Наследник чародея. Часть 4. Школьная осень

Глава 7

Глава 7.

Как повернуть дышло в нужную сторону

В среду, благо был повод, в школу я не пошел. С утра, в семь часов, пробежался по стадиону вдоль футбольного поля, поотжимался, поподтягивался, поприседал. Сделал комплекс упражнений на растяжку, как показала мне Светка. Светка на зарядку снова не пришла. Хотя, может, приходила раньше. Только, если раньше приходить, то заниматься на стадионе было совсем невозможно — темно. Фонари, как таковые, отсутствовали, прожектора включали только по праздникам да на соревнованиях.

Снова поотжимался, поподтягивался, поприседал. Пробежал кружок вдоль поля и свернул домой.

Дома я позавтракал, немного помедитировал, погоняв в Астрале энергию по каналам. Ради интереса снова «зашел» в библиотеку Гериса. К моему облегчению и радости у меня снова это получилось. Ради проверки я взял в руки очередной свиток, который со вздохом положил на место — увы, времени почитать, поизучать не было, надо было подготовиться к визиту в прокуратуру, а потом, в зависимости от развития ситуации, к школе (если успею после допроса).

Районная прокуратура находилась в здании районного ЗАГСа, недалеко от автобусной остановки. Я добрался до нее за 15 минут: и автобуса на остановке практически не ждал, и водитель гнал «Икарус» как на «формуле-1», да и на «остановках по требованию» не тормозил. До расчетного времени было 40 минут, но я решил не ждать, а пройти — вдруг прокурорский следователь, похожий на вождя мирового пролетариата, примет пораньше?

Седой дядька в форменном пиджаке, сидевший за столом у входа, взглянул на мою повестку, спросил паспорт. Вздохнул, когда я отрицательно пожал плечами, записал в журнал мои фамилию, имя, отчество, время и к кому иду.

— Будешь уходить, отметься! — попросил он. — Тебе по коридору налево третья дверь.

Я прошел через вестибюль мимо здоровой 2 на 2 железной клетки со скамейкой внутри (точно такая же находилась в детской парикмахерской «Чебурашка», только там жила настоящая живая обезьянка, которая воняла на оба зала и фойе), свернул в коридор. Обстановка в прокуратуре отличалась крайней аскетичностью. Любые монахи-отшельники бы удавились от зависти — пустой коридор, облезлые стены на полтора метра от пола когда-то покрашенные серой масляной краской, выше до потолка — побелкой. И четыре стула на весь коридор, восемь кабинетов.

На моё счастье, кроме меня, других посетителей здесь не наблюдалось.

Только я примостился на колченогий стул у двери кабинета с табличкой «Ожогин Г. С.» и взглянул на часы, как дверь открылась. В коридор с алюминиевым электрическим чайником в руках вышел этот самый следователь, взглянул на меня, потом на часы, буркнул:

— Пораньше пришел? Молодец! Раньше сядешь, раньше выйдешь.

И сунул мне в руки чайник.

— Ну-ка, бегом в туалет, набери воды! Туалет — туда!

Он показал рукой направление и скрылся за дверью. Я вздохнул и послушно побрел исполнять указание.

Прокуратурский туалет от какого-нибудь привокзального практически ничем не отличался. Унитазы-очки с перегородками без всяких там кабинок, писсуары с бумажкой внутри «не работает!», ржавая железная раковина, кран с только холодной водой и жуткий, до слёз, запах хлорки.

Сдерживая дыхание, я налил чайник, выскочил из этой пыточной в коридор, вдохнул полной грудью. Здесь никакой дыбы не надо. Запереть в сортире человека минут на пять-десять, а потом спокойно бери с него явку с повинной в убийстве Кеннеди и Клары Цеткин!

Обстановка в кабинете следователя прокуратуры была насквозь канцелярской, как в какой-нибудь заштатной конторке. Два облезлых старых шкафа для бумаг, забитых этими самыми бумагами, с десяток старых обшарпанных стульев вдоль стены, невзрачный сейф и стены в портретах членов Политбюро. Три портрета выделялись своими размерами — Ленина, Брежнева и еще одного неизвестного мне полного лысого мужика со звездой Героя социалистического труда и непонятными петлицами, в которых были и звезда, и герб Советского Союза, и еще что-то — я не успел разглядеть.

Единственное, что выделялось в кабинете на фоне всей этой обшарпанности был монументальный стол антикварного вида, но сохранивший свой первозданный вид — цвета темного дуба, с зеленым сукном поверх крышки, короткими вычурными ножками и массивными тумбами. И плюс ко всему старинная настольная лампа с зеленым абажуром.

Ожогин поставил чайник на длинноногий столик возле розетки, воткнул в него шнур, вилку шнура сунул в розетку, повернулся ко мне:

— Сейчас я чаю попью и тебя вызову. Понял? Жди в коридоре! Никуда не уходи.

На столе у него на листе обёрточной бумаги на блюдечке лежали три бутерброда с копченой колбасой, поодаль — вазочка с вареньем и фарфоровая сахарница с вычурной птичкой на крышке. Чтобы не смущать его, я поспешно выскочил обратно, в коридор.

Через двадцать минут он громко крикнул, не открывая дверь:

— Эй, пацан! Заходи, давай!

Я зашел. Ожогин сидел за столом, разложив бумаги. Прямо перед ним лежала тоненькая серая картонная папка с надписью на лицевой стороне «Уголовное дело № 123».

— Садись! — он указал рукой на одинокий стул, стоящий напротив стола.

Я сел.

— Паспорт давай! — потребовал он.

— У меня нет паспорта, — ответил я. — Мне 16 только в октябре исполнится.

Он посмотрел в папку дела, нахмурился:

— М-да, действительно. Это Шишкин как-то упустил.

Ожогин тут же рыкнул на меня:

— А какого хрена ты припёрся без родителей тогда, а? Почему никого из взрослых с собой не привёл?

Я протянул ему паспорт maman, который я взял с собой:

— А вы напишите, что я не один пришел, а с мамой.

— Молодец! — покровительственно похвалил меня Ожогин. — Соображаешь! Ладно, давай к делу.

Он неспеша заполнил бланк протокола, задавая стандартные вопросы — фамилия, имя, год рождения, место учебы, жительства и т.д. Потом перешел к данным maman — вписал в протокол её данные из паспорта, с моих слов записал место работы.

— Теперь рассказывай, как твоя соседка стрельбу устроила, — с непонятным злорадством предложил он.

Это и послужило для меня сигналом. Конструкт подчинения давно уже был готов, сформирован и рвался наружу. Вырвался.

Ожогин тут же замер, подобно истукану. Глаза остекленели. Почему-то открылся рот, из которого струйкой потекла слюна, капая прямо на костюм.

— Вы знаете, что уголовное дело необходимо закрыть за отсутствием состава преступления, — четко проговорил я. — Приказываю сделать это немедленно с оформлением всех необходимых документов. Мария Гавриловна Киселева действовала в пределах необходимой обороны, защищая жизнь и здоровье окружающих. Полковник милиции в отставке Киселева Мария Гавриловна является примером для подражания для вас и всех сотрудников правоохранительных органов. Приказываю её немедленно вызвать на допрос из следственного изолятора и выпустить на свободу.

Я перевел дух, пару раз вдохнул-выдохнул и «снял» подчинение. Следователь тут же встряхнул головой, вытер рот, посмотрел на ладонь, потом на меня.

— Что за чертовщина? — произнес он вполголоса. — Приснится же такое!

Ожогин встал, подошел к столику, на котором стоял чайник. Прямо из носика сделал несколько глотков.

— Чушь какая-то! — снова сказал он, садясь на своё место.

— Давай, рассказывай, как было дело! — наконец приказал он. Я продолжил. Рассказал про цыгана, который поджидал «кого-то» с пистолетом, и при этом, до кучи, находился в розыске. Рассказал, как он начал стрелять. Ну, и как потом стала в ответ стрелять тётя Маша.

— То есть, если бы не действия Киселевой Марии Гавриловны, преступник бы убил бы и тебя, и её, и других. Так всё было, получается? — спросил Ожогин. — Я правильно тебя понял?

— Правильно, — согласился я.

— Таким образом, действия Киселевой Марии Гавриловны, — вслух сказал, записывая в протокол сказанное, Ожогин, — способствовали пресечению совершения тяжкого преступления особо опасным способом.

Он понял глаза на меня, посмотрел, как на ребенка (впрочем, для него я и был самым что ни на есть ребенком) и сказал:

— Понял, да?

Я кивнул.

— За мать свою распишешься? — спросил он, протягивая мне бланк протокола и совершенно не делая попытки приподняться. — Как она расписывается, помнишь?

Я снова кивнул. Бывало, честно говоря, я в дневнике за maman ставил подпись, чего уж скрывать? А тут сам бог велел.

Я встал, расписался, отдал ему авторучку.

— Повестка твоя где?

Я протянул ему лист бумаги. Ожогин черканул на ней, поставил число, потом пришпилил печать.

— Всё, вали отсюда, пацан! — он повелительно-небрежно махнул рукой, словно отгоняя муху. — Некогда мне.

Вежливей он не стал.

Марию Гавриловну Киселеву около полудня вытащили из карцера. Контролёрша, вдруг вежливая до икоты, отвела её в душевую, попросив на «вы», обращаясь по имени-отчеству не задерживаться.

Потом в сопровождении двух молчаливых милицейских сержантов её довезли до прокуратуры, хотели посадить в «обезьянник», как прозвали клетку в вестибюле, но старичок-вахтёр замахал руками и посоветовал немедленно вести её к следователю.

К её удивлению Ожогин встретил её с распростертыми объятиями, словно хорошего друга, которого не видел лет 10. Вышел навстречу, взял за плечи, подвёл к столу, усадил и на глазах изумленных конвоиров предложил чаю и бутербродов.

Чай и бутерброды оказались кстати. Завтраком находящихся в карцере не кормили, а до обеда еще было часа два. Да и, похоже, она его «прозевает». Под ложечкой уже давно сосало, даже желудок начал побаливать. Ела она почти сутки назад. А тут — чай, бутерброды…

— Давайте! — согласилась она, думая, авось, не отравит.

Ожогин дал знак конвойным, чтоб уходили.

— А… — хотел было спросить один из них.

— Всё, вы больше не понадобитесь! — отрезал следователь. — Можете уезжать в отдел.

Мария Гавриловна сделала вид, что совсем не удивилась. Тогда она встала, скинула куртку, пропахшую тюремной хлоркой. Но не успела её куда-либо положить — следователь ловко перехватил её, открыл одёжный шкаф, достал оттуда плечики, аккуратно повесил куртку на них и убрал в шкаф.

— Кушайте, кушайте, Мария Гавриловна!

Он налил ей чаю, пододвинул сахарницу, тарелку, на которые выложил из свёртка оставшиеся два бутерброда с сырокопченой колбасой, пояснив:

— Жена на работу собирала. Вот. Угощайтесь.

— Спасибо! — эту колбасу Мария Гавриловна ела, наверное, лет пять назад, когда на день милиции из УВД ей, как ветерану, прислали продуктовый набор из палки колбасы, баночки красной икры, бутылки водки и шоколадки.

Пока она ела, Ожогин стоял у неё за спиной и умиленно улыбался. Когда она поела, он буквально выхватил у неё из рук пустую тарелку, забрал бокал, сел напротив.

— Мария Гавриловна! — начал он. — Я подготовил ряд документов, которые вам необходимо подписать. Посмотрите, пожалуйста, и поставьте свою подпись!

Тётя Маша взяла в руки один протокол, потом другой. Потом своё объяснение, «собственноручно» отпечатанное на машинке, внимательно посмотрела на следователя.

— Я тут вынес постановление о прекращении расследования и закрытии уголовного дела в связи с отсутствием состава преступления, — как-то уж неестественно торопливо пояснил Ожогин. — Посмотрите? Может, у вас замечания какие есть? Ведь у вас такой богатый опыт работы!

Последнее предложение он произнес с непонятно радостным восхищением, словно ему довелось встретиться аж с самим министром внутренних дел или генеральным прокурором, а не с тётей Машей с поселка «Химик», что на окраине города.

— Я думаю, прокурор это сегодня обязательно подпишет, — сообщил Ожогин. — Но вы уже сейчас можете быть свободны. Вот постановление о вашем освобождении.

Он протянул еще одну бумагу. Тётя Маша черканула внизу подпись под словом «Ознакомлен(а)».

— У вас будут какие-то жалобы, Мария Гавриловна? — спросил Ожогин. — На действия сотрудников милиции? На сотрудников следственного изолятора? Я с удовольствием приму от вас!

Мария Гавриловна проглотила внезапно возникший в горле комок, выдавив:

— Нет. Жалоб нет. Спасибо за службу.

Ожогин вытянулся, вставая по стойке «смирно»:

— Служу Советскому Союзу!

— Я могу идти? — поинтересовалась тётя Маша.

— Да, конечно, я вас провожу! — Ожогин подхватил её под локоть, повел к двери. — Только ваше наградное оружие мы вам отдадим позже, когда уголовное дело будет закрыто окончательно.

Тётя Маша остановилась.

— Что такое? — неподдельно испугался следователь.

— Куртка, — пояснила Мария Гавриловна. — Моя куртка у вас в шкафу!

— Да-да! — Ожогин подскочил к шкафу, достал тётьмашину куртку, снял с плечиков и помог ей одеться. Он проводил её до самого выхода, попрощался и, к её немалому удивлению, пригласил заходить, чтобы поделиться опытом.

Тётя Маша вышла на улицу, отошла чуть в сторону и задумалась. Денег на проезд у неё не было. Запашок от неё шёл ещё тот. Она вздохнула и направилась было к автобусной остановке — авось, не выгонят из автобуса, пожалеют бабушку…

— Тёть Маш, — услышала она. — Ты домой?

Она повернулась. Её догонял её сосед, Антон. Она заразительно громко засмеялась, хлопая себя по бёдрам:

— Нет! Я должна! Должна была догадаться! Это всё твои проделки…