Шрам: ЧЗО (Сим Симович) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 9

Андреевский спуск в три часа дня. Солнце пробивалось сквозь облака, холодное, но яркое. Туристов больше чем в тот раз — группа японцев фотографировала церковь, пара студентов торговала картинами, художник рисовал портрет девушки.

Оля стояла на том же месте. Скрипка у плеча, глаза закрыты, играла. Мелодия знакомая, печальная. Чайковский, кажется. Лебединое озеро, или что-то похожее. Играла красиво, самозабвенно. Несколько прохожих остановились слушать, бросали монеты в чехол.

Дюбуа стоял в десяти метрах, смотрел. Рюкзак на плече, портфель с деньгами внутри. Работа закончена, контракт закрыт. Петренко мёртв, пятнадцать тысяч евро в кармане. Выбор впереди — Зона или город.

Но сейчас только она. Девушка с бирюзовыми волосами, что играет на скрипке и не знает что он убийца.

Мелодия закончилась. Оля открыла глаза, увидела его. Лицо расплылось в улыбке. Широкой, искренней, радостной.

— Пьер! Пришёл! А я думала не придёшь.

— Обещал.

— Обещания не всегда выполняют.

— Я выполняю.

Она засмеялась, положила скрипку в чехол, закрыла. Закинула на спину, подошла к нему. Встала близко, посмотрела снизу вверх — он выше на голову с лишним.

— Как спал?

— Хорошо.

— Правда? А то выглядел как зомби. Сегодня чуть лучше. Почти живой.

Легионер усмехнулся. Она не знает насколько точное сравнение. Зомби он видел. Много. Недавно.

— Спасибо, наверное.

— Это комплимент. Значит отдых помогает. — Оля толкнула его локтем игриво. — Пошли? Я закончила на сегодня.

— Куда пошли?

— Туда же. В нашу кофейню. Они синнабоны свежие утром привозят. Ещё тёплые должны быть. И кофе. Ты же любишь кофе?

— Люблю.

— Тогда пошли. Угощу. Пока при деньгах…

Взяла его за руку, потянула. Рука маленькая, тёплая, пальцы тонкие. Он не сопротивлялся. Пошли вместе через переулки, дворами. Она болтала без остановки — про утро, про репетицию дома, про соседей что ругались через стену, про кошку бездомную что просила еды.

Легионер слушал молча, кивал иногда. Не говорил, но слушал. Голос её лёгкий, весёлый. Как ручей, как скрипка. Журчит, течёт, живёт.

Кофейня та же. Подвал, лестница вниз, дверь деревянная. Внутри тепло, уютно, пахнет кофе и корицей. Народу немного — пара за столиком у стены, студент с ноутбуком у стойки. Тихо.

Оля заказала два американо и четыре синнабона. Понесла на поднос к столику у окошка. Тому же что и в прошлый раз. Села, скинула скрипку, куртку. Под курткой та же футболка. Волосы растрёпаны, бирюзовые кончики торчат во все стороны. Поправила очки-авиаторы на голове, посмотрела на Пьера.

— Садись.

Он сел напротив. Положил рюкзак на пол, снял куртку. Под ней рубашка чёрная, простая. Оля протянула кофе, булочку. Взяла свою, откусила, закрыла глаза.

— М-м-м. Боже. Почему они такие вкусные? Это магия какая-то.

— Просто хорошо готовят.

— Нет, это магия. Поверь мне.

Она открыла глаза, посмотрела на него. Он ел булочку медленно, запивал кофе. Лицо спокойное, расслабленное. Не такое каменное как тогда. Помягче.

— Тебе идёт.

— Что?

— Расслабленность. Сегодня почти человек.

— Почти?

— Ну, улыбаться ещё не умеешь. Но это мелочи. Главное прогресс есть.

Легионер усмехнулся. Чуть-чуть, едва заметно. Но Оля увидела, захлопала в ладоши.

— Вот! Вот это я видела! Усмешка! Почти улыбка! Прорыв!

— Не смешно.

— Ещё как смешно. Ты так серьёзно сидишь, как будто на похоронах. А я синнабонами кормлю и радуюсь. Контраст забавный.

Пьер допил кофе, посмотрел на неё. Она доедала вторую булочку, вытирала пальцы салфеткой. Медовые глаза яркие, живые. Без очков видно — золотистые, с зелёными искорками. Необычные. Красивые.

— Почему бирюзовые? — спросил он неожиданно.

— Что?

— Волосы. Почему покрасила в бирюзовый?

Оля засмеялась, потрогала кончики волос.

— А что, не идёт?

— Идёт. Просто странно. Необычно.

— Вот именно. Хотела быть необычной. Блондинок миллион, брюнеток миллион. А бирюзовых мало. Заметная, яркая. Как панк. Хотя панк из меня так себе. Скорее воробей, который притворяется ястребом.

— Почему воробей?

— Потому что маленькая, тощая, пищу клюю где попало. — Она засмеялась. — Играю на улицах, живу в съёмной квартире с тремя соседками, ем дошик. Воробьиная жизнь. Но мне нравится. Свободная. Никому ничего не должна.

Легионер смотрел на неё молча. Она права. Воробей. Маленький, взъерошенный, свободный. Летает где хочет, поёт что хочет. Не боится волков.

— Прочитай мне ещё стихи, — попросила Оля вдруг. — Как тогда. На французском. Голос у тебя… особенный. Тёплый. Хочу ещё послушать.

— Здесь? В кофейне?

— Ну да. Тихо же. Никто не помешает.

Пьер посмотрел по сторонам. Правда тихо. Пара за столиком шепталась, студент в наушниках. Бариста мыл чашки. Никто не обратит внимания.

— Верлена хочешь? Или кого-то другого?

— А кого знаешь ещё?

— Бальмонт. Русский поэт, но писал на французском иногда. Переводил французов, сам на их языке сочинял. Лёгкие стихи. Воздушные.

Оля наклонилась вперёд, подперла подбородок руками.

— Читай Бальмонта.

Легионер думал, вспоминал. Мать читала Бальмонта когда он был маленьким. Давно, в другой жизни. До войны, до всего. «Будем как солнце», «Только любовь», «Фейные сказки». Лёгкие, мелодичные, живые стихи.

Начал тихо, почти шёпотом:

— Je suis venu vers toi, ma bien-aimée,

Pour te chanter la mer…

Голос изменился. Стал мягким, тёплым. Французский язык обволакивал, тёк как мёд. Слова простые, но красивые. Про море, про любовь, про мечты.

Оля слушала, не двигалась. Глаза широко открыты, губы приоткрыты. Смотрела на него как завороженная.

Он продолжал:

— Et les vagues chantaient doucement,

Et le vent murmurait tendrement…

Читал медленно, наслаждаясь словами. Забыл про кофейню, про людей, про всё. Только стихи, только французский, только голос. Мамин голос из детства, чистый, живой.

Закончил последнюю строку. Замолчал. Посмотрел на Олю.

Она смотрела на него, глаза блестят. Не слёзы, но близко. Вытянула руку через стол, положила ладонь на его руку. Тёплая, лёгкая.

— Это было прекрасно, — прошептала она. — Не понимаю слов, но чувствую. Море, ветер, что-то нежное. Правда?

— Правда. Про море, про любовь. Бальмонт писал про красоту мира. Простую, естественную.

— У тебя получается так… так живо. Когда говоришь по-русски — будто робот. Когда по-французски — будто человек. Настоящий. Какой ты на самом деле?

Пьер посмотрел на их руки. Её ладонь на его руке. Контакт простой, невинный. Но тёплый. Живой. Человеческий.

— Не знаю. Давно не был собой. Забыл какой я.

— Тогда будь французом. Который читает стихи. Мне такой нравится.

Она убрала руку, но улыбка осталась. Мягкая, искренняя, без насмешки.

— Ещё одно прочитай. Пожалуйста.

Легионер кивнул. Вспомнил другое стихотворение. Короткое, лёгкое. Про бабочку, про полёт, про свободу.

Начал читать:

— Je suis comme le papillon léger,

Qui vole dans le ciel d'été…

Голос снова мягкий, тёплый. Слова летели, как музыка. Оля слушала, покачивалась в такт. Закрыла глаза, улыбалась.

Он читал, смотрел на неё. Маленькая, бирюзовая, воробей-панк в кофейне подвальной. Слушает французские стихи, не понимает слов, но чувствует. Живёт, радуется, дышит.

Когда он в последний раз видел такое? Человека, который просто живёт? Не воюет, не убивает, не выживает. Просто есть. Играет на скрипке, пьёт кофе, слушает стихи. Нормальная жизнь. Простая. Чужая для него. Далёкая.

Но сейчас, здесь, в этой кофейне, рядом с ней — казалась близкой. Достижимой. Реальной.

Закончил стихотворение. Оля открыла глаза, посмотрела на него. Встала, обошла стол. Наклонилась, поцеловала его в лоб. Быстро, легко. Выпрямилась, села обратно.

— Спасибо. Это… это как подарок. Красивый, неожиданный. Спасибо.

Пьер коснулся лба там где она поцеловала. Тёплое место. Живое.

— Пожалуйста.

Они сидели молча минуту. Пили кофе, доедали булочки. Тишина комфортная, без напряжения. Просто два человека в кофейне. Отдыхают, говорят, живут.

Оля первая нарушила тишину:

— Завтра увидимся?

Легионер замялся. Завтра последний день. Решение — Зона или город. Крид ждёт ответа. Левченко ждёт. Контракт или свобода.

Но посмотрел на Олю. Медовые глаза смотрят внимательно, без давления. Просто интерес. Хочет увидеться или нет.

— Не знаю. Может уеду завтра.

— Куда?

— Далеко. На работу.

— Какую работу?

— Не могу рассказать.

Оля кивнула, не настаивала.

— Ладно. Секреты твоё дело. Но если останешься — приходи. Буду играть как обычно. Если уедешь… — Она помолчала. — Если уедешь, спасибо что были эти два дня. Мне было хорошо. Правда.

— Мне тоже.

— Правда?

— Правда.

Она улыбнулась. Широко, тепло. Встала, надела куртку, закинула скрипку.

— Пошли. Провожу тебя до гостиницы. Или ты сам найдёшь?

— Сам найду.

— Тогда… до встречи. Может быть.

Протянула руку. Легионер пожал. Рука маленькая, но рукопожатие крепкое. Она засмеялась, отпустила.

— Ты жмёшь руку как генерал. Можно мягче, я не сломаюсь.

— Извини. Привычка.

— Ничего. Просто в следующий раз мягче.

Вышла из кофейни первой. Берцы громко простучали по ступенькам вверх. Дюбуа остался. Допил кофе, посмотрел в окошко. Ноги прохожих, машины, жизнь.

Два дня с Олей. Скрипка, стихи, кофе, улыбки. Простое человеческое тепло. Хорошо было. Правда хорошо.

Но завтра решение. Зона зовёт. Война зовёт. Волк зовёт.

А воробей улетел. Оставил тепло. Маленькое, еле заметное. Но реальное.

Легионер встал, заплатил бариста, вышел. Холодно, ветер, ноябрь. Киев живёт. Последний день в городе.

Завтра решит.

Но сегодня было хорошо.

И это уже что-то.

Вечером Дюбуа сидел в номере гостиницы, смотрел в окно. Темнело быстро, фонари зажигались один за другим. Город погружался в ночь, мирную, спокойную. Киев не знал что сегодня утром один политик был убит снайперским выстрелом. Не знал что снайпер сейчас сидит в дешёвой гостинице и думает о будущем.

На столе лежали два телефона. Его собственный и номер Крида в записной книжке. Один звонок — и завтра утром он едет на базу под Припятью. Зона, контракты, снайперская работа. Знакомое, понятное, опасное. Деньги хорошие, задачи ясные. Убивай или умирай. Простая математика войны.

Рядом на кровати рюкзак с пятнадцатью тысячами евро. Достаточно чтобы не работать полгода. Снять квартиру, жить тихо, думать что дальше. Или уехать совсем — Франция, Германия, куда угодно. Начать новую жизнь. Без войны, без крови, без мёртвых в голове.

Но сможет ли? Тринадцать лет войны. Половина жизни. Привычка к насилию, к опасности, к смерти. Сможет ли жить обычной жизнью? Работать, улыбаться, разговаривать с соседями о погоде? Не сойдёт ли с ума от скуки, от тишины?

Легионер закрыл глаза. Вспомнил лица. Гарсия, истекающий кровью в Тессалите. Андрей под бетонной плитой. Рашид без головы. Костя, Гриша, все шестеро разорванные псевдомедведем. Петренко с взорванной головой в ресторане. Старик-катала с пулей в виске.

Мёртвые. Десятки. Сотни может. Все лица, все имена. Память цепкая, профессиональная. Не забывает жертв.

Но среди мёртвых лиц всплыло другое. Живое. Оля. Бирюзовые волосы, медовые глаза, улыбка искренняя. Играет на скрипке, слушает стихи, целует в лоб. Тепло, простое, человеческое.

Два дня с ней. Сорок восемь часов. Ничего особенного — прогулки, кофе, разговоры. Но что-то изменилось. Маленькое, еле заметное. Чувство что жизнь возможна. Другая жизнь. Не война. Не кровь. Просто… жизнь.

Дюбуа открыл глаза. Посмотрел на телефон. Потом на окно. Город живёт, Оля где-то там. Играет на скрипке, пьёт чай, может думает о нём. А может нет. Может уже забыла. Два дня — не срок.

Он взял телефон, набрал номер Крида. Гудки. Три, четыре. Ответили.

— Дюбуа. Решил?

— Решил.

— И?

Легионер молчал секунду. Последняя секунда выбора. Зона или Оля. Война или мир. Волк или человек.

— Не еду. Остаюсь в Киеве.

Пауза на другом конце. Крид не удивился. Просто молчал, переваривал.

— Понял. Причина?

— Личная.

— Женщина?

— Не твоё дело.

Крид засмеялся коротко.

— Ладно. Твой выбор. Сожалею, хороших снайперов мало. Но если решил — решил. Удачи в гражданской жизни. Если понадобится работа — звони. Контакты остаются.

— Спасибо.

— Береги себя, Дюбуа. Мир опаснее войны. На войне враг понятен. В мире враги везде, но невидимы.

Отключился. Легионер положил телефон на стол. Всё. Решение принято. Контракт отклонён. Зона осталась позади. Впереди Киев, Оля, неизвестность.

Страшно? Да. Непривычно? Очень. Правильно? Не знает. Но выбор сделан.

Он встал, оделся. Куртка, ботинки, Кольт оставил в номере — на улицах Киева оружие не нужно. Вышел из гостиницы. Вечер, холодно, ветер. Пошёл к Андреевскому спуску. Быстро, решительно.

Оля ещё была там. Играла под фонарём, последние прохожие слушали, бросали монеты. Увидела его, лицо расплылось в улыбке. Закончила мелодию, положила скрипку в чехол.

— Пьер! Не уехал?

— Не уехал.

— Остался?

— Остался.

Она смотрела на него, глаза широко открыты. Потом бросилась, обняла крепко. Маленькая, лёгкая, тёплая. Уткнулась лицом в его грудь, молчала. Он стоял неподвижно, не знал что делать. Руки медленно поднялись, обняли её осторожно. Неумело, но обняли.

Оля отстранилась, посмотрела вверх.

— Правда остался? Насовсем?

— Не знаю насовсем. Но не уезжаю завтра.

— Это уже хорошо! — Она засмеялась, вытерла глаза. Не плакала, но близко. — Я рада. Очень рада. Думала не увижу больше.

— Почему рада? Знаешь меня два дня.

— И что? Два дня достаточно чтобы понять что человек хороший. А ты хороший. Странный, молчаливый, грустный. Но хороший.

Легионер усмехнулся. Хороший. Она считает его хорошим. Не знает что вчера он убил человека за деньги. Не знает что в Зоне убил сотни. Хороший. Если бы знала правду — убежала бы.

Но не скажет. Никогда. Прошлое останется прошлым. Здесь, с ней, он другой. Пьер, который читает стихи и слушает скрипку. Не Дюбуа-снайпер, не легионер-убийца. Просто Пьер.

— Пошли со мной, — сказала Оля вдруг. — В кино. Старый кинотеатр на Подоле показывает классику. Сегодня «Бегущий по лезвию». Видел?

— Давно. Лет десять назад.

— Тогда пересмотрим! Это шедевр. Надо смотреть на большом экране. Пошли?

Дюбуа хотел отказаться. Кино? Он не был в кино лет пять. С тех пор как ушёл в легион. Кино — развлечение мирных людей. Не для солдат.

Но посмотрел на Олю. Глаза горят, улыбка ждёт ответа. Хочет чтобы он пошёл. Просит, не требует. Можно отказаться. Но зачем?

— Идём.

— Серьёзно?

— Серьёзно.

Оля взвизгнула, схватила его за руку, потянула.

— Тогда быстрее! Начало в восемь, а сейчас без двадцати. Надо успеть!

Побежали по спуску вниз. Оля тянула за руку, скрипка прыгала на спине, смеялась. Легионер бежал следом, неуклюже. Давно не бегал просто так. Без цели, без опасности. Просто бегал с девушкой в кино.

Странное чувство. Лёгкое, глупое. Но приятное.

Кинотеатр оказался маленьким. Старое здание, советское, вывеска потёртая. Внутри фойе тесное, билетная касса древняя, кассирша бабушка лет семидесяти. Оля купила два билета, повела в зал.

Зал крошечный. Пятьдесят кресел, половина пустая. Экран небольшой, занавес красный. Пахло пылью, попкорном, ностальгией. Сели в последний ряд. Оля сняла куртку, устроилась в кресле, ноги подогнула. Выглядела как ребёнок, взрослый ребёнок.

Свет погас. Реклама старая, советская почти. Потом начались титры. Музыка Вангелиса, мрачная, космическая. Лос-Анджелес будущего на экране, тёмный, дождливый, неоновый.

Дюбуа смотрел. Давно не видел этот фильм. Помнил смутно — репликанты, охотник за ними, вопросы про человечность. Философская фантастика. Медленная, красивая.

Оля смотрела не отрываясь. Глаза отражали экран, лицо сосредоточенное. Иногда шептала реплики вместе с персонажами. Знала наизусть.

Легионер смотрел то на экран, то на неё. Девушка любит этот фильм. Понятно почему — вопросы про жизнь, про смерть, про то что значит быть человеком. Репликанты живут четыре года, знают когда умрут. Как солдаты. Каждый день на грани. Каждый момент последний может быть.

Сцена на крыше. Рой Бэтти умирает. Монолог знаменитый: «Я видел то чего вы люди не поверите…» Голос спокойный, печальный. Принятие смерти.

Оля плакала тихо. Слёзы по щекам, вытирала рукавом. Пьер посмотрел на неё, протянул платок. Она взяла, улыбнулась сквозь слёзы.

— Спасибо. Каждый раз плачу на этой сцене. Не могу сдержаться. Он так красиво говорит про жизнь перед смертью. Как будто… как будто только в конце понимаешь что жил.

Легионер кивнул. Понимал. Сам так чувствовал иногда. Особенно после боёв. Когда товарищи погибали, а он выживал. Чувство что жизнь временная, случайная. Что каждый день — подарок украденный.

Фильм закончился. Титры, музыка, свет включился медленно. Зал почти пустой, человек десять всего. Оля вытерла глаза, встала, потянулась.

— Как тебе?

— Хорошо. Забыл какой он медленный. Красивый.

— Мой любимый фильм. Смотрю раз в месяц наверное. Каждый раз что-то новое замечаю.

Вышли из кинотеатра. Ночь, холодно, улицы пустые. Оля закуталась в куртку, шла рядом молча. Настроение после фильма задумчивое, тихое.

— Знаешь о чём я думаю? — сказала она через минуту.

— О чём?

— Про репликантов. Они живут четыре года и знают это. Каждый день считают. Мы не знаем когда умрём. Может завтра, может через пятьдесят лет. Это лучше или хуже?

— Не знаю. По-разному.

— Я думаю хуже. Потому что не ценим. Откладываем жизнь на потом. Думаем времени много. А репликанты живут каждый день полностью. Потому что знают — времени мало.

Легионер молчал. Она права. Солдаты так живут. Каждый день как последний. Не откладывают. Не планируют. Сегодня война, завтра может не быть.

Но устаёшь так жить. Постоянное напряжение, постоянная готовность умереть. Изнашивает. Опустошает.

— Может баланс нужен, — сказал он. — Жить как будто времени достаточно. Но помнить что оно не бесконечно.

Оля посмотрела на него удивлённо.

— Ого. Философия. Не ожидала от тебя.

— Иногда думаю.

— И о чём думаешь?

— О разном. О жизни. О смерти. О том что дальше.

— И что дальше?

Пьер остановился, посмотрел на неё.

— Не знаю. Раньше знал. Война, контракты, смерть в итоге. Простой путь. Теперь не знаю. Остался в Киеве. Ради чего? Что буду делать? Не понимаю.

Оля взяла его за руку, сжала.

— Будешь жить. Просто жить. Гулять, читать стихи, смотреть кино. Может найдёшь работу. Может нет. Не важно. Главное жить. Не воевать, не умирать. Жить.

— Это так просто?

— Нет. Это сложно. Потому что жизнь сложнее войны. На войне всё ясно. Враг там, друг здесь, цель понятна. В жизни ничего не ясно. Надо выбирать, думать, чувствовать. Сложно. Но лучше.

Легионер смотрел на их руки. Её маленькая в его большой. Тепло, контакт, человечность.

Может она права. Может жизнь лучше войны. Сложнее, но лучше. Надо попробовать. Может получится. Может нет. Но попробовать стоит.

— Спасибо, — сказал он тихо.

— За что?

— За то что заставляешь чувствовать себя живым.

Оля улыбнулась. Встала на цыпочки, поцеловала в щёку. Тепло, быстро.

— Пожалуйста. Ты тоже мне помогаешь.

— Чем?

— Верить что хорошие люди существуют. Что не все злые, холодные, мёртвые внутри. Ты выглядишь мёртвым. Но внутри живой. Я чувствую.

Она отпустила его руку, пошла вперёд.

— Пошли, замёрзла. Проводишь до дома?

— Провожу.

Шли молча, рядом. Город спал вокруг. Киев, ночь, ноябрь. Холодно, тихо, мирно.

Легионер шёл и думал. Остался. Выбрал жизнь вместо войны. Воробья вместо Зоны. Стихи вместо пуль.

Страшно. Непривычно. Неизвестно что будет.

Но рядом Оля. Бирюзовая, смешная, живая. Заставляет чувствовать. Улыбаться почти. Надеяться может быть.

Может получится. Может нет.

Но попытка стоит того.

Волк попробует быть человеком. В последний раз. Всерьёз.

Ради девушки с бирюзовыми волосами, что плачет над репликантами и верит в хороших людей.

Может выйдет.

Время покажет.

Дом Оли оказался на окраине Подола. Старый дом, пятиэтажка, третий этаж. Подъезд тёмный, лестница скрипучая. Она открыла дверь ключом, впустила его внутрь.

Квартира маленькая. Две комнаты, одну делила с соседками. Её комната крошечная — кровать, стол, шкаф, скрипка на стене. Постеры музыкантов, книги на полках, беспорядок уютный. Пахло лавандой и старыми книгами.

— Извини за бардак, — сказала Оля, скидывая куртку. — Не ожидала гостей.

— Нормально.

— Чай будешь? Или кофе? Есть дешёвый растворимый.

— Чай.

Она прошла на кухню, маленькую, общую с соседками. Поставила чайник, достала чашки. Вернулась в комнату, села на кровать, похлопала рядом.

— Садись. Не стой как истукан.

Легионер сел осторожно. Кровать узкая, пружины скрипят. Оля рядом совсем близко. Сняла очки-авиаторы, положила на стол. Посмотрела на него без них. Глаза медовые, яркие, близко.

— Не передумал остаться?

— Нет.

— Правда?

— Правда.

Она улыбнулась, придвинулась ближе. Тепло от неё, запах лаванды. Рука легла на его руку, пальцы переплелись.

— Мне страшно, — прошептала она.

— Чего?

— Что уедешь. Что проснусь завтра, а тебя нет. Что всё это сон.

Пьер посмотрел на их руки. Её маленькая в его большой. Реальная, тёплая, живая.

— Не сон. Я здесь.

— Докажи.

— Как?

Оля посмотрела на него долго. Потом наклонилась, поцеловала. Губы мягкие, тёплые. Несмело, вопросительно. Первый настоящий поцелуй, не в щёку, не в лоб. Настоящий.

Легионер замер. Не знал что делать. Давно не целовал никого. Годы. Забыл как. Но тело помнило. Рука поднялась, коснулась её щеки. Губы ответили на поцелуй. Осторожно, неумело. Но ответили.

Оля прижалась ближе. Руки обняли его шею, поцелуй углубился. Несмело перешёл в страстно. Она целовала жадно, отчаянно, будто боялась что он исчезнет.

Пьер обнял её, прижал к себе. Маленькая, лёгкая, хрупкая. Но живая, тёплая, настоящая. Целовал медленно, нежно. Не торопясь. Первая близость за годы. Не с проституткой за деньги, не пьяная случайность. Настоящая. С чувством.

Оля отстранилась, дышала тяжело. Глаза затуманены, губы припухли. Взяла его руку, положила на своё сердце. Стучит быстро, сильно.

— Чувствуешь? Я живая. Ты живой. Мы здесь. Вместе.

Пьер кивнул. Чувствовал. Сердце под ладонью, тепло, жизнь.

Оля встала, потянула его за руку. Выключила свет. Окно открыто, луна светит, холодный свет заливает комнату. Вернулась к нему, стянула футболку через голову. Под ней ничего. Бледная кожа, тонкие плечи, маленькая грудь. Не стеснялась. Смотрела прямо.

— Я не красавица. Тощая, плоская. Но я твоя. Сегодня. Если хочешь.

Легионер смотрел на неё. Красивая. По-своему. Не модельная, не идеальная. Живая, настоящая, своя.

Он встал, снял рубашку. Тело шрамы покрывают. Пулевые, ножевые, осколочные. Карта войны на коже. Оля ахнула тихо, коснулась шрама на плече — свежий, от когтей псевдомедведя.

— Боже… что с тобой делали?

— Война.

— Страшно жил.

— Жил как умел.

Она обняла его, прижалась. Кожа к коже, тепло к теплу. Целовала шрамы, один за другим. Нежно, бережно. Как будто лечила прикосновениями.

Пьер обнял её, поднял на руки. Лёгкая, невесомая почти. Положил на кровать, лёг рядом. Целовал медленно — губы, щёки, шею. Руки гладили осторожно, изучали. Каждый изгиб, каждую линию. Шершавости от струн на пальцах, родинка на плече, тонкие рёбра под кожей.

Оля дышала тяжело, глаза закрыты, губы приоткрыты. Руки гладили его спину, плечи, грудь. Изучала шрамы пальцами, запоминала.

— Пьер… — прошептала она. — Будь со мной. Полностью. Пожалуйста.

Он посмотрел в её глаза. Золотистые, затуманенные, открытые. Доверие полное, страх и надежда вместе.

— Уверена?

— Уверена.

Остальное растворилось в близости. Руки, губы, дыхание. Медленно, нежно, осторожно. Он боялся сломать её — такая хрупкая, маленькая. Она прижималась, шептала его имя, целовала.

Первый раз за годы он чувствовал не просто тело. Чувствовал человека. Связь, близость, тепло. Не функцию, не разрядку. Настоящее. Два человека, вместе, живые.

Оля сжимала его плечи, дышала в шею, вскрикивала тихо. Он целовал её, двигался медленно, смотрел в глаза. Видел как меняется выражение — от робости к страсти, от боли лёгкой к наслаждению.

— Не останавливайся, — прошептала она. — Пожалуйста, не останавливайся.

Он не останавливался. Любил её медленно, нежно, полностью. Забыл про войну, про Зону, про мёртвых. Только она, только сейчас, только это.

Время перестало существовать. Только дыхание, прикосновения, шёпот. Луна плыла по небу за окном, тени двигались по стенам. Они двигались вместе, дышали вместе, существовали вместе.

Когда волна накрыла их обоих, Оля вскрикнула, вцепилась в него, задрожала. Пьер прижал её, крепко, бережно. Чувствовал как она пульсирует вокруг него, как бьётся её сердце, как дышит.

Они лежали неподвижно, переплетённые, тёплые. Он гладил её волосы — бирюзовые кончики мягкие под пальцами. Она лежала на его груди, слушала сердцебиение, рисовала узоры по шрамам.

— Спасибо, — прошептала она.

— За что?

— За то что остался. За то что здесь. За то что живой.

Легионер поцеловал её в макушку.

— Спасибо тебе.

— За что мне?

— За то что заставила вернуться.

Оля подняла голову, посмотрела на него. Улыбнулась устало, счастливо.

— Вернуться откуда?

— Из мёртвых.

Она положила голову обратно на его грудь. Вздохнула глубоко, расслабленно.

Они лежали так, молчали, просто были. Близость тихая, мирная. Пьер гладил её спину, чувствовал как дыхание замедляется, становится ровным. Засыпает.

Но он не спал. Смотрел в потолок, чувствовал её вес, тепло. Живая девушка на груди. Доверяет, спит, дышит. Первый раз за годы кто-то доверяет полностью.

Ответственность тяжёлая. Страшная даже. Что если не справится? Что если волк внутри проснётся, разрушит всё? Что если война вернётся за ним?

Но сейчас, здесь, в этой комнате — война далеко. Только Оля, только тепло, только жизнь.

Он закрыл глаза. Уснул тяжело, глубоко. Впервые за месяцы без кошмаров. Без мёртвых. Только темнота мирная и тепло живого человека рядом.

* * *

Проснулся от света. Солнце в окно, яркое, холодное, утреннее. Оля рядом, спит ещё. Лицо спокойное, губы чуть улыбаются. Волосы растрёпаны, бирюзовые пряди на лице. Простыня до подбородка, плечи голые.

Пьер лежал неподвижно, смотрел на неё. Красивая. Живая. Его. Хотя бы на один день, но его.

Оля открыла глаза, увидела его. Улыбнулась сонно.

— Доброе утро.

— Доброе.

— Не убежал пока я спала?

— Нет.

— Хорошо.

Она потянулась, зевнула, села. Простыня упала, не прикрылась. Не стеснялась. Встала, нашла футболку на полу, натянула. Босиком прошла на кухню.

Легионер оделся, последовал за ней. Кухня маленькая, окно на восток, солнце заливает. Оля ставила турку на плиту, молола кофе. Движения привычные, автоматические. Утренний ритуал.

Он сел за стол, смотрел как она готовит кофе. Молча, сосредоточенно. Волосы светятся в солнце — золотисто-бирюзовые. Футболка большая, до середины бедра, ноги голые.

Кофе сварился. Оля разлила по двум чашкам. Принесла к столу, села напротив. Протянула одну ему. Взяла свою, обхватила обеими руками. Смотрела в окно, молчала.

Пьер пил кофе медленно. Крепкий, горький, правильный. Смотрел на неё, она смотрела в окно. Молчание комфортное, без напряжения.

Солнце поднималось выше, свет становился ярче. Город просыпался — машины за окном, голоса соседей, жизнь начиналась.

Оля допила кофе, посмотрела на него. Улыбнулась тихо.

— Не жалеешь?

— О чём?

— Что остался. Что ночь была.

Легионер покачал головой.

— Не жалею.

— Правда?

— Правда.

Она встала, обошла стол, села к нему на колени. Обняла за шею, положила голову на плечо. Сидели так, молчали. Солнце грело, кофе остывал, город жил.

Первое утро новой жизни. Без войны, без Зоны, без смерти. Просто утро. С кофе, с девушкой, с тишиной.