Шрам: ЧЗО

Глава 6

Автобус от базы до Киева шёл четыре часа. Старый украинский «Богдан», грязный, с треснутыми стёклами. Пассажиров человек двадцать — рабочие, женщины с сумками, двое солдат срочников в форме потёртой. Все молчали, дремали, смотрели в окна. Дюбуа сидел на заднем сиденье, правая рука на перевязи под курткой, левая на коленях. Кольт под курткой на бедре, нож на поясе. Винтовку и автомат сдал на склад. Гражданская одежда — джинсы, рубашка, куртка чёрная. Документы французские на имя Пьера Дюбуа. Легионер в отпуске.

Киев показался в сумерках. Шесть вечера, ноябрь, темнеет рано. Сначала окраины — панельные высотки, гаражи, заводы. Потом ближе к центру — старые дома, широкие проспекты, реклама яркая. Автобус въехал на вокзал, остановился с хрипом тормозов. Все вышли.

Пьер последний. Сошёл с автобуса, остановился на перроне. Рюкзак на одном плече, лёгкий — две смены белья, документы, деньги. Посмотрел вокруг.

Вокзал большой, советский, бетонный. Людей много — толпы, потоки, движение. Кричат, смеются, бегут. Дети визжат, таскают чемоданы. Женщины торгуют пирожками у киосков. Мужчины курят у входа. Громкоговорители объявляют поезда на украинском, русском, английском. Шум, гул, жизнь.

Легионер стоял, смотрел, не двигался. Сканировал периметр автоматически. Выходы — три, все контролируются. Укрытия — колонны, киоски, скамейки. Угрозы — нет видимых. Толпа мирная, без оружия, без агрессии.

Но инстинкты кричали. Что-то не так. Слишком открыто. Слишком много людей. Слишком шумно. Каждый мог быть врагом. Каждый киоск — засада. Каждая колонна — снайперская позиция.

Он двинулся к выходу. Медленно, вдоль стены, подальше от центра зала. Плечом к стене, лицом к толпе. Сканировал лица, руки, движения. Женщина с коляской — чистая. Мужчина с чемоданом — чистый. Двое подростков с рюкзаками — чистые. Все чистые.

Но сердце билось быстро. Дыхание учащённое. Руки напряжены, готовы к бою. Кольт под курткой тяжестью давил на бедро. Нож на поясе ощущался реально. Мышцы сведены, готовы к прыжку, удару, уклонению.

Вышел на улицу. Холод ударил в лицо. Ветер резкий, дождь мелкий. Проспект широкий, машины едут, фары светят. Тротуары полны — люди идут, спешат, зонты раскрыты. Магазины светятся, кафе открыты, музыка играет откуда-то.

Дюбуа остановился у стены вокзала. Прижался спиной к бетону. Смотрел на улицу, на людей, на машины. Ждал.

Чего? Взрыва. Выстрела. Атаки. Чего-то.

Прошла минута. Ничего. Люди шли мимо, не смотрели на него. Машины ехали, не останавливались. Музыка играла. Дождь капал.

Мирный город. Обычный вечер.

Но легионер не мог расслабиться. Каждый прохожий — потенциальная угроза. Каждая машина — бомба. Каждое окно — снайперская позиция. Мозг работал в боевом режиме. Зона научила: мирный момент — перед атакой. Тишина — перед взрывом. Спокойствие — перед смертью.

Он оттолкнулся от стены, пошёл вдоль проспекта. Быстро, но не бегом. Держался ближе к стенам зданий, подальше от края тротуара. Обходил группы людей, не вписывался в толпу. Оглядывался каждые десять секунд. Проверял слепые зоны — арки, подворотни, переулки.

Сыворотка работала. Восприятие обострённое. Зрение острее — видел лица на расстоянии тридцати метров чётко. Слух острее — различал разговоры, шаги, двигатели. Обоняние тоже — табак, выхлопы, еда из кафе, парфюм женский. Всё одновременно, слоями, избыточно.

Рефлексы быстрее. Женщина споткнулась рядом, он уже развернулся, рука к Кольту. Она выровнялась, пошла дальше. Не заметила. Мужчина резко вышел из подворотни — легионер шагнул в сторону, рука на ноже. Мужчина прошёл мимо, курил, смотрел в телефон. Не заметил.

Пьер шёл, напряжённый как струна. Город вокруг жил обычной жизнью. Люди работали, возвращались домой, ужинали, смеялись. Никто не готовился к бою. Никто не ждал смерти. Никто не сканировал периметр.

Только он.

Прошёл три квартала. Зашёл в переулок узкий, тихий. Остановился, прислонился к стене. Дышал тяжело. Сердце колотилось. Руки дрожали. Адреналин в крови, но врага нет. Угроза отсутствует. Мозг даёт ложные сигналы.

Он закрыл глаза, сосчитал до десяти. Открыл. Переулок пустой. Мусорные баки, граффити на стенах, кошка пробежала. Тихо. Безопасно.

Безопасно.

Слово странное. В Зоне такого слова нет. Там либо опасно, либо смертельно опасно. Безопасности не существует. Каждый шаг — риск. Каждый вдох — возможно последний. Радиация, мутанты, аномалии, сталкеры, бандиты. Смерть везде. Всегда.

Здесь не так. Здесь город мирный. Война закончилась несколько лет назад. АТО далеко на востоке. Киев спокойный, живой, нормальный. Люди ходят без оружия. Не проверяют углы. Не ждут засады. Живут.

А он не может. Не умеет. Разучился.

Легионер вышел из переулка, пошёл дальше. Нашёл гостиницу через полчаса. Маленькая, старая, на Подоле. Три этажа, вывеска облупленная. Вошёл. Ресепшн тесный, старуха за стойкой. Комната на ночь, пятьсот гривен. Заплатил, получил ключ, поднялся на второй этаж.

Комната маленькая. Кровать, стол, стул, окно на улицу. Чисто, тепло, тихо. Он закрыл дверь, проверил замок. Обычный, не надёжный. Придвинул стул под ручку. Проверил окно — запирается, решётки нет. Плохо. Проверил стены — тонкие, слышно соседей. Очень плохо.

Сел на кровать, снял куртку. Кольт положил на тумбочку рядом, под рукой. Нож тоже. Разгрузился. Плечо болело тупо, но терпимо. Кисть работала, пальцы двигались. Рёбра целые. Тело восстановлено. Сыворотка сработала.

Посмотрел в окно. Улица внизу — фонари горят, люди идут, машины едут. Жизнь течёт. Нормальная, мирная, скучная.

Он смотрел долго. Пытался почувствовать спокойствие. Безопасность. Расслабление. Не получалось. Мозг отказывался верить. Инстинкты кричали: это ловушка. Это затишье перед бурей. Это момент перед атакой.

Но атаки не было. Час прошёл, два. Ничего. Город жил. Мирно.

Дюбуа встал, подошёл к окну ближе. Посмотрел на людей внизу. Парень с девушкой целовались под фонарём. Старик выгуливал собаку. Женщина несла сумки из магазина. Обычные люди. Обычная жизнь.

Он попытался вспомнить когда видел такое последний раз. Париж? Нет, там был короткий отпуск между контрактами, два дня, провёл в борделе и баре. Марсель? Нет, там был запой, десять дней, алжирцы в переулке, русская рулетка. До легиона? Россия? Детство?

Не помнил. Слишком давно. Слишком много войны между тем временем и этим.

Он солдат. Машина для убийства. Функция простая — цель, прицел, спуск. Выжить, повторить. Восемь лет в легионе. Пять лет до того разные армии, наёмники, банды. Тринадцать лет войны. С двадцати лет. Половина жизни.

Мирная жизнь — абстракция. Воспоминание чужое. Не его.

Но Лебедев сказал: живи как человек, не как солдат. Неделю хотя бы. Город мирный. Зоны нет. Отдохни.

Легионер отошёл от окна. Лёг на кровать, не раздеваясь. Кольт под подушкой. Нож в руке. Глаза открыты, смотрят в потолок. Слушает звуки — соседи за стеной говорят, смеются. Внизу машина проехала. Музыка играет где-то. Обычные звуки. Не выстрелы, не взрывы, не крики.

Мирный город.

Но сон не шёл. Тело уставшее, но мозг бдительный. Каждый шорох — проверка. Каждый звук — анализ. Готовность постоянная.

В полночь он встал, оделся, вышел на улицу. Ходил два часа по Киеву. Пустые улицы ночные, редкие прохожие, закрытые магазины. Тихо. Спокойно.

Вернулся в гостиницу в два ночи. Лёг снова. Кольт под подушкой. Нож в руке. На этот раз уснул. Тяжело, без снов. Но через полчаса проснулся от звука — машина за окном резко затормозила. Вскочил, Кольт в руке, к окну. Машина уехала, такси высадило пассажира. Всё спокойно.

Сел на кровать. Дышал тяжело. Сердце колотилось. Понял: так всю неделю будет. Каждый звук — тревога. Каждый шорох — готовность. Мирный город, но солдат в нём не отдыхает. Не умеет.

Зона в крови. Артефактная энергия в клетках. Сыворотка изменила тело, но психика осталась боевой. Корабль Тесея с новыми досками, но старый капитан. Капитан, который знает только войну.

Он лёг обратно. Смотрел в потолок до рассвета. Город за окном спал. Мирный, живой, чужой.

Волк в городе овец. Не может расслабиться. Не может довериться. Ждёт удара, который не придёт.

Потому что здесь мир. А он воин. Всегда воин.

И мирный город для него страшнее Зоны. Потому что в Зоне правила ясны. Убивай или умирай. Здесь правил нет. Только жизнь. Обычная. Чужая.

Рассвет пришёл серый, холодный. Дюбуа встал, умылся, оделся. Вышел на улицу. Город просыпался. Люди шли на работу. Кафе открывались. Трамваи ехали.

Мирная жизнь продолжалась.

А он смотрел на неё со стороны. Как на музей. Интересно, но не для него.

Неделя в Киеве. Отдых. Решить про контракт.

Но первый день показал: отдыха не будет. Солдат не отдыхает в мирном городе. Только наблюдает. Ждёт. Готовится.

Всегда готовится.

Второй день начался с похмельной тяги. Не физической — тело чистое, сыворотка вывела всё за две недели. Психологической. Пустота внутри, холод, тишина. В Зоне некогда было думать. Здесь время тянулось, мысли накатывали волнами, мёртвые лица толпились в голове.

Дюбуа вышел из гостиницы в десять утра. Солнце пробивалось сквозь облака, холодное, тусклое. Пошёл пешком, без цели. Подол старый, улицы узкие, дома низкие, довоенные. Брусчатка под ногами неровная, лужи в ямах, листья мокрые прилипают к подошвам.

Прошёл мимо церкви. Старая, золотые купола тусклые. Бабки у входа продавали свечи, иконки. Зашёл внутрь. Тихо, темно, пахло ладаном и воском. Несколько человек стояли у икон, молились, шептали, крестились, целовали стекло.

Легионер стоял в углу, смотрел. Не молился. Не верил. Но смотрел. Люди верили. Просили что-то у икон. Бога, помощи, прощения.

Он вспомнил Лебедева: «Если бы бог был, смотрел бы на нас с отвращением». Может и так. Может бога нет. Может есть, но отвернулся. Слишком много крови, слишком мало смысла.

Вышел. Пошёл дальше. Зашёл в кафе маленькое, грязное. Заказал кофе, круассан. Сел у окна. Кофе горький, круассан чёрствый. Съел, выпил. Смотрел в окно на улицу.

Люди шли. Все куда-то торопились. Работа, дом, дела. Обычная жизнь. Он пытался понять — зачем? Война даёт ответы простые. Выжить. Убить врага. Защитить товарищей. Всё ясно. Здесь ответов нет. Только вопросы.

Заплатил, вышел. Пошёл к Днепру. Река широкая, серая, холодная. Мост через неё длинный, железный. Встал у перил, смотрел на воду. Течёт медленно, тяжело. Уносит мусор, листья, что-то мёртвое.

Рядом рыбак сидел. Старик, лет семидесяти. Удочка, ведро, термос. Ловил молча. Пьер подошёл, посмотрел.

— Клюёт?

Старик глянул, усмехнулся.

— Не сегодня. Вода холодная, рыба на дно ушла. Сижу для души.

— Для души?

— Ага. Дома жена пилит, телевизор орёт. Здесь тихо.

— И о чём думаешь?

Старик затянулся самокруткой, выдохнул дым.

— О жизни. Прожил семьдесят три года. Война была, работал сорок лет, троих детей вырастил. Теперь на пенсии, сижу у реки. Думаю — зачем всё это было? Ответа нет. Но сидеть приятно.

Дюбуа молчал. Старик продолжал:

— Ты военный, вижу. Походка, глаза. Откуда вернулся?

— Издалека.

— С востока? АТО?

— Нет. Другое место.

Старик кивнул, не стал спрашивать.

— Трудно привыкать к миру после войны. Я знаю. Сам прошёл Афган в восьмидесятых. Вернулся — не знал что делать. Ходил, пил, дрался. Полгода так. Потом женился, дети пошли. Работа нашлась. Жизнь сама наладилась. Не быстро, но наладилась.

Легионер посмотрел на старика.

— А если не наладится?

— Значит не судьба. У каждого свой путь. Главное прожить так, чтобы самому не противно было.

— А если уже противно?

Старик затянулся, посмотрел на воду.

— Тогда либо меняй жизнь, либо заканчивай. Третьего не дано.

Наёмник кивнул, пошёл дальше. Слова зацепили. Меняй или заканчивай. Третьего не дано.

Шёл до вечера. Зашёл в бар на Крещатике. Большой, шумный, музыка громкая, люди танцуют. Заказал виски, сел у стойки. Первый глоток обжёг горло. Второй легче. Третий почти не почувствовал. Стакан опустел быстро. Заказал второй.

Вспомнил Марсель. Десять дней запоя. Арабские кварталы, грязные бары, пастис, виски, вино. Пил методично, непрерывно. Алкоголь притуплял память, размывал лица мёртвых. Не помогало. Только откладывало.

Сейчас похоже. Виски притупляет, но не убирает. Лица всплывают. Рашид без головы. Гриша раздавленный. Костя кашляющий кровью. Гарсия истекающий. Андрей под бетоном. Все разом.

Он допил второй стакан. Не заказал третий. Встал, вышел. Холод ударил в лицо. Голова кружилась слегка, но сознание ясное. Два виски — не запой. Контроль сохранён.

Пошёл через центр. Улицы яркие, витрины светятся, люди гуляют. Пары целуются, компании смеются. Жизнь кипит. Пьер смотрел со стороны. Чужая жизнь.

Зашёл в переулок тёмный. Подворотня, лестница вниз, дверь железная. Над дверью надпись выцветшая: «Клуб». Постучал. Окошко открылось, глаза посмотрели.

— Чего надо?

— Сыграть.

— В что?

— Карты.

Окошко закрылось. Дверь открылась. Внутри коридор узкий, лампа тусклая. Охранник огромный, бритый, татуировки на шее. Осмотрел Дюбуа, кивнул. Провёл в зал.

Зал подвальный, низкий потолок, дым густой. Столы вдоль стен, за каждым игроки. Карты, кости, шахматы. Деньги на столах, купюры, монеты. Мужчины играют, курят, пьют. Женщин нет. Атмосфера тяжёлая, опасная.

Легионер подошёл к свободному столу. Сел. Напротив трое мужчин. Один молодой, лет двадцати пяти, в кожаной куртке, цепь золотая на шее. Второй средних лет, толстый, лысый, костюм дешёвый. Третий старый, лет шестидесяти, худой, в пиджаке старом. На руке часы — карманные, на цепочке, золотые, царские, с двуглавым орлом на крышке. Офицерские, имперская армия. Антиквариат.

Старик смотрел на Пьера долго, оценивающе. Глаза серые, холодные, умные. Лицо морщинистое, нос крючком, усы седые. Руки тонкие, пальцы длинные, ловкие. Профессионал. Шулер. Катала старой школы.

— Играешь? — спросил старик. Голос хриплый, акцент одесский.

— Играю.

— Во что?

— Покер.

— Ставки?

— Любые.

Старик усмехнулся.

— Смелый. Ладно. Сто гривен минимальная ставка. Без лимита. Играем?

Дюбуа достал деньги. Три тысячи гривен, остаток от зарплаты. Положил на стол. Старик кивнул, раздал карты.

Играли час. Пьер выигрывал первые три раздачи. Читал противников неплохо — молодой нервничал, когда блефовал. Толстый дышал тяжелее с хорошей рукой. Старик не читался. Лицо каменное, руки спокойные, глаза пустые.

Четвёртая раздача — легионер проиграл пятьсот. Пятая — ещё триста. Шестая — семьсот. Старик выигрывал методично, спокойно. Остальные тоже теряли. Через полтора часа у Дюбуа осталось пятьсот гривен.

Он знал что происходит. Старик катала. Крапит карты, манипулирует колодой. Профессионально, незаметно. Но легионер видел. Сыворотка обострила восприятие. Видел как старик помечает карты ногтем, как подменяет их из рукава. Микродвижения, доли секунды. Но видел.

Молчал. Играл дальше. Не из-за денег. Из-за азарта. Хотел посмотреть как далеко зайдёт.

Седьмая раздача. У Пьера последние пятьсот. Поставил всё. Карты плохие — пара пятёрок. Старик поднял ставку. Легионер ва-банк. Открылись — у старика стрит. Выиграл.

Наёмник остался без денег. Старик усмехнулся.

— Всё проиграл, солдат. Бывает. Иди домой.

Дюбуа посмотрел на него долго. Потом сказал:

— Сыграем ещё одну раздачу.

— На что? Денег нет.

Легионер расстегнул куртку, достал наган. Царский, старый, с длинным стволом и глушителем. Положил на стол. Тяжёлый, красивый, смертельный.

— На это.

Старик посмотрел на наган. Взял в руки, осмотрел. Открыл барабан, проверил. Один патрон в седьмом гнезде. Закрыл. Прицелился в стену, проверил баланс. Кивнул удовлетворённо.

— Антиквариат. Дореволюционный. Царская армия. Цена на чёрном рынке тысяч десять гривен. Может больше. Идёт. Ставлю против него две тысячи.

Раздал карты. Последняя раздача. У Пьера ничего — десятка и семёрка разных мастей. Флоп — король, валет, четвёрка. Тёрн — двойка. Ривер — туз. У старика пара королей, вскрылась. Выиграл.

Забрал наган со стола. Положил перед собой. Усмехнулся.

— Спасибо за игру, солдат. Хорошая пушка.

Дюбуа сидел, смотрел на пустой стол перед собой. Наган ушёл. Оружие, которое носил два месяца. В Марселе, в Зоне, в Киеве. Всегда с собой. Теперь у старого шулера.

И странное чувство накрыло. Облегчение. Лёгкость. Как будто груз сняли с плеч. Наган висел грузом два месяца. С седьмым патроном внутри. Всегда напоминал о выборе. Теперь его нет.

Нет выбора. Нет седьмого патрона. Нет русской рулетки. Жить дальше обязательно, не опционально.

Легионер засмеялся. Коротко, зло, цинично. Старик посмотрел удивлённо.

— Чего смешного?

Пьер посмотрел на него, на часы царские на руке, на наган на столе.

— Ты катала. Крапишь карты, манипулируешь колодой. Видел как делаешь. Всё нечестно.

Старик усмехнулся, не отрицал.

— И что? Докажи.

— Не буду.

Легионер встал. Посмотрел на наган на столе. Проиграл честно. Пусть остаётся. Начал разворачиваться к выходу, но остановился. Оглянулся через плечо.

— Предлагаю игру. Последнюю.

— Какую? Денег у тебя нет, наган мой.

— Русская рулетка.

Зал затих. Все повернулись, смотрели на их стол. Молодой в куртке побледнел. Толстый отодвинулся.

Пьер продолжал, голос спокойный:

— Я и ты. Один патрон в седьмом гнезде. Крутим барабан, стреляем по очереди. Кто выживет — забирает всё. Деньги, часы, наган. Согласен?

Старик смотрел на него долго. Оценивал. Солдат, обстрелянный, холодный. Глаза пустые, голос спокойный. Не блефует. Серьёзно.

Катала усмехнулся. Не из робкого десятка. Всю жизнь на грани. Картёжник, вор, много видел. Смерть не пугает. Или пугает, но азарт сильнее.

— Идёт, — сказал он. — Русская рулетка. Я начну.

Взял наган. Открыл барабан, показал всем. Один патрон в седьмом гнезде. Закрыл. Прокрутил барабан долго, случайно. Остановился. Приставил к виску. Палец на спуске.

— За удачу.

Нажал спуск.

Выстрел.

Глушитель хлопнул глухо, но достаточно громко в тишине подвала. Пуля пробила висок, вышла через другую сторону черепа. Мозги брызнули на стол, на карты крапленые, на деньги. Кровь потекла, размывала метки на картах. Тело старика дёрнулось, упало с стула на пол. Часы царские на руке остановились. Стрелки замерли.

Седьмой патрон выстрелил. Но не в Дюбуа.

Зал замер. Все смотрели на труп, на кровь, на легионера. Никто не двигался.

Пьер стоял неподвижно, смотрел на мёртвого старика. Усмехнулся цинично.

— Удача кончилась, — сказал он тихо. — Если бы я начал, сейчас был бы мёртв. Седьмое гнездо всегда моё. Он начал первым, попал первым.

Посмотрел на наган на полу рядом с трупом. Проиграл его честно. Так и останется здесь. Чужое оружие теперь. Чужая смерть внутри.

Легионер наклонился, взял со стола деньги старика. Две тысячи. И забрал свои, проигранные назад. Сунул в карман. Посмотрел на труп. Часы на руке мертвеца. Царские, офицерские, красивые.

Не взял. Пусть лежат.

Пошёл к выходу. Молодой в куртке попятился. Толстый спрятался за столом.

Охранник загородил дверь. Огромный, бритый. Рука к поясу потянулась.

— Стой. Никуда не пойдёшь. Убил человека.

— Русская рулетка. Он согласился. Все видели.

— Всё равно. Останешься.

Второй охранник вышел из-за угла. Такой же огромный. Два против одного.

Дюбуа усмехнулся. Сыворотка в крови заиграла. Адреналин, агрессия, рефлексы обострённые.

Шагнул к первому. Тот потянулся к пистолету на поясе. Легионер быстрее. Удар локтем в нос. Хруст, кровь фонтаном, охранник упал, руки к лицу.

Второй охранник бросился. Удар кулаком в лицо Пьера. Попал, но легионер даже не качнулся. Сыворотка, выносливость, боль не чувствуется. Ответный удар в живот охранника. Глубоко, под рёбра, в солнечное сплетение. Охранник согнулся, задыхается. Удар коленом в лицо. Нос сломан, зубы вылетели, охранник рухнул.

Два охранника на полу. Кровь, стоны, сломанные носы. Пьер прошёл мимо, открыл дверь, вышел. Никто не остановил.

Коридор, лестница вверх, подворотня, улица. Холод, ночь, тишина. Пошёл быстро, не оглядываясь. Через квартал замедлился. Через два остановился. Прислонился к стене, дышал тяжело.

Руки дрожали. Не от страха. От адреналина, от боя. Тело работало на пределе. Рефлексы, скорость, сила. Всё как Лебедев говорил.

Легионер посмотрел на руки. Костяшки в крови. Не его, охранников. Вытер о штаны. Наган остался у старика. Честно проиграл — честно оставил. Последний патрон выстрелил, но увы не в него.

Удача явно кончилась. Если бы Пьер начал — сейчас был бы мёртв. Седьмой патрон был его по праву. Всегда его. Марсель, Зона, Киев. Но видно не судьба…

Старик абрал смерть на себя. Дюбуа остался жив. Опять. Как всегда.

Единственный выживший. Везде, всегда… из раза в раз…

Он засмеялся. Зло, горько, цинично. Рассмеялся в пустой ночной улице. Звук глухой, странный. Корабль Тесея. Многие доски уже заменены, но корабль тот же. Все товарищи мертвы, но он жив. Вся удача кончились, но он выживает.

Пошёл к гостинице. Город спал. Улицы пустые. Фонари горели. Тихо, мирно, спокойно.

А он шёл, словно волк в городе овец. Без нагана, но опять с чужой кровью на руках…

Удача кончилась у старика. Но у Пьера? Неизвестно. Может кончилась тоже, но лишь на миг позже. Может ещё держится. Может никогда и не было этой самой пресловутой удачи, только стечения обстоятельств и ничего более.

Старик умер сегодня. Дюбуа умрёт завтра. Или послезавтра. Или через месяц. Кто знает точную цифру?

Но умрёт. Обязательно. Потому что седьмой патрон Предвечной госпожи всегда выстреливает в срок. Вопрос только когда и в кого.

Время покажет.

Волк дошёл до гостиницы. Поднялся в номер. Лёг на кровать. Кольт под подушкой. Нагана больше нет. Чужое оружие, чужая смерть.

Заснул тяжело. Без снов. Без мёртвых. Только темнота.

Мирная, глубокая, временная.

Потому что завтра проснётся. Опять. Как всегда.

И будет жить. Дальше. До следующего седьмого патрона.

Который обязательно найдётся.

Ибо он всегда находится.