Шрам: ЧЗО

Глава 11

Декабрь тянулся медленно. Каждый день с Олей был подарком и проклятием одновременно. Она слабела. Не резко, не драматично — постепенно, неумолимо. Синяки появлялись от малейших прикосновений. Кровь из носа по утрам. Усталость после получаса ходьбы. Скрипка звучала теперь по полчаса вместо двух часов.

Пьер смотрел, как она угасает. Медленно, день за днём. И ничего не мог сделать. Она отказалась от лечения. Выбрала жизнь короткую, но свою. Без больниц, без химии, без мучений.

Он пытался уважать этот выбор. Пытался. Но внутри рвало на части.

По ночам лежал без сна, смотрел на неё спящую. Считал дни. Середина декабря — две недели прошло. Сорок шесть дней осталось, а может меньше. Она слабела быстрее, чем предсказывали врачи.

Что если месяц? Что если три недели?

Мысли крутились, не давали покоя. Он солдат. Привык решать проблемы действием. Враг — убить. Задачу — выполнить. Опасность — устранить. Но здесь бессилен. Болезнь не убьёшь пулей, смерть не остановишь силой.

Оля чувствовала его внутреннюю борьбу. Говорила мало, но смотрела понимающе. Знала, что он страдает. Просила не страдать. Но как?

Новый год встретили на той же крыше. Плед, термос, печенье. Фейерверки над Киевом — огни, взрывы цветные, красота недолговечная. Оля смотрела завороженно, улыбалась слабо, но улыбалась.

— Красиво, — прошептала она. — Последний Новый год. Хочу запомнить.

— Не последний, — сказал Пьер автоматически, не веря собственным словам.

Она посмотрела на него грустно.

— Не ври. Мы оба знаем. Это конец. Скоро.

Он сжал её руку, молчал. Что сказать? Врать бесполезно. Она права.

Вернулись домой в два ночи. Оля едва дошла — поднялись по лестнице с трудом, три этажа как гора. Легионер предложил нести на руках, она отказалась гордо. Дошла сама, но упала на кровать без сил.

Пьер раздел её осторожно, укрыл одеялом. Сел рядом, смотрел. Дышит тяжело, лицо бледное, губы синеватые. Кислорода не хватает. Кровь плохо работает. Лейкоз разрушает организм изнутри, медленно, методично.

Она открыла глаза, поймала его взгляд.

— Не смотри так. Как на покойницу.

— Извини.

— Ложись рядом. Согрей меня.

Лёг, обнял осторожно. Тело худое, кости чувствуются сквозь кожу. Похудела за две недели килограммов на пять, может больше. Ела мало — сил не было.

— Пьер, — прошептала она в темноту.

— Да?

— Спасибо, что не бросил. Знаю, трудно смотреть, как я умираю. Но ты рядом. Это много значит.

Легионер прижал её крепче, спрятал лицо в её волосах. Бирюзовые пряди пахли лавандой — запах, который будет помнить всегда.

— Никуда не денусь, — хрипло выдавил он.

Оля заснула через минуту. Дыхание ровное, тихое. Он не спал — смотрел в темноту, думал.

Что если? Что если всё же попробовать? Деньги есть — пятнадцать тысяч евро. Половина нужной суммы. Остальное можно… достать. Взять контракт, работу, что угодно. Крид найдёт работу. Всегда находит.

Но она отказалась. Выбор её. Нельзя идти против.

Или можно?

Внутренний диалог мучительный, бесконечный. Уважение к выбору против желания спасти. Свобода против жизни. Что важнее?

Три дня после Нового года Оля упала. Дома, на кухне. Просто стояла, готовила чай — ноги подкосились. Упала, ударилась головой об угол стола. Кровь, рана, потеря сознания.

Пьер вызвал скорую. Приехали быстро, увезли в больницу районную. Обследование, анализы, врачи с серьёзными лицами. Собрали легионера в коридоре, говорили тихо, но твёрдо.

— Состояние критическое. Гемоглобин упал до шестидесяти — норма сто двадцать. Тромбоциты почти нулевые, кровь не сворачивается. Внутренние кровотечения начались. Без лечения — неделя, максимум две. С лечением шанс есть, но нужно начинать срочно.

— Она отказалась от лечения.

Врач посмотрел удивлённо, потом понимающе кивнул.

— Личные причины?

— Да.

— Понятно. Тогда ничего не сделаем. Подпишите отказ от госпитализации, заберёте её домой. Обезболивающее дадим, морфин. Чтобы не страдала в конце.

Легионер стоял в коридоре больницы, держал бумаги дрожащими руками. Отказ от госпитализации. Подпишет — Оля умрёт через неделю. Не подпишет — заставит лечиться против воли.

Руки дрожали. Впервые за тринадцать лет не знал, что делать. Всегда были приказы, задачи, цели. Здесь выбор — мучительный, невозможный.

Зашёл в палату медленно. Оля лежала под капельницей, глаза открыты, смотрели в потолок. Увидела его, улыбнулась слабо.

— Привет.

— Привет. Как ты?

— Хреново. Но живая. Пока.

Пьер сел рядом на краешек кровати, взял её руку. Холодная, тонкая, вся в синяках.

— Врачи говорят, неделя осталась. Без лечения.

Оля кивнула спокойно.

— Знаю. Чувствую. Организм отключается. Скоро конец.

— Можно начать лечение. Сейчас. Химиотерапию, переливание. Шанс есть.

Она покачала головой медленно.

— Нет. Мы договорились. Я выбрала.

— Но ты умираешь!

— Знаю. Приняла. Не надо спасать меня против воли.

Легионер смотрел на неё долго, впитывал каждую черту. Лицо бледное, губы синие, глаза затуманенные. Умирает здесь, сейчас, на его глазах. И отказывается бороться.

Что-то внутри него сломалось. Контроль, выдержка, уважение к чужому выбору — всё рухнуло в одну секунду.

— Нет, — сказал он твёрдо, голос стальной. — Не дам тебе умереть. Прости, но не дам.

Оля посмотрела удивлённо, в глазах страх и надежда смешались.

— Пьер, не надо…

— Надо. Ты хочешь умереть достойно, без мучений. Понимаю. Уважаю. Но не могу смотреть, как ты угасаешь. Не могу. Прости, но не могу.

Он резко встал, вышел из палаты быстрыми шагами. Не подписал отказ, оставил бумаги на столе медсестры. Пошёл к выходу из больницы. Достал телефон дрожащими пальцами, набрал номер Крида.

Гудки. Три, четыре. Ответили.

— Дюбуа. Не ожидал услышать. Что случилось?

Легионер стоял у входа в больницу, смотрел на зимний Киев сквозь стеклянные двери. Снег падал тихо, укрывал улицы белым одеялом, чистым и равнодушным.

— Нужна помощь. Деньги. Много.

Крид помолчал секунду.

— Сколько?

— Тридцать тысяч евро. Срочно.

— Для чего?

— Лечение. Человека. Важного для меня.

— Девушка с бирюзовыми волосами?

Пьер не удивился — Крид всегда знает всё.

— Да.

— Лейкоз?

— Да.

Крид вздохнул тяжело на том конце провода.

— Понятно. Могу достать деньги. Но взамен контракт. Год в Зоне. Новая база, другие наёмники. Работа та же — снайпер, зачистки, охрана учёных. Оплата стандартная. Но первые тридцать тысяч авансом, сразу. На лечение.

Легионер закрыл глаза, прислонился лбом к холодному стеклу. Год в Зоне. Триста шестьдесят пять дней смерти, опасности, войны. Снова волк, снова машина для убийства. Только начал жить по-настоящему — и возвращается туда.

Но Оля будет жива. Это главное. Единственное важное.

— Согласен, — выдохнул он.

— Уверен? Это год жизни. Твоей жизни. За её жизнь.

— Уверен.

— Хорошо. Деньги будут сегодня вечером. Наличные, евро. Встреча на Контрактовой площади, семь вечера. Контракт подпишешь там же. Вылет на базу послезавтра утром. Успеешь попрощаться.

— Спасибо.

— Не за что. Это бизнес, Дюбуа. Ты покупаешь её жизнь своей. Честная сделка.

Отключился. Пьер стоял, смотрел на падающий снег сквозь стекло. Сделка заключена. Год в Зоне за жизнь Оли. Справедливо. Правильно.

Но почему так больно?

Вернулся в палату медленно, каждый шаг давался с трудом. Оля лежала, смотрела в потолок неподвижно. Услышала шаги, повернула голову.

— Что ты сделал? — В голосе не было вопроса, только понимание.

— То, что должен был сделать.

— Пьер… нет. Не надо было.

— Надо. Деньги будут сегодня вечером. Лечение начнётся завтра. Немецкая клиника, частная, экспериментальная. Крид всё организовал. Тебя вылечат.

Оля смотрела на него долго, не мигая. Глаза наполнились влагой медленно, но слёзы не потекли — застыли на краю век, не упали.

— Какую цену заплатил?

— Год в Зоне. Контракт подписываю сегодня.

— Год жизни. Твоей жизни.

— Моя жизнь ничего не стоит без тебя.

Оля закрыла глаза, слёзы так и застыли — не упали, просто остались там.

— Идиот. Я же сказала — не надо. Я выбрала свой путь. Ты пошёл против моего выбора.

— Знаю. Прости меня. Но не мог иначе.

— Теперь год будешь там. В опасности постоянной. Можешь не вернуться.

— Вернусь. Обещаю.

— Не обещай то, что не можешь гарантировать.

Пьер подошёл ближе, взял её руку обеими своими.

— Ты будешь жива. Это главное. Всё остальное — детали.

Оля смотрела на него долго — глаза полные боли, разочарования, любви и злости одновременно.

— Не хотела, чтобы ты вернулся туда из-за меня. Это неправильно.

— Правильно — спасти тебя. Остальное неважно.

Они молчали. Он держал её холодную руку, она смотрела в сторону. Слёзы застыли на ресницах, не падали.

На следующий день приехали люди из клиники. Немцы, врачи в белых халатах, носилки современные. Документы, бумаги, подписи. Оля слабая, еле говорила. Согласие подписала молча, без споров. Сдалась.

Её увозили днём. Машина скорой помощи немецкая, белоснежная, современная. Пьер помогал перенести её на носилки осторожно. Лёгкая, невесомая почти. Накрыли одеялом тёплым, закрепили ремнями мягкими.

Оля смотрела на него снизу вверх, из белизны простыней. Глаза мокрые, влага застыла на веках, не течёт. Протянула руку слабо. Он взял, сжал крепко.

— Не умирай там, — прошептала она еле слышно.

— Не умру.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Вернёшься ко мне?

— Вернусь. Обязательно вернусь.

— Я… я злюсь на тебя. За то, что пошёл против моей воли. Но люблю. За то, что спас.

Пьер наклонился низко, поцеловал её бережно. Долго, нежно. Последний поцелуй перед долгой разлукой. На год. А может навсегда.

— Люблю тебя, — сказал он тихо. Первый раз вслух за всю жизнь.

Оля улыбнулась сквозь застывшие слёзы.

— И я люблю. Идиота романтичного.

Врачи тронули носилки мягко. Везли к машине. Пьер шёл рядом быстрым шагом, не отпускал руку. Довели до открытых дверей, начали загружать внутрь. Он всё держал её пальцы. До последнего мгновения.

Закрыли двери. Пришлось отпустить. Рука выскользнула из его пальцев медленно — холодная, тонкая, живая.

Оля смотрела через тонированное окно. Глаза полные разочарования, боли и любви одновременно. Слёзы застыли на ресницах, так и не упали. Смотрела на него, как на побитую псину — которая сделала что-то плохое, но из любви, из отчаяния.

Машина тронулась плавно. Уехала медленно, исчезла за углом заснеженной улицы.

Пьер стоял на снегу, смотрел вслед долго. Пустота внутри огромная, ледяная. Провёл месяц с ней, научился жить заново, полюбил впервые. Теперь отдал её чужим людям. И отдал себя чужой войне.

Год в Зоне. Триста шестьдесят пять дней смерти ради её жизни.

Честная сделка. Правильная. Болезненная до невозможности.

Он медленно развернулся, пошёл домой сквозь падающий снег. Собирать вещи. Завтра вылет рано утром. Новая база, новые люди, старая война.

Дома достал из шкафа старое снаряжение методично. Кольт, нож боевой, разгрузка тактическая. Ботинки, куртка, перчатки. Всё, что оставил месяц назад.

И шлем. Чёрный, тяжёлый, с противогазом встроенным. С ПНВ синей линзой, с тепловизором красной. С металлическим черепом спереди — мёртвым, пугающим, эффективным.

Надел шлем медленно, посмотрел в зеркало на стене. Череп смотрел обратно холодными пустыми глазницами. Мертвец. Снова мертвец на войне.

Миг счастья короток. Месяц жизни, любви, тепла — закончился. Теперь год смерти впереди.

За всё приходится платить. За счастье — страданием. За любовь — разлукой. За жизнь одного — жизнью другого.

Пьер был готов платить любую цену. Лишь бы воробей остался жив. Пусть злится, пусть разочарована, пусть никогда не простит.

Но жива. Будет жить.

Это единственное, что важно. Единственное, ради чего стоит вернуться в ад.

Он снял шлем тяжело, положил на стол рядом с оружием. Завтра наденет. Вернётся в Зону. Станет волком снова. Машиной для убийства с холодным сердцем.

Но сегодня ещё человек. Немного. Последние часы.

Лёг на кровать — там, где они спали вместе месяц. Чувствовал слабый запах лаванды на подушке. Закрыл глаза, прикусил губу до крови.

Разочарование в её глазах. Слёзы застывшие на ресницах. Рука, выскользнувшая из его пальцев.

Больно. Невыносимо больно.

Но правильно. Единственно правильно.

Заснул тяжело на рассвете. Без снов, без воспоминаний. Только темнота беспросветная.

Последняя ночь человека по имени Пьер.

Завтра война вернётся за ним.

Снова.

Всегда снова.

И он пойдёт. Потому что заплатил цену. Потому что любит.

Потому что у воробья теперь есть шанс увидеть весну.

А волк вернётся в Зону.

Туда, где ему место.

Вылет был в шесть утра. Вертолёт старый, Ми-8, грохотал как железный гроб. Пьер сидел на жёсткой скамье у борта, рюкзак между ног, оружие в чехле. Шлем с черепом на коленях — ещё не надел, не время.

Кроме него летели ещё трое. Двое украинцев, молодые, лет двадцати пяти, говорили между собой быстро, нервничали. Новички, первый раз в Зону. Третий старше, лет сорока, русский — молчал, курил, смотрел в иллюминатор. Опытный. Видно по глазам — пустым, равнодушным.

Легионер не заговаривал. Сидел, смотрел в пол. Думал об Оле. Вчера увезли, сегодня он летит. Быстро всё. Слишком быстро.

Вертолёт летел два часа. Над лесами, полями, мёртвыми деревнями. Потом началась Зона — рыжий лес внизу, бескрайний, мёртвый. Деревья без листьев, стволы серые, земля выжженная радиацией. Красиво по-своему — апокалиптично, безжизненно.

Сели на поляне у леса. Вертолёт опустился тяжело, лопасти подняли рыжую пыль. Двери открыли, все вышли. Холодно, ветер резкий, пахло гарью и чем-то химическим, едким.

Их встречал один человек. Старик, лет шестидесяти, в грязном ватнике, шапке-ушанке, резиновых сапогах. Лицо обветренное, борода седая, глаза острые. Лесник. Хранитель базы.

— Вы новые? — спросил хрипло, голос прокуренный.

Украинцы кивнули испуганно. Русский молча достал сигарету. Пьер стоял, смотрел на старика молча.

— Я Иван Петрович. Зовите просто Иван. Я здесь всё знаю, всех знаю. Вы ко мне с уважением — я к вам так же. Пошли, база близко.

Повёл через лес. Тропа узкая, петляет между рыжими деревьями. Дозиметры щёлкали тихо — фон повышенный, но не критичный. Шли минут двадцать. Лес молчаливый, мёртвый, только ветер в голых ветках.

Вышли к странному входу. Люк железный в земле, замаскированный ветками и бурым мхом. Иван отодвинул ветки, открыл тяжёлый люк. Внутри лестница вниз, бетонная, освещение тусклое, лампочки через метр.

— База в старых шахтах, — объяснил лесник. — Глубина пятьдесят метров. Радиация не проходит, безопасно. Раньше тут уголь добывали, потом бросили. Теперь мы живём. Спускайтесь.

Спускались долго. Лестница крутая, ступени скользкие от конденсата. Внизу коридор длинный, узкий, лампы через каждые десять метров. Пахло сыростью, бетоном, машинным маслом.

Иван шёл впереди, говорил на ходу:

— База на три уровня. Первый — жилой. Казармы, столовая, душевые. Второй — склады, оружейная, мастерские. Третий — командование, связь, медпункт. Народу человек шестьдесят. Разные: бразильцы, сербы, поляки, русские, украинцы. Кто за деньги, кто за идею. Вам без разницы. Работа одна — Зона.

Дошли до развилки. Иван показал направо.

— Туда жилые помещения. Вас расселят позже. Сначала к командиру. Познакомитесь, получите задачи. Идите прямо, дверь в конце. Удачи.

Развернулся, ушёл обратно наверх. Четверо новичков пошли по коридору. Дверь в конце массивная, железная, табличка: «Командование».

Русский постучал. Голос изнутри:

— Входите.

Зашли. Комната небольшая — стол, карта Зоны на стене, старый компьютер. За столом мужчина лет пятидесяти. Широкий, седой, лицо жёсткое, шрам через левую щеку. Погоны полковничьи старые, советские. Военный до мозга костей.

— Полковник Радмигард, — представился с лёгким акцентом. — Командир базы. Вы новые контрактники. Садитесь.

Сели на лавку у стены. Полковник смотрел на них оценивающе, изучающе.

— Документы на стол.

Положили паспорта, контракты. Полковник проверил быстро, кивнул.

— Иванов, Коваль — автоматчики. Пойдёте в группу Марко, зачистки. Петренко — сапёр. К Стипе, минирование и разминирование. Дюбуа… — Посмотрел внимательнее. — Французский легион, снайпер. Опыт восемь лет. Хорошо. Пойдёшь в группу Лукаса. Корпоратная группа, работают на заказчика напрямую. Задачи специфичные. Вопросы?

Пьер молчал. Полковник подождал секунду, продолжил:

— База работает просто. Контракт год. Платят раз в месяц. Задачи получаете от командиров групп. Приказы не обсуждаются. Дезертирство — расстрел. Воровство — расстрел. Предательство — расстрел. Понятно?

Все кивнули молча.

— Свободны. Идите в казармы, отдыхайте. Завтра начнёте. Дюбуа, останься.

Остальные вышли. Легионер остался сидеть неподвижно. Полковник закурил, смотрел сквозь дым внимательно.

— Крид звонил. Сказал, ты хороший. Семьдесят подтверждённых, холодная голова. Но есть проблема личная. Девушка больная. Работаешь за её лечение. Правда?

— Правда.

— Это слабость. Личное в работе мешает. Будешь думать о ней — ошибёшься, умрёшь. Группа пострадает.

Пьер посмотрел на полковника холодно, прямо.

— Не ошибусь. Сделаю работу.

Радмигард усмехнулся.

— Посмотрим. Группа Лукаса особенная. Корпораты, бразильцы все. Бывший спецназ BOPE, элита. Работают на «ТехноЗон Корп», немецкую компанию. Задачи секретные — охрана учёных, сбор артефактов, зачистка конкурентов. Грязная работа, хорошо оплачиваемая. Тебя туда поставил Крид — значит, доверяет. Не подведи.

— Не подведу.

— Иди. Казарма четыре, койка семнадцать. Завтра в восемь встреча с группой. Лукас познакомит.

Легионер встал, вышел молча. Коридор пустой, тихий, только гул вентиляции. Пошёл искать казарму. Нашёл — дверь с цифрой «4». Открыл.

Внутри длинная комната, двухъярусные койки вдоль стен. Человек двадцать спали, сидели, чинили снаряжение. Запах табака, пота, оружейного масла. Армейская атмосфера, знакомая до боли.

Койка семнадцать в углу, верхний ярус. Пьер закинул рюкзак наверх, сел на край. Достал шлем с черепом, посмотрел долго. Металлический череп смотрел обратно пустыми глазницами. Мертвец. Инструмент. Машина.

— Новенький?

Голос снизу, с нижней койки. Легионер посмотрел вниз. Мужчина лет тридцати, русский, худой, синие татуировки на руках. Лежал на спине, курил, смотрел в потолок.

— Да.

— Как звать?

— Дюбуа.

— Француз?

— По документам.

— Понятно. Я Серёга. Автоматчик, группа Марко. Тут три месяца уже. Совет дам — не лезь в дела корпоратов. Они свои, закрытые. Не любят чужих. Ты к ним идёшь?

— Да. В группу Лукаса.

Серёга присвистнул тихо.

— Повезло тебе. Или не повезло, как посмотреть. Лукас — бразилец, бывший спецназ BOPE. Жёсткий, профессиональный, беспощадный. Группа его вся бразильская — шесть человек не считая тебя теперь. Все из фавел Рио, все прошли войну с наркокартелями. Задачи у них тёмные, никто не знает, что делают точно. Уходят на недели, возвращаются молчаливые. Говорят, на корпорацию работают. Эксперименты какие-то проводят, артефакты собирают. Грязные делишки.

Пьер молчал. Серёга затянулся, выдохнул дым вверх.

— Ты почему согласился сюда? Деньги?

— Деньги.

— На что?

— Не твоё дело.

Серёга засмеялся коротко.

— Ладно, не обижайся. Просто любопытно. Все тут за деньгами — кто на долги, кто на семью, кто просто жить не умеет без войны. Ты похож на последних. Глаза пустые, лицо каменное. Выгоревший.

— Может быть.

— Ничего, здесь все такие. Зона выжигает остатки человечности. Работай, получай, не думай. Так проще.

Легионер лёг на койку, закрыл глаза. Серёга прав. Выгоревший. Сломанный. Инструмент в чужих руках. Но так надо. Оля будет жить — это важно. Остальное не важно совсем.

Заснул тяжело. Без снов, без мыслей. Только беспросветная усталость.

Утром в восемь пришёл в столовую. Большая комната, длинные столы, деревянные лавки. Человек сорок завтракали — серая каша, чёрный хлеб, мутный чай. Взял порцию, сел в углу один.

Через десять минут подошли четверо. Мужчины в чёрном камуфляже, тактические разгрузки, оружие при себе. Жёсткие лица, военная походка, уверенная. Один впереди — высокий, мускулистый, лет сорока, кожа смуглая, шрам на подбородке, татуировки на предплечьях. Подошёл к столу Пьера, сел напротив. Остальные расселись рядом.

— Дюбуа?

— Да.

— Лукас да Силва. Командир группы. — Показал на остальных по очереди. Португальский акцент тяжёлый, рычащий. — Это моя команда. Марко, Диего, Педро, Рафаэль. Ты наш новый снайпер. Крид рекомендовал. Говорит, хороший. Проверим.

Легионер смотрел на них молча. Бразильцы все — смуглые, жилистые, лица жёсткие. Закрытые, недоверчивые. Спаянная группа, чужих явно не любят.

— Опыт есть? — спросил Лукас.

— Легион. Восемь лет. Мали, Афганистан, другие места.

— Подтверждённые?

— Семьдесят.

Лукас кивнул удовлетворённо.

— Хорошо. Винтовка какая?

— Привык к «Барретту» или СВ-98. Что дадите.

— Дадим «Баррет». Оптика на выбор. Боеприпасы без ограничений. Работа простая — прикрытие группы, устранение целей на расстоянии. Вопросы?

— Задачи какие?

Лукас посмотрел на остальных быстро, потом обратно на Пьера.

— Разные. Охрана учёных на экспедициях. Зачистка конкурентов корпорации. Сбор артефактов в опасных зонах. Иногда задачи… специфические. Não pergunte detalhes, apenas faça o trabalho. Ясно?

— Ясно.

— Ещё вопросы?

— Нет.

— Хорошо. Сегодня проверка твоих навыков. Стрельбище на втором уровне. Покажешь, что умеешь. Если годен — завтра выходим на задачу. Закончил завтракать?

— Да.

— Vamos.

Встали все вместе, пошли. По сырым коридорам, вниз по металлической лестнице. Второй уровень, другая атмосфера — склады, деревянные ящики, старая техника. Дошли до двери с надписью «Стрельбище». Зашли.

Тир длинный, метров сто. Разные мишени в конце — круги, человеческие силуэты, движущиеся мишени. Стол с оружием — винтовки, автоматы, пистолеты. Лукас показал на «Баррет» M82.

— Твоя. Проверяй.

Пьер взял винтовку, осмотрел профессионально. Чистая, смазанная, в отличном состоянии. Магазин на десять патронов, оптика Leupold, дальность полторы тысячи метров. Идеальная машина смерти.

Зарядил, лёг на живот, выставил сошки. Прицелился в дальнюю мишень — силуэт человека, сто метров. Медленно выдохнул, нажал спуск между ударами сердца.

Выстрел. Отдача сильная, но привычная, родная. Пуля попала точно в центр масс. Второй выстрел — в голову. Третий — в сердце. Пять выстрелов, пять попаданий. Все в десятку.

Лукас смотрел через бинокль, удовлетворённо кивнул.

— Bom. Дальше.

Мишень переместили на двести метров. Пять выстрелов, пять попаданий. Триста метров — то же самое. Четыреста — одно попадание в девятку, остальные в десятку.

Лукас улыбнулся — впервые за всё утро.

— Годен. Снайпер хороший. Завтра выходим на задачу. Задача — охрана профессора Штайнера, немца. Едет в Зону № 8, изучает аномалию. Мы прикрытие. Ты на возвышенности, контроль периметра. Entendido?

— Ясно.

— Свободен. Иди отдыхай. Выход в шесть утра.

Легионер встал, аккуратно отдал винтовку. Вышел из тира. Коридор пустой, тихий, только монотонный гул вентиляции. Медленно пошёл обратно в казарму.

Работа началась. Группа бразильцев, корпоратные задачи, туманные цели. Не понимает зачем, не понимает для чего. Но и не волнует совершенно. Он инструмент. Делает, что говорят, получает деньги, отправляет на лечение Оли.

Всё остальное не важно. Мир, мораль, смысл — не важно. Важно одно — она будет жить.

А он будет здесь. В Зоне, под землёй, в шахтах у рыжего леса. Сломанный, выгоревший, усталый до костей.

Инструмент войны в чужих руках.

Таков ход вещей в этом мире.

И он принял это. Без борьбы, без сопротивления, без надежды.

Потому что выбора нет.

Никогда не было.