Шрам: ЧЗО

Глава 12

Рыжий лес стоял мёртвый. Деревья голые, как после пожара, только пожара тут не было — радиация выжгла всё живое изнутри. Стволы цвета ржавчины, земля под ногами хрустела иглами, превратившимися в труху. Воздух пах железом и чем-то сладковатым, будто гниющим мясом, хотя мяса тут не было — просто так пахла Зона. Дозиметр на груди стрекотал монотонно, мерно, как метроном. Сто двадцать микрорентген. Много, но не смертельно. Можно ходить часа два, не больше.

Шрам шёл медленно, дробовик на изготовке. «Сайга» двенадцатого калибра, магазин на восемь патронов — картечь «Полева». Хорошее оружие для ближнего боя с тварями, которые не падают от винтовочной пули. Тут нужна массированность, останавливающая сила. Одна картечина в голову собаке-мутанту — она ещё метров пять пробежит на инерции. Три картечины — падает сразу. Математика простая, проверенная.

Солнце висело в небе белым пятном, просвечивало сквозь мутную дымку. Жара стояла плотная, душная, будто воздух превратился в вату. Пот тёк по спине ручьями, форма прилипала к телу. Противогаз болтался на боку — здесь он не нужен, радиация проникает не через лёгкие, а через кожу, медленно, терпеливо. Шлем с металлическим черепом остался на базе. Тут он ходил налегке: разгрузка, дробовик, нож, рация на поясе. Крид сказал — прогуляйся, освойся, почувствуй местность. Мол, новая база, новые правила, надо привыкнуть. Типичная отмазка, чтобы дать человеку время собраться с мыслями.

Только мысли собираться не хотели. Они разбредались, как крысы по углам, и каждая грызла своё. Оля в клинике. Немецкие врачи над ней колдуют, химию вливают, облучают. Спасают. А она не хотела спасения. Хотела прожить два месяца как человек, а не как лабораторная крыса. И он сломал её выбор. Купил ей жизнь ценой года своей. Только она смотрела на него так, будто он предал. Может, и предал.

Дозиметр застрекотал чаще. Шрам остановился, глянул на циферблат — сто восемьдесят. Рядом аномалия. Он огляделся. Справа, метрах в пятнадцати, воздух дрожал, будто над раскалённым асфальтом. «Жарка», местные называют. Температура в центре под пятьсот градусов. Кинешь туда банку тушёнки — она расплавится за минуту. Человека затянет — от него пепел останется. Зона любит такие фокусы. Убивает креативно.

Он обошёл аномалию широкой дугой, дробовик держал стволом вперёд. Лес молчал. Ни ветра, ни птиц, ни насекомых. Только стрёкот дозиметра и хруст под ботинками. Мёртвая тишина, от которой в ушах звенело. Он шёл дальше, вглядываясь в промежутки между стволами. Тварей пока не видно, но они есть. Всегда есть.

Через пять минут увидел первую. Собака. Метрах в тридцати, стояла боком, вынюхивала что-то в земле. Шерсть клочьями, рёбра торчат, на морде наросты, похожие на коралл. Мутант. Радиация их не убивает — она их меняет. Делает быстрее, злее, голоднее. Эта пока не учуяла. Ветра нет, запах не несёт.

Шрам медленно поднял дробовик, прицелился. Тридцать метров — дальновато для картечи, но попасть можно. Целился в шею, чуть ниже черепа. Выдохнул. Палец на спуске. Выстрел.

Грохот разорвал тишину. Собака дёрнулась, взвизгнула, рухнула на бок. Дёргалась, скулила, лапы гребли землю. Не убил наповал. Шрам выругался, пошёл вперёд, перезаряжая на ходу. Подошёл метров на десять, прицелился в голову. Второй выстрел. Собака перестала дёргаться.

Он подошёл, посмотрел. Картечь разворотила шею, вторая очередь снесла полчерепа. Кровь чёрная, густая, пахла химией. Наросты на морде переливались на солнце, будто стекло. Артефакты в плоти. Зона вплавляла их в тела, создавала гибриды. Красиво и мерзко одновременно.

Дозиметр запищал громче. Он глянул — двести пятьдесят. Труп фонил. Долго стоять рядом нельзя. Шрам развернулся, пошёл дальше.

Через полчаса наткнулся на стаю. Пять собак, копошились возле чего-то, рычали, огрызались друг на друга. Он пригнулся за поваленным стволом, осмотрелся. Собаки жрали кабана. Огромного, метра два в холке, клыки по двадцать сантиметров. Тоже мутант. Шкура на нём бронёй, пробить такую можно только бронебойными. Но собаки нашли способ — вгрызлись в брюхо, выдирали кишки, жрали прямо так, по-живому. Кабан ещё дышал, хрипел, пытался встать. Не мог. Спина сломана, задние ноги волочились.

Шрам смотрел. Зона такая — здесь не умирают быстро. Здесь умирают медленно, мучительно, под визг и хрип. Милосердия тут нет.

Он прицелился, выстрелил в ближайшую собаку. Та упала. Остальные дёрнулись, оскалились, бросились на него. Вторая, третья, четвёртая картечь. Две собаки упали, две продолжали бежать. Двадцать метров. Пятая очередь — одна рухнула кувырком, визжа. Последняя в десяти метрах прыгнула. Шрам выстрелил в прыжке, почти в упор. Картечь снесла собаке грудь, развернула в воздухе, швырнула на землю. Дёргалась, захлёбывалась кровью. Он перезарядил последний патрон, подошёл, выстрелил в голову.

Тишина вернулась. Он стоял, дышал тяжело, пот заливал глаза. Дозиметр стрекотал, как бешеный — триста. Трупы фонили все разом. Нужно уходить.

Кабан всё ещё дышал. Хрипел, смотрел мутным глазом. Шрам подошёл, достал нож. Всадил под рёбра, в сердце. Кабан вздрогнул, выдохнул, замер. Милосердие. Единственное, что тут можно дать.

Он вытер нож о шкуру, спрятал обратно. Развернулся, пошёл прочь. Дозиметр орал, цифры ползли вверх — триста пятьдесят, четыреста. Где-то рядом горячая точка. Он ускорил шаг, не оборачиваясь. Трупы останутся гнить. Зона их переварит, превратит в удобрение для новых мутаций. Круговорот смерти в природе.

Через двадцать минут вышел к опушке. Дозиметр успокоился — сто десять. Он остановился, глянул назад. Рыжий лес стоял неподвижно, мёртво, будто декорация. Только где-то в глубине что-то выло — протяжно, тоскливо. Новая тварь, учуявшая запах крови.

Шрам достал флягу, сделал глоток. Вода тёплая, с привкусом металла. Закрыл флягу, повесил обратно. Проверил магазин — два патрона осталось. Мало. Надо пополнить запас.

Рация на поясе зашипела.

— Шрам, приём, — голос Лукаса, хриплый, с акцентом.

Он снял рацию, нажал кнопку.

— На связи.

— Где ты?

— Рыжий лес. Западная опушка.

— Возвращайся на базу. Брифинг через час. Завтра выходим.

— Принял.

Он повесил рацию обратно, огляделся последний раз. Рыжий лес молчал. Дозиметр стрекотал тихо, мерно. Где-то вдали снова завыло. Он развернулся, пошёл к базе. Сафари закончено. Шесть тварей убито. Обычный день в Зоне. Ничего особенного.

Только мысли всё равно разбредались. Оля. Клиника. Её глаза, в которых застыло разочарование. Год службы впереди. Триста шестьдесят пять дней в аду, чтобы купить ей шанс. Не жизнь — шанс. Может, даже не выживет. Но он попробовал. Сломал её выбор, но попробовал.

Шрам шёл по мёртвому лесу, дробовик на плече, сапоги месили труху из игл. Солнце висело в небе, жгло затылок. Пот тёк по спине. Дозиметр стрекотал. Всё как обычно. Жизнь продолжалась. Пока продолжалась.

База была в двух километрах, но Зона любила превращать два километра в марафон со стрельбой. Шрам шёл по тропе, протоптанной сталкерами — земля утрамбована, по краям метки на деревьях, старые консервные банки. Относительно безопасный маршрут. Относительно.

Дозиметр стрекотал ровно, сто двадцать микрорентген, терпимо. Солнце склонялось к горизонту, тени вытягивались, становились длинными и чёрными. Худшее время для перехода — сумерки. Твари выходят на охоту. Но выбора не было. Брифинг через час, опаздывать нельзя. Лукас не из тех, кто прощает опоздания.

Он шёл быстро, но без суеты, дробовик держал двумя руками, стволом вперёд. Два патрона в магазине, коробка картечи в разгрузке — двадцать пять штук. Перезарядить на ходу можно за пять секунд, если руки не трясутся. У него не тряслись. Никогда.

Лес редел, деревья стояли дальше друг от друга, между ними кустарник, сухая трава по колено. Плохо. Открытое пространство — хорошо для обзора, плохо для укрытия. Если наткнётся на стаю, прятаться негде. Только бежать или стрелять.

Впереди что-то хрустнуло. Он замер, прислушался. Тишина. Потом снова — хруст веток, тяжёлое сопение, шорох. Не одно животное. Несколько.

Шрам медленно присел за куст, выглянул. Метрах в сорока, на поляне — кабаны. Четыре штуки. Огромные, по полторы тонны каждый, шкура бронёй, клыки торчат, как сабли. Копались в земле, вырывали корни, жевали. Мутанты, но травоядные. Пока травоядные. Радиация делала с ними странные вещи — иногда кабаны переходили на мясо. Зависело от степени облучения, от того, какие артефакты впаялись в плоть.

Он замер, соображал. Обойти — значит потерять полчаса, петлять через болота. Риск нарваться на аномалии. Пройти напрямик — значит пройти мимо кабанов метрах в двадцати. Если не спугнуть, пропустят. Если спугнуть — затопчут. Полторы тонны живого мяса на скорости сорок километров в час — танк из плоти. Картечь такую шкуру не пробьёт. Только бронебойные. Которых нет.

Он огляделся. Справа, метрах в пятидесяти — старый бетонный блок, остатки фундамента. Укрытие. Если побежит, успеет. Если кабаны не среагируют.

Ветер подул в спину. Шрам выругался мысленно. Запах понесёт прямо на них. Секунды три до реакции.

Кабан поднял морду, принюхался. Заревел — низко, утробно, как паровозный гудок. Остальные дёрнулись, развернулись. Увидели. Второй рёв, третий, четвёртый. Стадо. Они ударили копытами, земля задрожала.

Шрам рванул к блоку. Бежал, не оглядываясь, ноги месили траву, разгрузка била по бокам. Позади грохот копыт нарастал, как гром. Тридцать метров до укрытия. Двадцать. Дыхание жгло горло, сердце колотилось. Кабаны орали, топот как артобстрел.

Десять метров. Он прыгнул, перемахнул через край бетонного блока, рухнул на землю за ним. В ту же секунду первый кабан врезался в блок с другой стороны. Удар как взрыв, бетон треснул, посыпалась крошка. Кабан заревел, отпрыгнул, развернулся, ударил снова. Второй, третий присоединились. Били рылами, клыками, копытами. Блок качался, крошился, но держался. Советский бетон, армированный. Спасибо строителям.

Шрам лежал, дышал тяжело, ждал. Кабаны били, орали, но перепрыгнуть не могли — блок метра два высотой, тонна весом. Через минуту они устали, отошли, стояли кругом, сопели, рыли землю. Ждали.

Он осторожно выглянул. Четыре морды уставились на него. Глаза красные, налитые кровью. Слюна капала с клыков. Не уйдут. Будут стоять, пока он не выйдет или пока не стемнеет. А в темноте у них преимущество.

Нужно их убрать. Он перезарядил дробовик, проверил патроны. Два в стволе, двадцать пять в коробке. Картечь не пробьёт шкуру в лоб. Но есть слабые места. Глаза. Пасть. Брюхо, если завалить на бок.

Шрам прицелился в ближайшего, целился в морду, чуть выше клыков. Выстрел. Картечь размазалась по шкуре, несколько дробин попало в глаз. Кабан взревел, дёрнулся, но не упал. Разозлился сильнее. Ударил в блок с разбега. Бетон треснул глубже.

Второй выстрел, в того же. Опять в морду. Дробины попали в ноздри, в пасть. Кабан захрипел, закашлялся, кровь хлынула из ноздрей. Он отступил, мотал головой, чихал кровью. Остальные три смотрели, рыли землю.

Шрам перезарядил, выстрелил в следующего. Промах. Картечь прошла мимо, срезала ухо. Кабан взревел, пошёл на таран. Удар. Блок качнулся, трещина расползлась. Ещё пара таких — развалится.

Он целился тщательнее. Ждал, пока кабан остановится. Выстрелил. Попал в глаз. Кабан заорал, упал на колени, бился мордой о землю. Второй выстрел, в затылок, там где шея переходит в спину. Хрящ, незащищённый. Картечь вошла, кабан рухнул, дёргался, затих.

Два осталось. Плюс раненый, который харкал кровью в стороне.

Шрам перезарядил, прицелился. Третий кабан не стал ждать, пошёл в обход, искал способ зайти сбоку. Умный. Он проследил, куда тот движется, развернулся, выстрелил. Промах. Кабан ускорился, побежал. Шрам перезарядил на автомате, выстрелил снова. Попал в бок, но шкура не пробилась. Кабан прыгнул, перемахнул через край блока.

Полторы тонны упали сверху. Шрам откатился, кабан рухнул туда, где он был секунду назад. Земля задрожала. Кабан развернулся, клыки блеснули. Шрам выстрелил в упор, в пасть. Картечь вошла в глотку, вышла через затылок. Кабан осел, захрипел, повалился набок.

Четвёртый прыгнул следом. Шрам не успел перезарядить, ударил прикладом по морде. Кабан отшатнулся, но не остановился. Пошёл вперёд, давил массой. Шрам уперся спиной в блок, перезарядил одной рукой, второй держал дробовик горизонтально, упираясь в клыки. Кабан толкал, рычал, слюна летела. Шрам вставил патрон, вскинул ствол, выстрелил снизу, в нижнюю челюсть. Картечь прошла через язык, нёбо, в мозг. Кабан рухнул на него.

Он вывалился из-под туши, тяжело дышал, форма в крови и слюне. Встал, огляделся. Три кабана мертвы. Раненый, первый, стоял в двадцати метрах, смотрел одним глазом, хрипел. Не нападал. Умирал. Кровь лилась из ноздрей, дышал с хрипом.

Шрам поднял дробовик, прицелился, выстрелил. Кабан упал.

Тишина вернулась. Он стоял, дышал через рот, пот заливал глаза. Дозиметр стрекотал — двести. Трупы фонили. Нужно уходить.

Он перезарядил магазин полностью, восемь патронов, проверил коробку — осталось семнадцать. Хватит, если не нарвётся на армию. Посмотрел на кабанов. Мясо хорошее, можно было бы вырезать, принести на базу. Но тащить центнер мяса два километра — себе дороже. Плюс радиация. Пусть лежат.

Он обошёл блок, вышел на тропу, пошёл дальше. Солнце село, сумерки сгущались. Небо из синего стало серым, потом фиолетовым. Звёзды не видно — облака. Или радиационная дымка, хрен разберёшь.

Лес кончился, началось поле. Трава по пояс, сухая, шуршала под ногами. Дозиметр стрекотал тише — восемьдесят. Чисто. Относительно.

Он шёл быстро, но не бежал. Бег привлекает внимание. Движение на периферии зрения — инстинкт хищника. Видит — преследует. Лучше идти ровно, спокойно, как будто ты часть пейзажа.

Метров через триста почувствовал. Не услышал, не увидел — почувствовал. Холод между лопатками, мурашки на затылке. Инстинкт, наработанный годами в легионе. Когда кто-то смотрит на тебя через прицел. Или готовится к прыжку.

Он обернулся, вглядываясь в сумерки. Ничего. Поле, трава, ветер гонит волны. Замер, прислушался. Тишина. Потом звук — тонкий, высокий, как комариный писк. Но громче. И ближе.

Кровосос.

Шрам дёрнулся, но поздно. Тварь вылетела из травы метрах в пяти — размером с собаку, на четырёх лапах, кожа серая, голая, хобот вместо морды, длинный, с присоской на конце. Глаза как у насекомого, фасеточные, горели в сумерках красным. Пищала, летела низко над землёй, хобот тянулся вперёд.

Он выстрелил, не целясь, от бедра. Промах. Кровосос увернулся, зашёл сбоку. Быстрый, сволочь, скорость как у гепарда. Второй выстрел — попал по касательной, сорвал кусок кожи с бока. Тварь пискнула громче, злее, не остановилась.

Прыгнула. Шрам отступил, ударил прикладом. Попал в морду, кровосос отлетел, кувыркнулся, вскочил. Пищал, кружил, искал угол атаки. Хобот извивался, присоска раскрывалась, внутри зубы — кольца, как у миноги.

Шрам прицелился, ждал. Кровосос метнулся влево, вправо, запутывал. Потом рванул прямо. Он выстрелил в прыжке. Картечь вошла в грудь, развернула тварь в воздухе, швырнула на землю. Кровосос дёргался, пищал тоньше, захлёбывался. Хобот бился о землю, присоска раскрывалась, закрывалась.

Шрам подошёл, выстрелил в голову. Писк оборвался. Тварь затихла.

Он стоял, дышал тяжело, смотрел. Кровосос лежал в траве, лапы скрючены, хобот вытянулся. Из присоски текла чёрная слизь, пахла хлоркой. Дозиметр запищал — триста пятьдесят. Фонит сильно.

Шрам развернулся, пошёл прочь. Патроны кончались — четыре в магазине, семнадцать в коробке. Двадцать один. До базы километр. Лучше не встречать больше ничего.

Шёл быстрее, почти бежал. Поле кончилось, начался овраг — склон вниз, камни, кусты. Внизу огни — база. Вход в шахту, бетонная будка, прожектор. Охрана у ворот, два автоматчика. Увидели его, вскинули стволы, узнали, опустили.

— Шрам? — один крикнул.

— Я.

— Опаздываешь. Лукас уже орёт.

Он молча прошёл мимо, спустился по ступеням в шахту. Коридор, бетонные стены, лампы дневного света. Холодно после жары. Пот на спине мгновенно стал ледяным. Он шёл, дробовик на плече, сапоги гремели по бетону.

Казарма — третья дверь слева. Он зашёл, бросил дробовик на койку, стянул разгрузку. Форма вся в крови, слюне, грязи. Пахла порохом, потом, кабаньей кровью. Он стянул её, бросил в угол. Умоется потом.

Дверь распахнулась. Лукас — широкий, коренастый, лицо рябое, шрам через бровь. Смотрел тяжело.

— Опоздал.

— Кабаны. Четыре штуки. Плюс кровосос.

— Живой?

— Живой.

— Ладно. Брифинг через пять минут. Умойся. Воняешь как бойня.

Лукас развернулся, вышел. Шрам стоял, смотрел в стену. Пять минут. Хватит, чтобы плеснуть водой в лицо. Не хватит, чтобы забыть, как кабан давил его к блоку. Или как пищал кровосос, захлёбываясь кровью.

Но это не важно. Важно, что он дошёл. Выжил. Снова.

Он пошёл к умывальнику. Вода ледяная, пахла ржавчиной. Плеснул в лицо, шею, руки. Кровь смылась, грязь — нет. Въелась. Пусть.

Вытерся, натянул чистую форму, проверил пистолет. Кольт на месте, семь патронов. Хватит.

Пошёл на брифинг. Завтра Зона № 8. Профессор Штайнер. Охрана. Обычная работа.

А мысли всё равно разбредались. Оля. Клиника. Её глаза. Год службы. Триста шестьдесят пять дней минус один. Триста шестьдесят четыре осталось.

Шрам шёл по коридору, сапоги гремели. Дозиметр на груди молчал. База чистая. Но это ненадолго. Завтра снова в Зону.

Всегда снова.

Брифинг-комната находилась на втором уровне, сразу за оружейной. Бетонная коробка четыре на шесть, стол посередине, карта Зоны на стене, прикнопанная кнопками. Лампа дневного света гудела, мигала — контакт плохой. На столе термос с кофе, пепельница, набитая окурками. Пахло табаком, потом и сыростью — вентиляция в шахтах никогда не работала нормально.

Лукас стоял у карты, спиной к двери, изучал маршруты. Остальные сидели — Марко, Диего, Педро, Рафаэль. Все бразильцы, все из BOPE, все с лицами, на которых было написано, что они видели дно фавел и выжили. Марко — худой, жилистый, с татуировкой черепа на шее. Диего — широкий, как шкаф, бритый наголо. Педро — самый молодой, лет двадцать пять, шрам через губу. Рафаэль — старший после Лукаса, седина на висках, глаза усталые.

Пьер вошёл, закрыл дверь. Все обернулись. Лукас глянул через плечо.

— Садись.

Дюбуа сел на свободный стул, у края стола. Марко скользнул взглядом по его форме — чистая, но волосы ещё мокрые, капли стекают на воротник. Усмехнулся.

— Кабаны, говоришь?

— Четыре.

— Убил всех?

— Всех.

— Из дробовика?

— Из дробовика.

Марко присвистнул, сказал что-то по-португальски. Диего хмыкнул. Рафаэль молчал, смотрел на легионера оценивающе. Не верил или проверял — хрен поймёшь.

Лукас развернулся, постучал пальцем по карте.

— Заканчивайте базар. Слушайте.

Все замолчали. Легионер вытащил флягу, сделал глоток воды — всё ещё чувствовал привкус пороха на языке. Лукас ткнул пальцем в карту, в точку к северо-востоку от базы.

— Мёртвый город. Двадцать километров отсюда, через рыжий лес, потом мост через реку. Город заброшен с восьмидесятых. Радиация высокая, триста-пятьсот микрорентген фон, местами до тысячи. Аномалии повсюду. Мутанты — кабаны, собаки, кровососы, может псевдогиганты, если не повезёт. Сталкеры туда не ходят. Слишком опасно, слишком мало профита.

Он провёл пальцем по карте, показывая маршрут.

— Мы идём туда. Задача — разведка закрытой военной лаборатории. Объект «Горизонт». Находится в центре города, под землёй, бункер, три уровня. Советские военные делали там что-то секретное — биооружие, психотронику, хрен знает что. Документы засекречены до сих пор. Корпорация хочет знать, что там осталось. Образцы, данные, артефакты.

Марко поднял руку.

— А почему мы? Есть сталкеры, которые знают город. Пусть они идут.

— Сталкеры ненадёжны. Болтают лишнее, продают инфу конкурентам. Нам нужна конфиденциальность. Плюс, если там что-то ценное, сталкеры могут попытаться присвоить. Мы — нет. У нас контракт.

— А если там ничего нет? — спросил Педро.

— Тогда мы убеждаемся, что там ничего нет, фотографируем, составляем отчёт, возвращаемся. Простая работа.

Простая, как ядрёна мать, подумал наёмник. Двадцать километров через Зону, мост, который может быть заминирован или разрушен, город, полный тварей, лаборатория под землёй, где может быть всё что угодно — от зомби до радиоактивной плесени. Простая работа.

Лукас перешёл к деталям.

— Выход завтра, ноль-шестьсот. Два «Урала», едем до края рыжего леса, дальше пешком. Мост в пяти километрах. Переходим, зачищаем периметр, движемся к центру города. Объект «Горизонт» — координаты вот. — Он ткнул пальцем в другую точку на карте. — Бункер под развалинами городской администрации. Вход замаскирован, но у нас есть схема. Спускаемся, проводим разведку, берём образцы если есть, выходим. Всё. Время на операцию — восемь часов. Если не успеваем, ночуем в городе, возвращаемся на следующий день.

— Ночевать в мёртвом городе, — пробормотал Диего. — Охуенная идея.

— Есть альтернатива? — Лукас посмотрел на него тяжело. — Нет. Значит, делаем как сказано. Снаряжение — полный боекомплект, противогазы, дозиметры, фонари, верёвки, аптечки. Еда и вода на два дня. Рации на тактической частоте, шифрованные. Если кто-то потеряется, вызываем по рации, ждём десять минут. Не отвечает — идём дальше. Никто не остаётся искать пропавших. Понятно?

Все кивнули. Жёсткое правило, но справедливое. В Зоне нельзя рисковать группой ради одного. Пьер знал это ещё по Мали. Там оставляли раненых, если их нельзя было эвакуировать. Давали морфин, гранату, уходили. Милосердие и прагматизм.

Рафаэль поднял руку.

— А что насчёт радиации? Восемь часов в зоне с фоном пятьсот — это доза.

— Таблетки радиопротектора выдадут перед выходом. Плюс, в бункере радиация ниже, стены защищают. Главное — не задерживаться на открытых участках, двигаться быстро. И не трогать ничего светящегося.

— А если найдём артефакты?

— Берём. Контейнеры свинцовые выдадут. Но только те, которые не фонят выше тысячи. Остальное — фотографируем, оставляем.

Лукас обвёл всех взглядом.

— Вопросы?

Легионер поднял руку. Лукас кивнул.

— Мост. Если он разрушен или заблокирован, как переправляемся?

— Река неглубокая, метра полтора. Можно перейти вброд. Но течение быстрое, плюс радиация в воде. Если мост не проходим, ищем другой путь. Есть переправа в пяти километрах вверх по реке, старая дамба. Но это крюк, потеряем два часа.

— А если дамба тоже разрушена?

— Тогда возвращаемся, докладываем, получаем новый план. Импровизируем на месте.

Наёмник кивнул. Импровизация в Зоне — это русская рулетка. Но выбора нет.

Марко достал сигарету, закурил. Дым поплыл к лампе, завис там, не рассеиваясь. Вентиляция действительно не работала.

— А твари? — спросил он. — Если нарвёмся на стаю псевдогигантов?

— Уходим. Не вступаем в бой, если можно избежать. Псевдогиганты медленные, но сильные. Один удар — сломает позвоночник. Если нет выхода, стреляем в ноги, валим на землю, добиваем в голову. Гранаты не помогут, шкура толстая. Только автоматический огонь, прицельно.

— А если их несколько?

— Тогда молимся.

Тишина. Диего хмыкнул, потушил окурок в пепельнице. Педро сидел, грыз ноготь, смотрел в карту. Рафаэль закрыл глаза, будто дремал. Дюбуа знал — не дремал. Прокручивал маршрут, просчитывал риски. Старый солдат. Таких убить трудно.

Лукас налил кофе из термоса, сделал глоток, скривился — остыл.

— Снайперская поддержка, — сказал он, глядя на Пьера. — Ты пойдёшь с винтовкой. СВ-98, оптика, глушитель. Позиции выбираешь сам, прикрываешь группу. Если увидишь угрозу, которую мы не видим — убираешь молча. Если можешь убрать молча — убирай. Если нет — докладываешь, мы решаем. Твоя задача — быть нашими глазами. Понял?

— Понял.

— Хорошо.

Лукас выпрямился, сложил карту, засунул в карман.

— Отбой в двадцать два ноль-ноль. Подъём в пять тридцать. Проверка снаряжения в пять сорок пять. Выход в шесть. Кто опоздает — останется на базе. Вопросы?

Никто не ответил.

— Свободны.

Все встали. Марко потянулся, хрустнул позвонками. Диего зевнул. Педро пошёл к двери первым. Рафаэль задержался, посмотрел на легионера.

— Первый выход с нами?

— Первый.

— Слушай команду. Лукас знает своё дело. Если говорит бежать — беги. Если говорит стрелять — стреляй. Не думай. В Зоне думать некогда.

— Знаю.

Рафаэль кивнул, вышел. Наёмник остался один с Лукасом. Тот смотрел на него, оценивал.

— Кабаны, — сказал он. — Правда вальнул стаю этих Пепп?

— Правда.

— Как? Или пиздишь…

— Целился в слабые места. Глаза, пасть, горло. Картечь шкуру не пробивает, но слизистые пробивает.

Лукас хмыкнул.

— Умный. Хорошо. Мне нужны умные. Дураков в Зоне хватает. Они все мертвы.

Он повернулся к двери, остановился.

— Ещё одно. Если что-то пойдёт не так, если кто-то из нас ранен и не может идти — решаю я. Не ты, не Марко, не Рафаэль. Я. Понял?

— Понял.

— Хорошо.

Лукас вышел. Дверь захлопнулась. Пьер остался один. Он стоял, смотрел на карту, прикнопленную к стене. Мёртвый город. Двадцать километров. Мост. Бункер. Лаборатория. Что там осталось после тридцати лет? Скелеты в халатах, бумаги, покрытые плесенью, ржавое оборудование? Или что-то живое, мутировавшее, ждущее?

Он провёл пальцем по карте, по маршруту. Рыжий лес — знакомый. Мост — неизвестный. Город — полная загадка. Хорошо хоть группа опытная. Бразильцы из BOPE — не туристы. Они прошли войну в фавелах, где каждый угол мог быть засадой, каждое окно — снайперской позицией. Зона для них не сильно отличается. Только вместо наркоторговцев — мутанты. Принцип тот же.

Наёмник повернулся, вышел. Коридор пустой, лампы мигают. Он пошёл к казарме. Нужно проверить снаряжение, почистить оружие, поспать часов пять. Завтра будет долгий день.

В казарме никого. Остальные либо в столовой, либо в курилке. Легионер сел на койку, достал винтовку из чехла. СВ-98, ствол холодный, затвор смазан. Он разобрал её, проверил каждую деталь, протер, собрал обратно. Потом Кольт. Магазин на семь патронов, один в патроннике. Всё чисто.

Форму сменил на чистую, проверил разгрузку — патроны, гранаты, аптечка, фляга, нож. Всё на месте. Дозиметр на шее, рация на поясе. Готов.

Он лёг на койку, закрыл глаза. Лампа над головой гудела. Где-то в коридоре смеялись — Марко и Диего, судя по голосам. Говорили по-португальски, быстро, весело. О чём-то своём.

Пьер лежал, слушал. Думал об Оле. Интересно, как она там. Лежит в палате, капельницы в венах, химия течёт по крови, убивает раковые клетки. И нормальные заодно. Волосы выпадают, кожа бледнеет, тошнит. Но жива. Пока жива.

Он сжал кулаки. Триста шестьдесят четыре дня. Осталось триста шестьдесят четыре дня. Потом свобода. Потом он вернётся, заберёт её из клиники, увезёт куда-нибудь далеко. Может, в Прованс. Или в горы. Туда, где нет Зоны, нет радиации, нет кабаньих клыков и кровососов. Только солнце, лаванда, тишина.

Если она выживет. Если он выживет. Если мир не рухнет за это время.

Слишком много «если».

Дюбуа открыл глаза, посмотрел в потолок. Бетон, трещины, старая ржавая труба. Шахта. База. Зона. Его дом на год. Временный дом. Клетка.

Он повернулся на бок, закрыл глаза снова. Нужно спать. Завтра мёртвый город. Завтра лаборатория. Завтра очередная порция смерти.

Но пока он жив. И будет жить. Потому что нет выбора.

Легионер заснул под гул лампы и далёкий смех бразильцев. Сны не снились. Никогда не снились. Это было милосердием.