Наследник чародея. Часть 4. Школьная осень

Глава 1

Копирование и размещение материала без моего согласия, как правообладателя, запрещено Согласно закону об авторском праве, согласно Федеральному закону от 24 ноября 2014 г. N 364-ФЗ наименование статьи 15.2 настоящего Федерального закона.

Все события, лица, организации —

исключительно плод воображения автора.

Любые совпадения случайны.

Наследник чародея.

Книга четвертая.

Школьная осень

Глава 1

Показались стрелки, на помине легки

— Да что ж такое-то, а⁈ — я едва сдержался, чтобы не выругаться. — Как больно-то!

Рядом со мной, в паре шагов от моей головы стояла тётя Маша, дама серьезная, обстоятельная и авторитетная. И, конечно же, воинственная, потому как в руке она держала револьвер.

Пронзительно жгучая боль в спине постепенно уступила место ноющему чувству, а потом и совсем угасла. Неудивительно, ведь я, пока летел лбом в бордюр, успел вогнать в себя оба конструкта «исцеление» с «регенерацией», наполнив их почти всем своим запасом магического ресурса.

Постепенно угас даже зуд. Осталось только неудобство, связанное с тем, что, кажется, и белье, и рубашка, и даже, не дай бог, пиджак промокли от крови — всё-таки два раза в мою многострадальную спину удалось кому-то попасть.

Я поднялся сначала на одно колено, потом встал на ноги, выпрямился, шевельнул плечами.

Тётя Маша, стоя передо мной, довольно ухмыльнулась, картинно поднесла револьвер ко рту, сдула воображаемый дымок со ствола, уподобляясь героям-ковбоям американских вестернов, сказала:

— Есть еще порох в пороховницах! А ты силён, силён, сосед!

И пояснила:

— У тебя разбитый лоб прямо на глазах заживает.

Я кивнул, обернулся. Поодаль, шагах в десяти на спине лежал, раскинув руки, чернявый парень цыганской наружности. Ровно на переносице у него красовалась аккуратная круглая дырочка, из которой вытекал небольшой ручеек крови. Правая рука сжимала пистолет, наш советский пистолет Макарова.

Я его узнал: цыган Лекса. Это он вместе с Тощим Янкой напал на мою maman. Их больше месяца объявили в розыск, но безуспешно.

Я вгляделся в него магическим зрением и мгновенно выбросил вперед щуп-руку из «мертвой» силы. Над трупом цыгана кружил серебристый сгусток. Я схватил его сформированным «кулаком», подтянул к себе.

Странно, но при этом у меня вдруг само собой появилось чувство брезгливости, даже какое-то омерзение, стоило мне только подтянуть его к себе поближе. Как будто взял в голые руки, извините за выражение, какашку — мокрую, скользкую, разве что не вонючую.

Серебристый сгусток к тому же пытался вырваться. Я чувствовал его страх. Правда, он меня реально боялся! Я подтянул «руку» совсем близко и непроизвольно крепко сжал «кулак». Я не мог объяснить причину этого желания. Это было как-то подспудно, исподволь…

Сгусток лопнул, но, не брызнув во все стороны, а втянувшись в мою «руку». Внутри меня в районе солнечного сплетения довольно то ли рыкнул, то ли вздохнул мой кокон сил, пыхнуло едва ощутимым приятным теплом. На мгновение даже появилось ощущение сродни сытости.

— Антон! — из «созерцательного» состояния меня вырвала тётя Маша. — Ты чего застыл?

Я пожал плечами. Соседка села на лавочку, по-старчески устало ссутулилась, уже не напоминая своим видом бравую «ковбойшу» советского разлива.

— Он тут с самого утра тёрся, — вполголоса сообщила она, когда я подошел к ней. — Часов с девяти утра всё ходил, высматривал чего-то. Я и подумала, мол, тебя ждёт. Два раза дежурному звонила. Бестолку. Сволочи! В ответ только что и сказали: «когда убьют, тогда звоните!».

Она подняла пальцем за предохранительную скобу револьвер, ухмыльнулась:

— Наградной. Помнят рученьки-то! И сноровка осталась.

— Ты иди, переоденься, — продолжила тётя Маша. — Милицию соседи уже вызвали. Спустись тогда, пожалуйста. Им наверняка свидетели нужны будут. Только не говори, что он в тебя попал. Понял? Ты ж цел остался. Лишние вопросы, сам понимаешь.

Я кивнул:

— Конечно, тёть Маш! Стрелял, но промазал…

— Вот, вот…

Я поднялся в квартиру, снял куртку, потом пиджак, рубашку и, наконец, майку. Звякнули об кафель две пули. Значит, вышли, выдавились из организма, когда «регенерация» с «исцелением» заработали.

Я подобрал слегка искореженные пульки, положил на полочку перед зеркалом, осмотрел одежду. Майку с рубашкой однозначно надо замочить в холодной воде, чтобы отстирать пятно крови размером в полспины.

Пиджак от школьной формы можно только заштопать, да и то самую малость. Пули оставили едва заметные дырочки. Также, как и куртку. Я от души порадовался, что сегодня в школу надел не новую кожанку, а старую, оставшуюся от отца, куртку-ветровку.

Зашел в ванную, выгибаясь, посмотрел в зеркало на свою спину, на которой, в отличие от одежды, даже следов не осталось. Майку с рубашкой швырнул в тазик, засыпал порошком и залил холодной водой.

Потом быстро переоделся в джинсы, рубашку да кожаную куртку. Посмотрел на пули на полке, сунул их в карман (на всякий случай, пригодятся, авось) и спустился вниз.

На лавочке уже по бокам тёти Маши сидели два милиционера, оба офицеры. Один, подложив папочку, заполнял бланк протокола. У трупа цыгана ходили кругами еще двое — в штатском. Один с фотоаппаратом, другой с рулеткой. Поодаль стояла милицейский «уазик-канарейка» и серая «буханка» с красным крестом, но совсем не похожая на скорую помощь.

Один из милиционеров, сидевший рядом с тётей Машей, посмотрел на меня, встал, протянул руку:

— Здорово, Антон! Не узнал?

— Здрасьте, — я пожал протянутую руку и повторил. — Здрасьте, Вениамин Вениаминович! Как же не узнал-то? Вас попробуй, не узнай!

Передо мной стоял капитан Шишкин из уголовного розыска.

— Значит, он в тебя стрелял? — капитан махнул в сторону трупа.

— Ага, — согласился я. — Это один из тех, кто мою мать избил до полусмерти.

— И не попал в тебя? — хмыкнул задумчиво Шишкин. — С пяти шагов. Странно как-то.

— Я, когда увидел, что тётя Маша мне за спину показывает, сразу в сторону отскочил и в подъезд бросился, — сочинил я сходу.

— Понятно, понятно, — задумчиво ответил Шишкин. — Всё равно, должны быть какие-то следы от пуль — в стене, в двери, в стволе дерева, в конце концов. А то получается, что он вообще в воздух стрелял что ли?

— Держите! — я протянул ему на ладони две пули. — Вон там подобрал.

Предварительно я их, конечно, уронил, когда вышел из подъезда, потоптал в бетонной опалубке.

— Где, где?

— Да вон! — я показал рукой.

Шишкин критически посмотрел на два кусочка металла, потом на меня, забрал их:

— Не надо было тебе их руками трогать! Позвал бы экспертов, меня…

Тётя Маша закончила давать показания, расписалась в протоколе, поднялась. Я направился к ней. Шишкин понес пули экспертам. Тело цыганенка уже загрузили в труповозку — «уазик-буханку» мрачного серого цвета с красными крестами по бортам.

— Всё, тёть Маш?

— Если бы всё, — мрачно отозвалась она. — Я сейчас с ними уеду. Ключи оставляю тебе. Мало ли что.

— Эх, — вздохнула она. — Надо было тебя у меня прописать!

— Это еще зачем? — удивился я.

— Увидишь! — мрачно хмыкнула она.

К подъезду, игнорируя газон и тротуары, подрулила серая «волга». Из неё, распахнув заднюю дверцу, вылез крупный холеный с обширной лысиной (как у вождя мирового пролетариата — ну, один-в-один!) мужик в сером костюме, брезгливо огляделся вокруг.

— Кто старший?

Шишкин вздохнул, незаметно сплюнул и направился к прибывшему:

— Капитан Шишкин, уголовный розыск!

— Следователь прокуратуры Ожогин Геннадий Степанович! — представился мужик в костюме и, в очередной раз брезгливо скорчив физиономию, поинтересовался. — Ну, и кто здесь убийца? Кого убили?

Он говорил, словно выплёвывая слова.

— Кого надо, того и убили, — не удержался и буркнул я.

Холёный услышал, повернулся ко мне, высокомерно улыбнулся и поинтересовался, глядя куда-то поверх моей головы:

— Надеюсь, убийца — не этот пацан? — и тут же пошутил. — Или жалко, что его тоже не убили?

Шишкин без тени улыбки ответил:

— Вот как раз стреляли в него.

Он положил мне руку на плечо.

— Стрелок — человек находился в республиканском розыске за разбой и причинение тяжких телесных повреждений. Полковник милиции в отставке Киселева Мария Гавриловна пресекла попытку убийства…

— Путем совершения убийства особо опасным способом, — оборвал его Ожогин. — Статья 102, пункт «д».

И скомандовал:

— Грузите бабу. Обыск у неё проводили?

— Не вижу целесообразности, — ответил помрачневший Шишкин. — Оружие, кстати, наградное. Она выдала его добровольно, включая патроны. Документ на владение наградным оружием тоже предоставила.

— Зря не видите, — сморщился, словно сожрал лимон, прокурорский следователь. — Выписывайте постановление. Я приму участие.

Он развернулся и направился к «волге».

— Гнусненький тип, — выдохнул Шишкин. — Подлый человечек. И он будет вести это дело. Пипец просто.

— Почему это? — удивился я.

— Потому что убийство, — пояснила из-за моей спины тётя Маша. — Дела по убийствам ведут следователи прокуратуры. Забери ключи, Антошка.

Она протянула мне связку ключей.

— Вень, — она обратилась к Шишкину. — Помоги ему прописаться у меня. Чтоб квартира не пропала. Лады?

Шишкин кивнул.

— Как это пропала? — удивился я.

— Если человек осуждается самым гуманным в мире советским судом на срок более года, он теряет право на жилплощадь, где ранее проживал, — скривилась тётя Маша. — Ладно, поехали уже!

Она пошла к «уазику».

— Тёть Маш! — крикнул я ей в спину. Она обернулась.

— Тёть Маш, я тебя обязательно вытащу! Обещаю!

Она улыбнулась мне и помахала рукой.

— Говорили, что этот поросёнок на обыске может руки греть, — задумчиво сказал Шишкин куда-то в сторону. — Я б на твоём месте сходил бы, посмотрел там… Если есть что-то ценное, лучше сразу забрать.

Я кивнул:

— Понял.

— Ишь ты, какой гадёныш, — вполголоса продолжил капитан. — «Шьёт» 102-ю пункт «д»! Красавец, мля… Да тут даже состава на 105-ю не наберешь!

— А что за 102-я пункт «д» и 105-я? — поинтересовался я.

— Статья 102-я пункт «д» — убийство, совершенное способом, опасным для жизни многих людей, — ответил Шишкин. — Она стреляла? Стреляла. Ты рядом стоял. Она тебя могла убить. Логика понятна? А 105-я — убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны.

— Давай! — он сжал мне плечо. — Телефон мой знаешь, если что — звони.

Он нагнулся к моему уху:

— Завтра мы к ней придём в гости. Ты понял?

Я снова кивнул.

Я добежал до квартиры, схватил в прихожей первую попавшуюся под руки хозяйственную сумку и бросился к соседке.

Открыл дверь, разулся. Зажёг свет. У тёти Маши всегда были наглухо завешены шторы — что днём, что ночью. Зато в пятирожковой люстре в комнате были мощные 100-ваттные лампочки.

Я задумался. Что забрать? Какие ценности?

Подошел к письменному столу, открыл верхний ящик, посмотрел. Он был набит какими-то ручками, карандашами, резинками-стёрками, скрепками и прочей канцелярией.

Второй ящик почти доверху был наполнен бумагами: рукописными листочками, выдранными из тетрадей, листы с текстом. Отпечатанным на машинке, просто тетради, школьные тонкие, общие толстые. Я вытащил всё на пол, потом аккуратно сложил обратно. Рассматривать каждую бумагу у меня не было ни времени, ни желания.

Открыв третий ящик, я слегка оторопел. Там были награды, и их было довольно-таки много: ордена, медали, значки, красивые плотные корочки удостоверений. Все это находилось в простых белых, совсем не праздничных, не нарядных картонных коробочках. Я сложил всё это на дно сумки. Дальше, под наградами лежала пачка пожелтевших почетных грамот, перевязанная (я мысленно хихикнул) синей лентой, которой перевязывают свёртки из одеял с новорожденными. Её я тоже сунул в сумку.

Огляделся. Направился к секретеру. Ключ торчал в замочной скважине. Я повернул его, открыл. Внутри на двух полках стояли три разнокалиберных шкатулки, два бокала с всякой мелочевкой вроде простеньких алюминиевых значков и монеток. Я пригляделся — монетки явно оказались не советские, а иностранные. Вытащил наугад одну, посмотрел повнимательней — 10 стотинок, Болгария. Поодаль в глубине на полке лежало толстое портмоне. Я взял его в руки, развернул и обнаружил внутри сберкнижку, тоненькую пачку разномастных купюр. Не считая, закрыл портмоне и положил его в сумку. В одной шкатулке оказались украшения. Тоже в сумку. В шкатулке побольше — тоже украшения, только уже не бижутерия, а золотые — колечки, сережки, перстеньки, цепочки. Тоже спрятал в сумку. В самой большой шкатулке тётя Маша хранила документы: паспорт, пенсионное, военный билет, еще что-то там… Я рассматривать не стал. Всю шкатулку сунул в сумку.

В одежном и бельевом шкафах я ничего ценного или чего-то другого, важного, не обнаружил. Да и неприятно было копаться в женских блузках, юбках и штанах. Так, приподнял над полками стопки одежды, обстукал карманы пальто и курток на вешалках.

Книжные шкафы с полками тоже осмотрел поверхностно, на скорую руку. Каждую из книг перебирать не было смысла, можно было просидеть как минимум до утра. Уж очень обширная у тёти Маши оказалась библиотека.

Сюрприз меня ожидал, когда я выдвинул ящик из-под софы. Там лежал брезентовый чехол с каким-то коротким ружьем, рядом небольшая самодельная сумка, тоже из брезента, с тяжелыми пачками внутри (я ощупал её, не вскрывая). Еще обнаружил большую коричневую кобуру. Взял её в руки, думал пустая, и понял, что ошибся. Открыл, вытащил пистолет. По фотографиям и картинкам из книг про войну опознал немецкий «Парабеллум» времен Великой Отечественной войны.

Я вздохнул. Если на ружье, не знаю какое, у тёти Маши и могли быть документы, то на фашистский пистоль сто процентов нет. Надо прятать! Я обшарил весь ящик. Нашел еще мужской носок с патронами для пистолета. Носок! Завязанный узлом.

Вытащил оружие из ящика, сложил на пол. Теперь бы найти, во что это всё упаковать. Для ружья ничего подходящего так и не нашел. Остальное сложил в большую клеенчатую сумку, которую обнаружил на кухне.

Кстати, кухню я еще не осмотрел. И спальню. У тёти Маши была «двушка».

На кухне тоже практически ничего интересного не нашел. Кастрюли, посуда, крупы, макароны, сахар. Заглянул в небольшой 70-х годов холодильник «Смоленск». Кроме продуктов, типа масла, маргарина, пары банок тушенки, ничего.

В спальне, кроме широкой железной кровати, комода да тумбочки с массивным радиоприемником-радиолой — тоже ничего. Комод оказался забит почти под завязку постельным и, пардон, нижним бельем, в котором я ковыряться не стал.

Уходя, заглянул в совмещенный санузел, как будто там что-то можно было спрятать эдакое, противозаконное.

Получилось у меня две сумки и чехол с ружьем, который я завернул в первое попавшееся покрывало.

Я уже стал открывать дверь, как вдруг подумал про два больших фотоальбома. Тётя Маша бы точно расстроилась, если они бы пропали. Я, не разуваясь, дошел до секретера, открыл его, вытащил их, кое-как запихал во вторую сумку. Не знаю почему, но прихватил большую толстую общую тетрадь, исписанную аккуратным почти каллиграфическим почерком. Тоже сунул в сумку.

Выглянул за дверь. Не обнаружив никого на площадке, быстро вынес собранные вещи, занес к себе, после чего закрыл и соседскую квартиру и изнутри свою.

Я сел на кухне и задумался, куда теперь это всё спрятать?

Зная наши взаимоотношения с соседкой, после возможного обыска нетрудно было предугадать визит прокурора ко мне домой, и тоже не попить чаю с пряниками, а с обыском.

Малосемейка есть малосемейка. У нас в квартире едва помещались два одежных шкафа, которые были забиты напрочь и одеждой, и обувью в коробках, которые убирались по сезону, да и старыми вещами тоже. Две здоровых сумки и ружье… Да еще и мои «сокровища». Наверняка возникнут вопросы и по кольцу, и по сережкам (летний подарок лесного хозяина), и, если обнаружат, то и по кинжалу. Я еще вспомнил про маленький «браунинг», который я стащил у подруги Шалвы.

Да и вечер уже, maman скоро подойдет.

Я направился к Мишке.