правом на одежду, и, кстати, некоторые рабовладельцы, склонные весьма строго интерпретировать высказывание, что «Скромность, не подобает рабыне», им эту одежду и не разрешают. Однако большинство мужчин, трактуют данное высказывание более широко, как посыл к тому, что строгие ограничения могут быть наложены в случае желания хозяина рабыни, а не к тому, что невольница должна постоянно ходить в чем мать родила, независимо от того, что ему самому нравится или хочется позволить ей некоторую скромность. Например, подобный подход дает им больше власти над ней, добавляя дополнительный аспект, который можно использовать в качестве наказания, ведь они могут всякий раз, когда пожелают отказывать своей рабыне в праве на одежду. Высказывание «Скромность не подобает рабыне», кстати, обычно упоминается в некоторых особых случаях, как, например, если девушка могла не сдержаться, будучи раздета для ее первой продажи, или, скажем, переусердствовать выступая голой перед деловыми знакомыми ее владельца и отвлечь их этим от важных переговоров. Кроме того, если рассматривать данное высказывание строго, исключая любую другую интерпретацию, то уже с юридической точки зрения может возникнуть определенная коллизия, могущая привести к несовместимости с абсолютным правом собственности владельца над своей рабыней. В конце концов, если бы он не мог бы разрешить ей скромность, если того желал, например, позволив ей рабскую тунику, то его власть над ней уже не была бы абсолютной. Та же самая власть, конечно, разрешает ему сохранять свою собственность голой, если он того желает. Короче говоря, в общем и целом, она принадлежит ему полностью.

Ина приоткрыла глаза, и сложила губы, изображая робкий поцелуй. Улыбнувшись женщине, я послал ей воздушный поцелуй гореанским способом. В ответ в ее глазах мелькнула благодарность, а затем она осторожно поерзала на песке, устраиваясь поудобней, стараясь не сдвинуть при этом ту жалкую насмешку над одеждой, что прикрывала ее прелести.

Про себя я улыбнулся ее осторожности, в конечном итоге, стоит ей заснуть или изменить положение и все ее старания пойдут насмарку, и она окажется беспомощно и соблазнительно выставлена как и была прежде. Вообще-то женщины в своих конурах и клетках гораздо чаще спят голыми, чем одетыми. Бывает, что рабовладельцы по ночам спускаются в подвал с лампой, чтобы полюбоваться на свое спящее имущество и, вздохнув, с удовольствием признать насколько восхитительно красиво выглядят их соблазнительные тела, перечеркнутые тенями прутьев решетки.

Прежде, чем лечь спать, я еще раз бросил взгляд на Лабения. Мужчина, снова мочил руки в рассоле.