Шрам: ЧЗО

Глава 7

Проснулся в полдень. Голова тяжёлая, будто налита свинцом. Не от виски — два стакана не дают такого. От напряжения, от боя, от сыворотки в крови. Тело работало ночью на пределе. Адреналин, агрессия, рефлексы. Теперь расплата. Мышцы ноют, кости гудят, голова раскалывается.

Дюбуа сел на краю кровати, потёр лицо ладонями. Посмотрел на тумбочку. Кольт лежит. Наган нет. Впервые за два месяца нагана нет. Остался у трупа старого катали в подвале. Честно проигран, честно оставлен. Седьмой патрон выстрелил не в него.

Встал, оделся, умылся холодной водой. Лицо в зеркале чужое. Бледное, осунувшееся, глаза запавшие. Две недели после ранения, тело восстановилось, но душа нет. Мёртвые снятся каждую ночь. Сегодня не снились. Только темнота. Может от усталости, может от облегчения. Нагана нет — выбора нет. Жить дальше совсем не обязательно.

Вышел на улицу в час дня. Холодно, небо серое, ветер резкий. Ноябрь в Киеве. Город живёт обычной жизнью. Люди спешат, машины едут, магазины открыты. Пьер пошёл пешком, без цели. Просто шёл.

Голова пустая. Мыслей нет. Только шаги, только движение. Правой рукой двигал осторожно — плечо почти зажило, но ныло. Кисть работала, пальцы шевелились. Через неделю врач обещал полное восстановление. Сыворотка сделала своё дело. Корабль Тесея с новыми досками. Тот же капитан, другое тело.

Прошёл через Подол. Старые улицы, низкие дома, брусчатка неровная. Лужи в ямах отражали серое небо. Зашёл в пекарню, купил булку тёплую, съел на ходу. Вкус простой, хороший. Живой вкус. Не сухпаёк, не тушёнка из банки. Обычный хлеб обычного города.

Пошёл дальше. Мимо церкви, мимо рынка, мимо парка. Люди вокруг говорили на украинском, на русском. Смесь языков, привычная для Киева. Легионер слушал, не вслушивался. Просто фон, шум города. Не выстрелы, не взрывы. Мирный шум.

Через два часа дошёл до Андреевского спуска. Улица крутая, спускается от Верхнего города к Подолу. Туристическая, сувенирная. Художники продают картины, торговцы продают матрёшки, вышиванки, всякую дрянь. Мало людей — ноябрь, холодно, туристы не ходят.

Шёл вниз по спуску, медленно. И услышал.

Скрипка.

Звук чистый, высокий, резкий. Мелодия знакомая, но имени не вспомнил. Классика какая-то. Играли хорошо. Не дилетант, профессионал. Или талантливый любитель.

Пьер остановился, прислушался. Скрипка звучала откуда-то снизу, метров через пятьдесят. Пошёл на звук. Обогнул поворот, увидел.

Девушка стояла у стены старого дома. Молодая, лет двадцати, может чуть старше. Скрипка у плеча, смычок в правой руке, движения быстрые, точные, уверенные. Играла с закрытыми глазами, полностью в музыке.

Легионер остановился в десяти метрах, смотрел.

Блондинка. Волосы короткие, каре небрежное, но концы выкрашены в бирюзовый. Яркий, кислотный цвет. Глаза за очками-авиаторами, большими, с зеркальными стёклами. Не видно цвета, только отражение. Лицо бледное, скулы острые, губы тонкие. Красивая, но не классически. Остро, дерзко.

Одета странно. Кожаная куртка чёрная, потёртая, с заклёпками на плечах. Под курткой футболка с каким-то логотипом, выцветшим. Юбка школьная, серая в складку, короткая, выше колен. Гольфы чёрные, высокие, до середины бедра. Берцы армейские, чёрные, со шнуровкой, грубые, тяжёлые.

Образ нелепый. Панк, бунтарь, протест. Но вместе с тем что-то детское, беззащитное. Маленькая птица, взъерошенная, пытается казаться больше, опаснее. Распушила перья, топорщится. Но всё равно воробей, не ястреб.

Играла хорошо. Пальцы левой руки танцевали по грифу, быстро, точно. Смычок в правой вёл по струнам плавно, без рывков. Мелодия текла, взлетала, падала, кружилась. Что-то печальное, но красивое. Минорное.

Рядом на земле чехол от скрипки открытый, внутри несколько монет. Мелочь. Играет за деньги, уличный музыкант. Заработок нищенский, но играет.

Дюбуа стоял, слушал. Голова перестала болеть. Мысли ушли. Только музыка. Первый раз за два месяца ничего не сканировал, не проверял, не готовился к бою. Просто стоял, слушал скрипку.

Мелодия закончилась. Девушка открыла глаза, опустила скрипку. Увидела легионера, вздрогнула слегка. Не ожидала зрителя.

Посмотрела на него через авиаторы. Зеркальные стёкла отражали его лицо. Бледное, осунувшееся, с глазами пустыми. Она молчала, он тоже.

Пьер шагнул ближе, достал из кармана двести гривен. Наклонился, положил в чехол. Выпрямился, посмотрел на неё.

— Хорошо играешь.

Девушка сняла очки. Глаза медовые, яркие, необычные. Золотистые почти, с зелёными вкраплениями. Смотрели настороженно, оценивающе.

— Спасибо.

Голос низкий, чуть хриплый. Акцент киевский, мягкий.

Легионер кивнул, развернулся, пошёл дальше вниз по спуску. Сделал три шага. Она окликнула:

— Эй, погоди!

Остановился, обернулся. Девушка смотрела на деньги в чехле, потом на него.

— Это много. Слишком много за одну песню.

— Заслужила.

— Всё равно много. Может… может сыграю ещё? Что хочешь послушать?

Дюбуа думал секунду.

— Что-нибудь не грустное.

Она усмехнулась. Надела очки обратно, подняла скрипку к плечу. Подумала, начала играть.

Другая мелодия. Быстрая, живая, энергичная. Народная, похоже. Украинская или русская. Пальцы летали по грифу, смычок скакал по струнам. Весёлая, задорная музыка.

Пьер слушал. Не грустная, как просил. Но внутри всё равно пусто. Музыка красивая, но не заполняет пустоту. Ничто не заполняет. Ни музыка, ни алкоголь, ни бой. Пустота внутри постоянная. С Тессалита, может раньше.

Мелодия закончилась. Девушка опустила скрипку, посмотрела на него.

— Лучше?

— Лучше.

— Ты не улыбнулся. Даже не усмехнулся.

— Не умею.

Она наклонила голову, изучала его лицо.

— Военный?

— Бывший.

— Откуда? Восток?

— Нет. Другое место.

— Секретное?

— Не твоё дело.

Девушка фыркнула, но не обиделась.

— Ладно. Меня Оля, кстати.

— Пьер.

— Француз?

— По документам.

— А по факту?

— Это тоже не твоё дело.

Оля засмеялась. Звук короткий, звонкий.

— Странный ты. Даёшь мне двести гривен за одну песню, но говоришь как робот. Или как… не знаю. Как кто-то очень уставший.

Легионер молчал. Она права. Усталость глубокая, до костей. Два месяца в Зоне, двенадцать дней после ранения, ночь в притоне, русская рулетка, драка. Устал. Смертельно устал.

Но сказать не мог. Не хотел. Чужому человеку не объяснишь. Как объяснить что такое Зона? Зомби, мутанты, радиация, смерть на каждом шагу? Как объяснить что такое сыворотка? Корабль Тесея с новыми клетками? Как объяснить седьмой патрон, который выстрелил не в него?

Не объяснишь. Разные миры. Она воробей с бирюзовыми перьями, играет на скрипке за монеты. Он волк с артефактной кровью, убивает за контракт. Не пересекаются.

— Мне идти, — сказал он.

— Куда спешишь?

— Никуда.

— Тогда зачем идти?

Вопрос простой, ответ сложный. Легионер пожал плечами.

— Привычка. Всегда иду. Стоять не умею.

Оля посмотрела на него долго. Потом положила скрипку в чехол, закрыла, застегнула ремни. Встала, скрипка за спиной на лямках. Берцы громко стукнули по брусчатке.

— Пошли вместе тогда. Я тоже закончила на сегодня. Двести гривен достаточно на неделю. Угощу кофе за щедрость.

— Не надо.

— Надо. Ты выглядишь как человек, которому нужен кофе. Или что покрепче. Но кофе полезнее.

Дюбуа хотел отказаться. Но посмотрел на неё — маленькая, взъерошенная, с бирюзовыми волосами и медовыми глазами за авиаторами. Воробей, не боится волка. Или не видит волка. Видит просто уставшего человека.

— Ладно, — сказал он. — Кофе.

Оля улыбнулась. Первая улыбка за весь разговор. Мягкая, тёплая, живая.

— Отлично. Знаю место недалеко. Хорошее, дешёвое, тихое. Пошли.

Пошла вперёд, быстро, уверенно. Берцы стучали по брусчатке, юбка развевалась, скрипка на спине подпрыгивала. Легионер пошёл следом. Медленно, тяжело. Голова всё ещё гудела, но музыка помогла. Ненадолго, но помогла.

Волк шёл за воробьём по киевским улицам. Странная пара. Нелепая. Но Пьеру было всё равно. Кофе так кофе. Компания так компания. Хотя бы на час отвлечёт от мыслей.

От мёртвых, от Зоны, от седьмого патрона.

Который остался в башке у старого каталы в подвале.

Честно проигран, честно забыт.

Пока.

Кофейня оказалась в подвале старого дома. Узкая лестница вниз, дверь деревянная с облупленной краской, внутри тесно. Четыре столика, стойка маленькая, бариста за ней — парень молодой, с бородой и в фартуке. Пахло кофе, корицей, чем-то сладким.

Оля сняла скрипку, поставила у стены, скинула куртку. Под ней футболка с логотипом группы — «Кино», Цой, чёрно-белая. Села за столик у окна, точнее у окошка маленького на уровне потолка, через которое видны ноги прохожих на улице.

— Садись. Я закажу.

Дюбуа сел напротив. Стул деревянный, скрипучий. Стол старый, покрытый царапинами, следами от кружек. Уютно. По-настоящему уютно. Не показное, не нарочитое. Просто место где люди пьют кофе, сидят, разговаривают тихо.

Оля подошла к стойке, заказала два американо и что-то сладкое. Вернулась, села, сняла очки-авиаторы, положила на стол. Посмотрела на Пьера. Глаза медовые, яркие, живые. Изучала его лицо без стеснения.

— Ты правда не улыбаешься никогда?

— Редко.

— Почему?

— Не вижу причин.

— Грустно.

— Привык.

Бариста принёс кофе и синнабоны — булочки с корицей, глазурь сверху блестит. Оля взяла одну, откусила, закрыла глаза от удовольствия.

— Боже, как же это вкусно. Они делают лучшие в городе. Попробуй.

Легионер взял булочку, откусил. Сладкая, мягкая, корица на языке. Действительно вкусная. Он ел медленно, запивал кофе. Кофе крепкий, горький, правильный. Не растворимая дрянь из пакетиков, настоящий кофе.

Оля смотрела как он ест, улыбалась слегка.

— Тебе нравится?

— Да.

— Говоришь мало.

— Привык.

— Где научился так молчать? В армии?

— Там тоже.

— А где ещё?

Пьер посмотрел на неё. Девчонка любопытная, но не настойчивая. Задаёт вопросы легко, без давления. Можно ответить, можно промолчать. Не обидится.

— В разных местах. Там где молчать безопаснее чем говорить.

— Звучит страшно.

— Бывало.

Она допила кофе, откусила последний кусок синнабона. Вытерла пальцы салфеткой. Посмотрела в окошко, на ноги прохожих. Потом на него.

— Знаешь что мне нравится в тебе?

— Что?

— Ты не врёшь. Не придумываешь красивых историй. Говоришь правду или молчишь. Это редкость.

Легионер пожал плечами.

— Врать устал. Слишком много вранья вокруг. Проще говорить правду.

— Или молчать.

— Или молчать.

Оля засмеялась тихо.

— Ладно, молчун. Допивай кофе, пойдём гулять. Покажу тебе Киев. Настоящий, не туристический. Места где я выросла, где живу, где люблю бывать. Согласен?

Дюбуа хотел отказаться. Но посмотрел на неё — глаза яркие, живые, улыбка искренняя. Первый человек за два месяца, который просто хочет компании. Не оценивает, не боится, не сканирует. Просто девчонка с бирюзовыми волосами, которая играет на скрипке и любит синнабоны.

— Согласен.

Они вышли из кофейни. Холодно, но ветер стих. Оля надела куртку, закинула скрипку на спину, повела его через переулки. Не по центральным улицам, а дворами, закоулками. Старый Киев, не парадный. Покосившиеся заборы, облупленные стены, граффити на бетоне. Но живое, настоящее.

Она шла быстро, говорила много. Показывала дом где жила бабушка, двор где играла в детстве, магазин где покупала первую гитару. Рассказывала легко, без пауз. Пьер слушал молча, кивал иногда. Не говорил, но слушал. Впервые за долгое время просто слушал человека.

Дошли до парка маленького. Скамейки старые, деревья голые, листья на земле мокрые. Народу мало — пара бабушек с внуками, мужик с собакой. Тихо.

Оля села на скамейку, похлопала рядом. Пьер сел. Она достала сигареты, протянула. Он отказался. Она закурила, затянулась.

— Ты странный, Пьер.

— Почему?

— Потому что ты здесь, но как будто не здесь. Смотришь на всё со стороны. Как турист. Но не турист. Как… не знаю. Как призрак.

Легионер молчал. Она права. Он здесь физически, но не ментально. Тело в Киеве, голова в Зоне. Всегда в Зоне. Мёртвые там, опасность там, война там. Здесь мир, но мир чужой.

— Извини, — сказала Оля. — Не моё дело лезть в душу. Просто… просто хочется чтобы ты улыбнулся хоть раз. Выглядишь так, будто забыл как это делается.

— Может забыл.

— Тогда надо вспомнить.

Она затушила сигарету, встала, протянула руку.

— Пошли дальше. Покажу ещё одно место.

Он взял её руку, встал. Рука маленькая, тёплая, в ладони шершавости от струн скрипки. Она не отпустила сразу, держала секунду дольше. Потом отпустила, улыбнулась.

Повела дальше. Через парк, через мост пешеходный над железной дорогой, через квартал с девятиэтажками. Пришли к зданию старому, кирпичному. Библиотека. Районная, маленькая.

— Здесь я провела всё детство, — сказала Оля. — Читала всё подряд. Фантастику, классику, стихи. Влюбилась в Бродского, Ахматову, Мандельштама. Хотела стать поэтом, но стала музыкантом. Близко же.

Зашли внутрь. Тепло, тихо, пахло старыми книгами. Читальный зал пустой, библиотекарша за стойкой дремала. Оля повела Пьера между стеллажами. Книги старые, советские, корешки потёртые.

Она вытащила томик, показала. «Поль Верлен. Стихотворения». На французском.

— Ты француз по документам. Читаешь на французском?

— Читаю.

— Прочитай что-нибудь. Вслух.

Легионер взял книгу, открыл наугад. Попалось стихотворение короткое. «Осенняя песня». Начал читать тихо:

— Les sanglots longs

Des violons

De l'automne

Blessent mon cœur

D'une langueur

Monotone…

Голос менялся на французском. Становился мягче, теплее. Русский у него был хриплый, грубый, солдатский. Французский другой. Плавный, мелодичный, живой. Язык детства, язык до войны, до крови, до Зоны.

Он читал медленно, чётко. Произношение парижское, чистое. Слова текли, как музыка. Как скрипка Оли. Печально, красиво.

Закончил последнюю строфу, замолчал. Посмотрел на Олю.

Она стояла, глаза широко открыты, рот приоткрыт. Потом захлопала. Громко, искренне, без стеснения. Библиотекарша проснулась, шикнула. Оля не обратила внимания.

— Боже мой! — прошептала она. — Это было… это было прекрасно! Голос у тебя… почему ты не говорил что у тебя такой голос? Тёплый, красивый. Совсем другой! Ещё! Прочитай ещё что-нибудь!

Пьер усмехнулся. Первый раз за весь день усмехнулся. Не улыбка, но близко.

— Это просто французский.

— Нет! Это не просто язык. Ты… ты оживаешь когда читаешь. Видела. Лицо меняется, глаза меняются. Как будто другой человек. Живой. Пожалуйста, ещё одно. Хоть одно.

Легионер перелистнул страницы. Нашёл другое стихотворение. «Лунный свет». Начал читать:

— Votre âme est un paysage choisi

Que vont charmant masques et bergamasques…

Голос снова мягкий, тёплый. Слова французские обволакивали, текли как мёд. Он забыл про библиотеку, про Киев, про всё. Только стихи, только язык детства. Мать читала ему Верлена когда он был маленьким. Давно, в другой жизни. До войны, до легиона, до всего.

Закончил, закрыл книгу. Посмотрел на Олю. Она смотрела на него, глаза блестят. Не слёзы, но близко.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Не понимаю слов, но чувствую. Красиво. Так красиво, что хочется плакать.

— Верлен всегда так. Печальный, но красивый.

— Как ты.

Легионер посмотрел на неё удивлённо. Она улыбнулась.

— Ты тоже печальный, но красивый. Когда читаешь стихи. Когда голос меняется. Когда перестаёшь быть призраком и становишься человеком.

Пьер молчал. Не знал что ответить. Впервые за долгое время кто-то сказал что-то тёплое. Не про бой, не про задачу, не про контракт. Просто комплимент. Искренний.

Оля взяла книгу из его рук, поставила на полку. Взяла его за руку, повела к выходу.

— Пошли. Становится темно. Провожу тебя до гостиницы. Где живёшь?

— Подол. Недалеко от Контрактовой площади.

— Отлично. По пути.

Вышли из библиотеки. Вечер сгущался, фонари зажигались. Холодно, ветер снова поднялся. Оля шла рядом, близко. Плечо к плечу. Молчала, не говорила. Просто шла.

Дошли до гостиницы за полчаса. Остановились у входа. Оля посмотрела на него, улыбнулась.

— Спасибо за компанию. Было хорошо.

— Мне тоже.

— Правда?

— Правда.

— Тогда увидимся завтра? Приходи на спуск, буду играть с обеда. Послушаешь.

— Приду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Оля встала на цыпочки, поцеловала его в щёку. Быстро, легко. Отскочила, помахала рукой, побежала вниз по улице. Берцы громко стучали, скрипка прыгала на спине, бирюзовые волосы развевались.

Легионер стоял у входа в гостиницу, смотрел ей вслед. Рука сама потянулась к щеке, коснулась места где она поцеловала. Тёплое. Живое.

Впервые за два месяца почувствовал что-то кроме пустоты. Маленькое, еле заметное. Но что-то. Тепло. Интерес. Жизнь.

Оля с бирюзовыми волосами и медовыми глазами заставила его почувствовать себя человеком. На один день, на несколько часов. Но заставила.

Волк встретил воробья, и воробей не испугался. Просто пел, просто был рядом. Просто жил.

Может и волк может научиться. Снова. Медленно. По чуть-чуть.

Пьер зашёл в гостиницу, поднялся в номер. Лёг на кровать, смотрел в потолок. Голова больше не болела. Мысли тихие, спокойные. Мёртвые не толпились. Только голос Оли в ушах: «Ты оживаешь когда читаешь».

Может она права. Может французские стихи — способ вспомнить кто он был до войны. До крови. До Зоны.

Может завтра почитает ещё. Для неё. Для себя. Для жизни.

Маленькими шагами. По чуть-чуть.

Но это уже что-то.

Он закрыл глаза, уснул. Легко, спокойно. Без снов. Без кошмаров.

Только темнота. Мирная. И где-то далеко — звук скрипки.