Шрам: ЧЗО

Глава 10

Неделя прошла как сон. Пьер снял маленькую квартиру на Подоле, две комнаты, старый дом, дёшево. Тысяча гривен в месяц, на полгода хватит из тех пятнадцати тысяч евро. Мебели почти нет, но не важно. Главное крыша, тепло, место где можно быть.

Оля приходила каждый день. После игры на спуске, вечером, с термосом чая и булочками. Оставалась на ночь иногда, иногда уходила под утро. Не навязывалась, не требовала. Просто была рядом. Тепло, просто, живо.

Они гуляли по Киеву. Не туристическими маршрутами, тихими дворами. Она показывала любимые места — кофейни, книжные, скверы. Он слушал, смотрел, молчал. Учился жить заново. Без оружия, без опасности, без войны.

Читал ей стихи. Каждый вечер, перед сном. По-французски, по-русски. Бальмонт, Верлен, Бродский, кого вспоминал. Она слушала с закрытыми глазами, улыбалась. Говорила что голос его успокаивает, лечит.

Ночами любили друг друга. Медленно, нежно, долго. Он учился быть осторожным, внимательным. Она учила не бояться близости, чувств. Два раненых человека лечили друг друга теплом.

Седьмой день. Воскресенье, утро. Они лежали в кровати, переплетённые, тёплые. Солнце в окно, город тихий. Оля лежала на его груди, рисовала пальцем по шрамам. Молчала, задумчивая.

— Пьер, — сказала она вдруг. Голос серьёзный, непривычно.

— Да?

— Мне надо тебе кое-что сказать.

Легионер напрягся. Тон тревожный. Что-то плохое. Он приподнялся на локте, посмотрел на неё. Оля не смотрела в глаза, смотрела в сторону.

— Что случилось?

Она вздохнула долго, тяжело.

— Месяц назад была у врача. Плановый осмотр. Взяли анализы. Позвонили через неделю, сказали приехать. Поехала. Они… они сказали что у меня лейкоз.

Тишина. Легионер смотрел на неё, не понимая. Лейкоз. Рак крови. Слышал про это. Смертельно. Без лечения — месяцы, может год.

— Что? — только и смог выдавить он.

Оля повернулась, посмотрела на него. Глаза спокойные, печальные, но не испуганные.

— Острый миелобластный лейкоз. Третья стадия. Нашли поздно. Лечить можно, но сложно. Химиотерапия, потом пересадка костного мозга. Долго, больно, дорого. И шансы пятьдесят на пятьдесят.

Пьер сел на кровати, смотрел на неё не веря. Неделя счастья, тепла, жизни. И вот это. Смерть вернулась. Не к нему, к ней. К девушке с бирюзовыми волосами, что научила его жить.

— Почему не сказала раньше?

— А зачем? Ты только остался, только начал жить. Зачем нагружать? Хотела чтобы ты был счастлив хотя бы немного.

— Сколько времени?

Оля пожала плечами.

— Врачи говорят полгода без лечения. Может год, если повезёт. С лечением — может выздоровею, может нет. Но лечение стоит денег.

— Сколько?

— Много. Химиотерапия — триста тысяч гривен. Пересадка костного мозга — миллион, может больше. В Украине не делают нормально, надо в Германию или Израиль. Там вообще астрономические цифры.

Легионер считал быстро. Триста тысяч гривен — десять тысяч евро примерно. Миллион — тридцать тысяч. У него пятнадцать тысяч осталось. Половина нужной суммы. Мало.

— Есть деньги, — сказал он. — Пятнадцать тысяч евро. Возьми. На лечение.

Оля посмотрела на него удивлённо.

— Откуда у тебя столько?

— Работал. Копил.

— Пьер, это огромные деньги. Не могу взять.

— Возьмёшь. Это на твою жизнь. Больше нечего важнее.

Она покачала головой, отстранилась, села на краю кровати спиной к нему.

— Нет. Не возьму.

— Почему?

— Потому что не хочу лечиться.

Тишина тяжёлая, плотная. Пьер смотрел на её спину, на бирюзовые волосы, на тонкие плечи. Не понимал.

— Что значит не хочешь?

Оля повернулась, посмотрела на него. Лицо спокойное, решение твёрдое.

— Я думала месяц. Взвесила всё. Химиотерапия — выпадут волосы, буду блевать каждый день, слабая как котёнок. Полгода ада. Потом операция — если найдут донора, если приживётся, если организм не отторгнет. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Может выздоровею, а может умру на столе. А может выживу, но инвалидом останусь.

— Но шанс есть!

— Шанс есть. Но какой ценой? Полгода мучений, все деньги, все силы. И в итоге может всё зря. Я подумала — хочу ли я так? Ответ — нет.

Легионер встал, подошёл к ней, взял за плечи.

— Ты сдаёшься? Просто так?

Оля улыбнулась печально.

— Не сдаюсь. Выбираю. Есть разница. Сдаться — значит опустить руки, ждать смерти. Выбрать — значит решить как жить оставшееся время. Я выбрала жить. Не лечиться, а жить. Каждый день, полностью, пока могу.

— Это безумие.

— Нет. Это свобода. Знаешь почему я так спокойна? Потому что приняла. Смерть придёт. Скоро. Не могу остановить. Зато могу выбрать как прожить время до неё. Не в больнице, не в мучениях. На улице, со скрипкой, с тобой. Живя, не выживая.

Пьер отпустил её плечи, сел рядом. Смотрел в пол. Руки дрожали. Гнев, бессилие, отчаяние. Только нашёл причину жить, и её отнимают. Смерть преследует его. Всегда. Везде. Теперь пришла за ней.

— Сколько осталось? Правда сколько?

— Врачи говорят полгода. Но я чувствую — меньше. Устаю быстро. Синяки появляются просто так. Кровь из носа иногда. Два месяца, может три. До весны не доживу наверное.

Она говорила спокойно, ровно. Как о погоде. Буддийский фатализм, она сама назвала так неделю назад. Принятие неизбежного без борьбы, без страданий.

— Как ты можешь так спокойно говорить про собственную смерть?

Оля взяла его руку, сжала.

— Потому что злиться бесполезно. Плакать бесполезно. Бороться с неизбежным — терять время. Лучше принять, успокоиться, наслаждаться тем что есть. У меня есть два месяца. Может три. Это много, Пьер. Шестьдесят дней. Тысяча четыреста сорок часов. Восемьдесят шесть тысяч четыреста минут. Каждая минута — подарок. Не хочу тратить их на страх, злость, лечение. Хочу тратить на жизнь.

Легионер смотрел на неё. Двадцать два года. Молодая, красивая, талантливая. Должна жить десятилетия. Но умрёт через два месяца. И принимает это. Спокойно, осознанно.

— Репликанты, — сказал он вдруг. — Как Рой Бэтти. Четыре года жизни, знает когда умрёт. Ты так же.

Оля кивнула.

— Да. Я как репликант. Поэтому люблю этот фильм. Понимаю его. Рой принял смерть. Не боролся до конца, не цеплялся за жизнь. Просто жил красиво, ярко, полностью. И умер достойно. Я хочу так же.

Пьер закрыл глаза. Боль острая, глубокая. Не физическая, душевная. Впервые за тринадцать лет чувствовал настоящую боль потери. Ещё не потерял, но уже знает что потеряет. Два месяца. Шестьдесят дней. Ничего.

— Что мне делать? — спросил он тихо.

Оля обняла его, прижалась.

— Быть со мной. Эти два месяца. Гулять, читать стихи, любить. Не плакать, не жалеть, не грустить. Просто быть. Жить вместе, пока можем. Когда умру — отпустить. Без вины, без боли. Просто отпустить. Обещаешь?

Легионер не мог говорить. Горло перехватило. Обнял её крепко, прижал. Тело маленькое, хрупкое, смертельно больное. Но тёплое, живое, здесь.

— Не могу обещать, — выдавил он. — Не умею отпускать. Всех мёртвых ношу с собой. Ты будешь ещё одной. Самой больной раной.

— Тогда не отпускай. Носи меня с собой. Но не как рану, а как память. Хорошую, светлую. Девушку с бирюзовыми волосами, что научила тебя жить. Ладно?

Он кивнул молча. Слёзы жгли глаза, не давал им течь. Солдаты не плачут. Легионеры не плачут. Но человек плачет. Пьер-человек плачет. Первый раз за тринадцать лет.

Оля почувствовала влагу на своих волосах, подняла голову. Увидела слёзы на его лице. Вытерла пальцем, поцеловала.

— Не плачь. У нас ещё есть время. Давай не тратить его на слёзы. Пойдём гулять. Погода хорошая. Зима скоро, снег пойдёт. Хочу увидеть снег. Покажешь мне снег?

Пьер кивнул, вытер глаза.

— Покажу. Всё что хочешь покажу.

— Тогда одевайся. Будем наслаждаться жизнью. Шестьдесят дней впереди. Не будем считать назад, будем считать вперёд. Каждый день — победа. Каждый час — подарок. Согласен?

— Согласен.

Они оделись молча. Оля надела джинсы, свитер тёплый, куртку, берцы. Взяла скрипку. Пьер оделся просто — джинсы, рубашка, куртка. Оружие оставил дома. В Киеве не нужно. Пока.

Вышли на улицу. Холодно, но солнечно. Декабрь начинался. Зима близко. Снег скоро пойдёт.

Оля взяла его за руку, пошла вперёд. Быстро, легко, живо. Будто ничего не случилось. Будто не сказала час назад что умирает.

Легионер шёл рядом, смотрел на неё. Бирюзовые волосы светятся на солнце, улыбка на губах, глаза яркие. Живая. Пока живая.

Два месяца. Шестьдесят дней. Тысяча четыреста сорок часов.

Успеть прожить. Не выживать. Жить.

Показать ей всё что можно. Дать всё что может. Любить полностью, пока возможно.

Потом отпустить. Если сможет.

Но сейчас — жить. Вместе. Ярко. До конца.

Волк полюбил воробья. И воробей умирает. Скоро. Неизбежно.

Но шестьдесят дней ещё есть.

Надо сделать их лучшими.

Последними. Лучшими.

Для неё. Для себя. Для памяти.

Они шли по Киеву, держась за руки. Солнце светило холодное. Зима близко. Смерть близко.

Но сегодня жизнь. Пока всё ещё жизнь…

Вечером того же дня Оля сказала загадочно:

— Сегодня сюрприз. Одевайся теплее. Берём плед, термос с чаем, печенье. Идём в особенное место.

— Куда?

— Увидишь.

Легионер не спрашивал больше. Оделся тепло — свитер, куртка, шарф. Оля натянула два свитера, куртку поверх, шапку с помпоном. Выглядела как пушистый шар с бирюзовыми прядями, торчащими из-под шапки. Засунула в рюкзак плед толстый, термос, печенье, фонарик. Взяла ноутбук старый.

— Зачем ноутбук?

— Для кино.

— Кино? На улице?

— Не на улице. На крыше.

Пьер посмотрел на неё удивлённо. Она улыбнулась заговорщицки.

— Мой секретный кинотеатр. Для двоих. Пошли.

Вышли, шли минут двадцать. Дом старый, девятиэтажный, советский. Оля достала ключ, открыла подъезд. Зашли, поднялись на девятый этаж лифтом. Дальше лестница техническая, железная, узкая. Табличка: «Посторонним вход воспрещён».

— У тебя ключ от крыши?

— У соседа попросила год назад. Скопировала. Он не помнит уже. — Оля открыла дверь, пропустила его вперёд. — Добро пожаловать в мой кинозал.

Крыша широкая, плоская. Бетон, трубы вентиляционные, антенны старые. Ветер холодный, но не сильный. Вид на весь Подол — огни внизу, река Днепр блестит, мосты светятся, город живёт.

Оля отвела его к углу, где труба вентиляционная большая создавала укрытие от ветра. Расстелила плед на бетоне, села, похлопала рядом.

— Садись. Здесь теплее, ветер не дует.

Пьер сел. Она укрыла их вторым пледом, достала термос, налила чай в кружки. Горячий, сладкий, с лимоном. Протянула печенье — домашнее, овсяное, с изюмом.

— Сюда прихожу когда грустно, — сказала Оля, глядя на город внизу. — Или когда хочется побыть одной. Высоко, тихо, красиво. Никого нет. Только я и небо.

— Часто грустно бывает?

— Раньше да. После того как родители умерли. Пять лет назад. Авария, машина, оба сразу. Осталась одна. Тогда узнала про это место. Приходила, плакала, смотрела на звёзды. Помогало.

Легионер смотрел на неё. Маленькая, под пледом, с кружкой в руках. Сирота. Одна. Болеет. Умирает. Но улыбается.

— Родители знали бы что ты больна — расстроились бы, — сказал он тихо.

— Знаю. Поэтому хорошо что не знают. Не хочу чтобы кто-то страдал из-за меня. — Она посмотрела на него серьёзно. — Ты тоже не страдай. Обещал помнишь? Не плакать, не грустить. Просто быть.

— Стараюсь.

— Старайся сильнее.

Она поставила кружку, достала ноутбук. Включила, экран засветился. Открыла папку с фильмами.

— Выбирай. Что хочешь посмотреть?

Пьер посмотрел на список. Старые фильмы, классика. «Достать до небес» Вендерса, «Амели» Жене, «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», «Космическая одиссея» Кубрика, «Сталкер» Тарковского.

— «Сталкер».

Оля удивилась.

— Серьёзно? Там три часа, медленный, философский.

— Уверен. Давно хотел пересмотреть.

— Хорошо. Мне тоже нравится.

Запустила фильм. Экран маленький, звук тихий, но не важно. Они сели близко, под одним пледом. Плечом к плечу, тепло между ними.

Фильм начался. Чёрно-белая Зона, серая, мрачная, опасная. Сталкер ведёт Писателя и Профессора к Комнате, где исполняются желания. Медленный, тягучий, философский. Диалоги про веру, надежду, смысл.

Легионер смотрел завороженно. Зона на экране. Другая, не та где он был. Но похожая. Опасная, аномальная, манящая. Место где люди ищут ответы.

— Ты был в Зоне, — сказала Оля вдруг. Не вопрос, утверждение.

Пьер посмотрел на неё.

— Откуда знаешь?

— Чувствую. Ты смотришь на фильм как на документалку. Узнаёшь что-то. Значит был там. В настоящей Зоне. Чернобыльской.

Он молчал секунду. Она права.

— Был.

— Страшно там?

— Очень. Каждый шаг — риск. Радиация, аномалии, твари. Смерть везде.

— Почему ушёл?

Пьер посмотрел на неё долго. Глаза медовые, внимательные.

— Ради тебя. Встретил тебя, почувствовал что-то. Решил попробовать жить, а не выживать.

Оля улыбнулась грустно.

— И через неделю узнаёшь что я умираю. Ирония судьбы.

— Может поэтому и остался. Чтобы быть с тобой эти два месяца.

Она положила голову на его плечо. На экране Сталкер вёл клиентов через Мясорубку — аномалию опасную, невидимую. Шли медленно, осторожно, каждый шаг проверяли.

— Жизнь как Зона, — прошептала Оля. — Везде опасности. Идёшь осторожно. Но всё равно можешь не дойти до конца.

— Но Сталкер знает дорогу. Ведёт других.

— А кто наш Сталкер?

Легионер подумал.

— Никто. Мы сами себе Сталкеры. Ведём себя через жизнь.

— Значит мы с тобой Сталкеры друг для друга. — Оля подняла голову, поцеловала его в щёку. — Я веду тебя к жизни, ты ведёшь меня… куда?

— К смерти достойной. Без страха.

Она кивнула.

— Хорошая цель.

Продолжили смотреть молча. На экране герои дошли до Комнаты. Остановились у порога. Никто не решался войти. Боялись узнать настоящие желания.

Писатель разозлился, ушёл. Профессор хотел взорвать Комнату, но не смог. Сталкер заплакал — привёл людей, а они не поверили.

Финальная сцена. Дочь Сталкера, калека, двигает стаканы взглядом. Телекинез. Чудо есть. Просто не там где ищут.

Фильм закончился. Титры, музыка, тишина. Оля вытерла глаза — плакала тихо. Пьер обнял её.

— Каждый раз плачу, — сказала она. — Такой грустный, но красивый. Про надежду, веру. Про то что люди боятся чуда.

— А ты боишься?

— Нет. Я верю в чудеса. Маленькие, ежедневные. Вот солнце встало — чудо. Кофе горячий — чудо. Ты рядом — чудо. Не надо Комнаты для счастья. Счастье здесь, вокруг.

Легионер посмотрел на город внизу. Огни мерцают, река блестит, машины едут. Жизнь течёт.

— Ты права. Не видел этого раньше. Всю жизнь в Зоне был. Настоящей или метафорической. Искал смысл. Не нашёл. А счастье рядом было.

Оля повернулась, посмотрела в глаза.

— Заметил теперь?

— Заметил. Благодаря тебе.

Она улыбнулась, поцеловала его. Медленно, нежно, долго. Холодно вокруг, ветер дует, но под пледом тепло. Два человека на крыше, целуются, держат друг друга.

Город внизу живёт. Небо темнеет. Звёзды появляются одна за другой. Луна всходит, серебристая, холодная.

Они легли под пледом, смотрели на звёзды. Молчали, просто были вместе.

— Пьер, — прошептала Оля.

— Да?

— Если бы у тебя была Комната из фильма, что бы загадал?

Легионер думал долго.

— Вылечить тебя. Чтобы жила.

Оля вздохнула.

— Знала что скажешь это. Не надо. Загадай для себя что-то.

— Ты — для меня что-то. Самое важное.

— Идиот, — прошептала она, но голос тёплый. — Романтичный идиот.

Они лежали, смотрели на звёзды. Ковш Большой Медведицы, Полярная звезда, Орион на востоке.

— Там где-то Комната есть, — сказала Оля. — В космосе, на какой-то планете. Где исполняются желания по-настоящему. Найдём её когда-нибудь. Встретимся там. Загадаем что-нибудь хорошее.

— Верующая стала?

— Нет. Мечтающая. Это не одно и то же.

Пьер поцеловал её в макушку.

— Хорошо. Встретимся в космической Комнате.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она улыбнулась, закрыла глаза. Устала. Болезнь забирает силы.

— Пойдём домой, — сказал Пьер. — Замёрзла.

— Ещё пять минут. Так хорошо здесь. Как будто мы одни во вселенной.

— Пять минут. Потом несу на руках.

— Неси. Я не тяжёлая.

Лежали ещё пять минут. Звёзды мерцали, город дышал, ветер пел. Романтика на крыше. Кино для двоих. Чудо маленькое, настоящее.

Счастье простое, недолговечное.

Пятьдесят девять дней осталось.

Они спустились с крыши, пошли домой. Оля держалась за его руку, шла медленно. Устала, но счастливая. Пьер нёс рюкзак, ноутбук, вёл её бережно.

Киев спал вокруг. Декабрь начался. Зима близко.

Но сегодня было тепло.

На крыше, под пледом, под звёздами.

Тепло двух людей, что любят друг друга.

Несмотря ни на что.

Вопреки всему.

До конца.

Какой бы он ни был близкий.