Шеф с системой. Битва на Ярмарке

Глава 19

Я проснулся на рассвете.

За окном было темно, морозно. Ветер свистел, гнал по улице сухой снег. Стекло затянуло узорами — тонкие ледяные перья расползались от углов к центру.

В доме было тепло. Я спустился вниз, на кухню. Матвей уже был там, разжигал печь. Тимка сидел за столом, зевал, тёр глаза.

— Рано, — пробормотал Тимка.

— Привыкай, — усмехнулся я. — Повара встают раньше всех.

Матвей закрыл заслонку печи, выпрямился:

— Александр, мы идём на рынок?

Я кивнул:

— Да. Сегодня готовим настоящий завтрак. Нужно отпраздновать нашу победу.

Мальчишки переглянулись, улыбаясь.

Мы оделись, вышли в холодное утро. Рынок просыпался — торговцы раскладывали товар, зазывали первых покупателей. Мы прошлись между рядами и впервые за всё время я не смотрел на цены. Покупал то, что хотел.

Хорошую рыбу — судака, толстого, с белым мясом. Белый хлеб. Молодой сыр. Сливочное масло. Яйца. Молоко.

Матвей смотрел на меня с удивлением:

— Александр… это же дорого.

Я усмехнулся:

— У нас есть деньги. Можем позволить себе нормальный завтрак. Нужно показать детям ради чего мы бились.

Мы вернулись домой с полными корзинами. Разложили продукты на столе.

— Начинаем, — сказал я.

Тимка вскочил:

— Что я делаю?

— Режь хлеб. Толстыми ломтями, в палец толщиной.

Тимка взялся за буханку, начал резать. Матвей смотрел на меня:

— А я?

— Рыбу чисти. Затем снимай филе и режь порционными кусками.

Матвей кивнул, взял нож.

Я разжёг огонь посильнее, поставил две сковороды. В одну бросил кусок сливочного масла — оно зашипело, растеклось золотой лужей. Сладкий, молочный запах наполнил кухню сразу.

Взял миску, разбил в неё три яйца, плеснул молока, взбил вилкой. Тимка подал мне нарезанный хлеб.

Я опускал ломти в яичную смесь по одному, пропитывал с обеих сторон, выкладывал на сковороду. Хлеб зашипел, начал золотиться. Я переворачивал его, следя, чтобы корочка была ровной.

Когда гренки почти дошли, я посыпал их сыром — толстым слоем. Сыр начал плавиться, течь по краям, пузыриться. Запах был невероятный.

Матвей подал мне филе судака — белые куски, без костей. Я посолил их, посыпал сушёными травами, выложил на вторую сковороду. Рыба зашипела громко. Я жарил её быстро, на сильном огне.

Варя спустилась по лестнице, за ней младшие дети. Они остановились на пороге кухни, принюхались.

— Что это? — прошептала Варя.

— Завтрак, — ответил я, улыбаясь.

Я начал выкладывать еду на большое блюдо. Гренки с расплавленным, подрумянившимся сыром. Рядом филе рыбы.

Поставил блюдо на стол. Все расселись, весело переговариваясь.

— А что это за хлеб такой интересный? — спросила Маша.

— Это солнечный хлеб, — я улыбнулся.

— Солнечный? — спросил маленький Гриша. — Потому что до него солнце дотронулось?

— Конечно, — рассмеялся я. — Матвей знаешь как бегал, чтобы солнечные лучи поймать? Поэтому ешьте.

Дети набросились на гренки. Откусывали, и сыр тянулся длинными белыми нитями. Они жевали, закрывали глаза от удовольствия.

Варя попробовала рыбу. Откусила кусок — мясо распалось на белые хлопья. Она прожевала, проглотила, посмотрела на меня:

— Александр… это…словно и не было той недели. Как вспомню, аж вздрагиваю.

Она не договорила. Ну а я улыбнулся в ответ и сел рядом, взял гренку, откусил. Это был вкус тепла, вкус дома, которому ничего не угрожает. Ну и вкус победы, разумеется.

Я глянул на остальных. Дети ели, смеялись, тянулись за добавкой. Матвей с Тимкой уплетали рыбу, переглядывались, улыбались. Варя резала гренку на маленькие кусочки для самых младших.

И я подумал: Вот ради этого я дрался.

Победа над Гильдией ради самой победы ничего не стоит. Я воюю с ними ради того, чтобы они ели рыбу, а не пустую кашу. Смеялись за столом, а не голодали. Были в тепле, а не мёрзли.

Вот она, настоящая победа.

Дверь открылась резко, впустив порыв холодного воздуха.

На пороге стоял Угрюмый в длинном тулупе, покрытом снегом. За его спиной виднелись двое его парней — Волк и ещё один, которого я не знал. Широкоплечий, с бычьей шеей и маленькими глазами.

— Доброе утро, повар, — усмехнулся Угрюмый, стряхивая снег. — Вижу, празднуем победу?

Я кивнул на стол:

— Присоединяйтесь. Есть ещё рыба.

Угрюмый замялся, потом всё же вошёл, сел за стол. Его парни тоже уселись, когда я кивнул.

Варя подала им тарелки. Угрюмый попробовал гренку, прожевал, кивнул с уважением:

— Неплохо. Не праздничный пир, но хороший завтрак.

Он допил отвар, вытер рот тыльной стороной ладони, посмотрел на меня:

— Готов смотреть здание?

Я встал:

— Готов.

Мы оделись — я, Матвей, Тимка. Варя осталась дома с младшими. Сказала, что потом придет. Угрюмый повёл нас через Слободку. Сначала мы шли по знакомым улицам — тем, что я уже видел. Дома покосившиеся, но обжитые. Дым из труб, голоса за заборами, дети, бегающие по снегу.

Потом район начал меняться. Дома стали ниже, грязнее. Заборы сломанные. Улицы уже, темнее. Снег здесь не убирали — он лежал толстым слоем, перемешанный с грязью и золой.

Угрюмый шёл впереди, парни по бокам. Он оглянулся через плечо:

— Здесь глухие места, Александр. Тут даже мои парни ходят по двое, но территорию мы держим. Чужаки сюда не лезут.

Я кивнул, оглядываясь. В проёмах между домами мелькали люди. Кто-то смотрел на нас из окон, прячась за шторами. Чувствовалось напряжение — словно район затаился, наблюдая.

Мы свернули за угол и я услышал голоса.

Впереди, на небольшой площади перед пустырём, собралась толпа. Человек двадцать, может тридцать. Мужчины, женщины, подростки. Они стояли кучками, переговаривались, смотрели в нашу сторону.

Когда мы вышли на площадь, один из мужчин заметил меня. Ткнул локтем соседа, зашептал:

— Это он! Тот повар!

Шёпот прокатился по толпе. Люди начали поворачиваться, смотреть на меня. Сначала один, потом пятеро, потом вся толпа.

Угрюмый остановился, усмехнулся:

— Слава идёт впереди тебя, Александр.

Люди начали подходить. Сначала робко, потом смелее. Окружили нас неплотным кольцом. Смотрели на меня с любопытством, надеждой, отчаянием.

Один из мужчин — худой, в латаном тулупе шагнул вперёд:

— Мастер… это правда? Ты Гильдию победил?

Я кивнул:

— Правда.

Толпа загудела. Кто-то присвистнул, кто-то хлопнул соседа по плечу.

Но тут же посыпались вопросы — громкие, перебивая друг друга:

— А трактир правда откроешь⁈

— Когда начнём⁈

— Работа будет⁈

Я поднял руку, и толпа затихла. Затем оглядел их всех внимательно:

— По порядку. Да, трактир открою. Здесь, в Слободке. Начнём как только куплю здание.

Широкоплечий мужчина протиснулся вперёд:

— Мастер, я плотник. Иван зовут. Двадцать лет в артели проработал — и дома ставил, и крыши крыл, и резьбу делал. Хозяин разорился, нас всех распустил. Вот уже год без дела сижу. Возьмёшь?

Я посмотрел на его руки. Да, это руки мастера — пальцы искривлены от работы с инструментами, шрамы.

— Возьму, Иван. Плотники мне нужны.

Иван выдохнул, будто гора упала с его плеч. Кивнул благодарно.

Женщина с ребёнком на руках протиснулась вперёд. Лицо исхудавшее, но глаза горят:

— А мой муж каменщик, мастер! Николаем зовут! Руки золотые, клал печи и стены по всему Посаду! Только в Слободке каменщики никому не нужны — тут всё дерево да глина. Вот уже полгода без работы!

Я кивнул ей:

— Каменщики мне тоже нужны. Пусть приходит, когда начнём.

Старик с седой бородой, согнутый, но крепкий, подошёл ближе:

— Я печник, мастер. Фёдором кличут. Сорок лет печи клал — и в богатых домах, и в трактирах. Знаю, как тягу правильную сделать, чтоб дым не шёл, чтоб жар держался. Но спину сорвал три года назад, тяжести таскать не могу. Никто не берёт. Говорят — старый, негодный, но руки-то помнят, мастер! Я ещё могу!

Я посмотрел ему в глаза. Видел гордость, отчаяние, надежду.

— Фёдор, мне нужен печник. Не грузчик, а именно печник. Чтоб печь сложил правильную, чтоб кухня работала как надо. Справишься?

Старик выпрямился, глаза засветились:

— Справлюсь, мастер! Клянусь!

Подросток лет пятнадцати, худой, в рваной шапке, выкрикнул:

— А я таскать могу, мастер! Сильный! Вот, смотри! — он согнул руку, показывая небольшую, но крепкую мышцу.

Толпа засмеялась — не зло, а по-доброму.

Я усмехнулся:

— Как зовут?

— Гришка!

— Придёшь, Гришка. Грузчики нужны.

Ещё один мужчина протиснулся вперёд:

— Мастер, я поваром работал! В трактире «Медный Кабан» на Посаде, три года! Могу и мясо рубить, и суп варить, и тесто месить, и соусы делать! Потом хозяин помер, а наследники закрыли заведение. Всех выгнали. Возьмёшь на кухню?

Я прищурился:

— Как зовут?

— Пётр.

— Что лучше всего умеешь готовить?

Пётр замялся, потом сказал честно:

— Бульоны. Меня в «Кабане» на бульоны ставили. Хозяин говорил, что у меня рука лёгкая.

Я кивнул:

— Пётр, приходи. Попробую тебя на кухне.

Вопросы снова посыпались один за другим:

— Мастер, а когда точно начнём⁈

— Сколько платить будешь⁈

— А чужих возьмёшь или только слобожан⁈

— Правда, что с Белозёровым воюешь⁈

— Гильдия не помешает⁈

Я снова поднял руку. Толпа затихла.

— Начнём, как только куплю здание и осмотрю его. Платить буду справедливо — по работе. Кто работает хорошо, получает больше. Возьму всех, кто умеет работать — хоть слобожан, хоть посадских. Мне всё равно, откуда ты. Главное — чтоб руки золотые были.

Я сделал паузу, посмотрел на них серьёзно:

— С Белозёровым я действительно воюю. Гильдия может попытаться помешать, но я не отступлю и если вы со мной — я не дам вас в обиду.

Толпа замолчала на секунду. Потом кто-то выкрикнул:

— Мы с тобой, мастер!

— Мы за тебя горой!

— Ты Гильдию умыл, ты наш!

Иван-плотник наклонился ближе, сказал тихо, чтобы слышал только я:

— Мастер, мы не забулдыги какие ты не подумай. Мы мастера. Просто жизнь нас придавила. Дай шанс — не подведём.

Я посмотрел ему в глаза и кивнул:

— Верю.

Толпа начала расходиться — медленно, оглядываясь, но расходилась. Люди переговаривались, обсуждали.

Мы пошли дальше. Матвей, который шел рядом, тихо сказал:

— Александр… они смотрят на тебя как на героя.

Я покачал головой:

— Да будет тебе. Героя нашёл. Скорее они смотрят как на возможность. И винить их за это нельзя.

— Это не одно и то же?

Я не ответил.

Мысли крутились в голове: Получается. я теперь не просто торговец или повар, который выиграл пари.

Я каким-то образом умудрился стать надеждой Слободки. Они верят, что я изменю их жизнь. Дам работу. Еду.

Мы свернули в узкий переулок между покосившимися сараями и впереди, в конце улицы, я увидел здание. Оно выбивалось из общего ряда так резко, что казалось чужеродным.

Оно стояло особняком, отдельно от изб, на довольно широкой площади. Высокое, мрачное. Стены серые, из тёмного камня. Окна узкие, как бойницы. Крыша острая, покатая, покрытая красной черепицей. Над входом виднелась статуя горгульи, кажется, но половина морды откололась.

Я остановился, глядя на него с удивлением. На массивную дубовую дверь, на ливневки в виде тех же маленьких горгулий. Здание выглядело чужим. Мрачным. Словно маленький замок, затерянный среди нищеты.

Мы подошли ближе. Матвей рядом присвистнул тихо:

— Вот это да…

Тимка поёжился:

— Страшное какое.

Угрюмый усмехнулся:

— Вот она. «Гнилая Бочка». Красавица, правда?

У входа топтался мужичок. Невысокий, худой, в потрёпанном тулупе. Лет сорока, может сорока пяти. Лицо серое, усталое. Он увидел нас, вздрогнул, отступил на шаг.

Угрюмый подошёл к нему, кивнул мне:

— Это владелец. Зовут… как тебя там?

— Семён, — пробормотал мужичок, не глядя на Угрюмого. — Семён Кривой.

Он действительно косил одним глазом — левым.

Я подошёл ближе, протянул руку:

— Александр. Я хочу купить это здание.

Семён посмотрел на мою руку, потом пожал её быстро, нервно. Ладонь влажная, холодная.

— Купить? — переспросил он недоверчиво. — Вы… вы правда хотите купить?

— Правда.

Семён облизнул губы, посмотрел на здание, потом на меня:

— Вы знаете, что это место… проклято?

Я пожал плечами:

— Слышал. Расскажи подробнее.

Семён замялся, потом вздохнул:

— Здание старое. Его строил… приезжий. Лет тридцать назад, может больше. С Запада он приехал, говорят из-за моря. Богатый был и странный. Говорил чудно, одевался не по-нашему. С дочкой приехал — девочка лет десяти, болела какой-то хворью. Кашляла кровью, кожа белая как у мертвеца.

Он замолчал, сглотнул.

Угрюмый хмыкнул, добавил:

— Я тогда пацаном был, но помню. Народ его боялся. Говорили, что он колдун, что дочь его — не живая, а мертвая.

Семён кивнул:

— Он построил этот дом за полгода. Сам рисовал, сам камень выбирал. Нанял каменщиков, плотников. Платил золотом, но работать было тяжко — он орал на всех, требовал чтоб всё было как на его рисунках. Окна узкие, стены толстые, дверь тяжёлая. Словно крепость строил.

— Чтоб спрятать дочь от смерти, — тихо сказал Угрюмый. — Так говорили.

Семён кивнул снова:

— Он её не выпускал. Держал в комнате наверху, за запертой дверью. Никого не пускал кроме лекарей. Сам ухаживал, сам кормил, но она всё хирела, хирела… А потом умерла. Зимой.

Он замолчал. Ветер свистнул между домами, поднял снежную пыль.

— И что потом? — спросил я с интересом.

Семён поёжился:

— Потом отец сошёл с ума. Он не хоронил её. Держал тело в комнате, запер дверь, никого не пускал. Говорил соседям, что она спит. Что скоро проснётся. Говорят, по ночам ходил по дому, бормотал что-то. Говорил, что слышит её шаги. Что она зовёт его.

Матвей рядом поёжился. Тимка побледнел.

— А потом его нашли, — продолжил Семён тихо. — В главном зале. Висел на верёвке, привязанной к балке. Лицо синее, глаза выпучены. На полу под ним стоял опрокинутый стул.

Угрюмый хмыкнул:

— Похоронили и его, и девочку. Потом здание перешло в руки города, потом его продали. Первый хозяин — торговец — держался год. Потом спился и умер от удара. Второго — трактирщика — зарезали в этом же зале. Говорили, что грабители это были., но ничего не взяли и это странно. Третий хозяин продержался три месяца и сбежал из города, побросав всё. Только прежде здание продал моему дяде. Он хотел харчевню открыть, да не срослось. Только название дать успел.

Семён кивнул мрачно:

— А мне оно досталось по наследству. Я пытался сдать его в аренду — никто не берёт. Пытался продать — никто не покупает. Пять лет уже. Оно стоит пустое, гниёт. Я сам туда боюсь заходить.

Он посмотрел на меня:

— Вы правда хотите это купить? Я человек честный, как видите. Все вам рассказал. Мне, конечно, деньги нужны, да и избавиться я от него хочу, но и не предупредить не могу.

Я посмотрел на здание. Узкие окна смотрели на меня как пустые глаза. Место давило. Даже снаружи чувствовалось что-то тяжёлое, холодное. Словно само здание отталкивало людей.

Угрюмый стоял рядом, смотрел на дом настороженно. Волк и второй парень молчали, переминались с ноги на ногу.

Матвей шепнул:

— Александр… может, правда не надо?

Я не ответил. Посмотрел на Семёна:

— Можно войти?

Семён замялся, потом полез в карман, достал связку ключей. Подошёл к двери, вставил ключ в замок. Повернул с трудом — замок заржавел.

Дверь открылась медленно, с протяжным скрипом. Изнутри пахнуло холодом, пылью и запахом старого дерева, сыростью, запустением.

Семён отступил назад:

— Я… я подожду здесь.

Угрюмый хмыкнул, но тоже не двинулся с места.

Я шагнул вперёд. Переступил порог и вошёл внутрь.

Внутри было темно. Свет проникал только через узкие окна — тонкие полосы, пробивающиеся сквозь пыль. Они высвечивали пол, стены, но не рассеивали мрак.

Я остановился, дал глазам привыкнуть и начал рассматривать главный зал.

Высокие потолки — метра четыре, не меньше. Тёмные деревянные балки пересекали их, массивные, почерневшие от времени.

Пол каменный, покрытый толстым слоем пыли. Стены тоже каменные, голые. В дальнем конце зала — огромный камин из чёрного камня.

Слева — широкая лестница, ведущая наверх. Деревянные ступени выглядели ненадежно. Лестнице точно требовался плотник.

Справа — проход, наверное, на кухню или в подсобку.

Пахло пылью, сыростью, старым деревом и было холодно — холоднее, чем на улице. Словно стены не держали тепло, а отталкивали его.

Место давило. Тяжесть висела в воздухе, словно кто-то невидимый стоял за спиной и смотрел.

За мной вошли Матвей, Тимка, Угрюмый с парнями.

Матвей прошептал:

— Тут… тут тяжело дышать.

Угрюмый хмыкнул:

— Говорил же — душно тут. Может, ну его, Саша?

Я не ответил. Шёл по залу медленно, оглядывался. Смотрел на стены, на потолок, на камин и видел не грязь и мрак, а пространство, высоту, величие.

Высокие потолки — можно повесить люстры. Сделать освещение драматичным, снизу вверх, чтоб тени играли на стенах.

Камин — огромный, центральный. Почистить, растопить, пусть пламя горит постоянно. Живой огонь притягивает людей.

Каменные стены — оставить их как есть. Не штукатурить, не белить. Пусть будут серыми, мрачными. Это создаёт атмосферу.

Лестница — починить, но не убирать скрип. Пусть скрипит. Это добавляет аутентичности.

Я остановился посреди зала, посмотрел вверх на балки.

И активировал навык, который выучил в новой ветви.

Создание Репутации

Интерфейс вспыхнул перед глазами.

Объект: Здание (бывш. «Гнилая Бочка»)

Текущая репутация локации:

— Статус: «Проклятое место»

— Восприятие: «Дом Мертвецов»

— Фактор страха: 95% (Мистический ужас)

— Привлекательность для обывателя: 0%

Ключевые факторы репутации:

— История: 3 смерти, самоубийство, безумие

— Архитектура: чужеродная, готическая, отталкивающая

— Атмосфера: давящая, холодная, тревожная

— Локация: Слободка (опасный район)

Целевая аудитория:

— Обыватели: интерес (0%)

— Богатые: интерес возможен (15%)

Я хмыкнул — анализ только подтвердил мои мысли:

— Я беру это здание, — проговорил я, оглядывая удивленных спутников и остановив взгляд на Семёне. — За сколько продаешь?

— Триста серебряных, — оживился тот, боязливо поглядывая на Угрюмого.

Ну скулах у того заиграли желваки, а руки сжались в кулаки. Я тут же понял, что Семену сейчас прилетит.

— Сто серебряных, Семен, или продавай и дальше свой дом, — флегматично пожал я плечами. — Ну или сделай мне здесь ремонт и тогда я дам тебе три сотни. Это мое последнее слово.

— Согласен на сотню, — вздохнул Семён, но судя по взгляду, он и этой сумме был доволен.

— Саш, ты уверен? — осторожно уточнил Угрюмый.

— Более чем.