Саймон (СИ)

Глава 21

В тёмных коридорах Преисподней, где тени казались живыми существами, Дана склонилась над подробным планом подземной клиники. Алые глаза, словно два уголька в жаровне, сверкали предвкушением, когда она заметила подобострастно подползающего Скверника — так прозвали этого беса за его раздутое брюхо и нелепый вид. Чешуйчатая кожа была покрыта не только струпьями, но и какими-то подозрительными пятнами, а рога торчали в разные стороны, словно их гнул сам дьявол в дурном настроении. Жёлтые, маслянистые глаза не отрываясь следили за каждым движением госпожи, а раздвоенный язык то и дело высовывался, будто пытаясь поймать невидимых мух.

— Слушай внимательно, червь, — прошипела она, не отрывая взгляда от карты, на которой линии пульсировали демоническим светом. — Подойди ближе, у меня есть для тебя задание.

Скверник, пуская слюни от восторга, подполз, его брюхо издало неприличный звук, будто он только что съел целого демона.

— Великая госпожа! — просипел он и подобострастно склонил безобразную голову. — Я весь внимание, каждое ваше слово — закон для меня!

Дана усмехнулась, когтистые пальцы продолжали постукивать по карте.

— У меня созрел план, достойный моего величия. Эта проклятая клиника должна быть уничтожена. До последнего камня, до последней души, до последней капли крови!

— О, всеужаснейшая! — затрясся от восторга Скверник, его маленькие глазки едва не вылезли из орбит, а раздвоенный язык то и дело облизывал тонкие губы. — Какие будут приказы?

— Я уже всё подготовила. Профессор Новакова отлично справляется со своей задачей: соблазняет и собирает информацию, просачиваясь сквозь самые надёжные барьеры. А твои собратья из низших кругов готовы предать своих же за горсть искр из ада!

— Ах, как хитро! — восхитился бес, маленькие глазки вспыхнули жадным огнём. — Как паутина, сплетённая самой смертью!

— Тихо! — Дана подняла руку, голос походил на раскаты подземного грома. — Я знаю каждый тайный ход, каждый секретный пароль. У меня есть все ключи!

— Я буду вашим верным псом! — взвизгнул слуга, подпрыгивая от радости.

— Именно ты будешь координировать действия. Клиника должна быть уничтожена. Свет знаний, горящий в этих стенах, должен быть погашен навсегда!

— Будет сделано, великая! — Скверник упал на колени, прижимая свой чешуйчатый лоб к полу, его рога ударились о камень.

— Но есть одно условие, — Дана наклонилась к бесу, смрадное дыхание обожгло его лицо, пахнув серой и пеплом. — Мои дети… те, кто посмел опозорить моё имя, должны пострадать первыми. Их смерть должна быть медленной, как агония умирающей звезды, и мучительной, как стоны проклятых душ! Я хочу, чтобы они страдали, зная, что это моя воля. Хочу, чтобы их последние мысли были о том, как они опозорили свою мать.

— О да, моя повелительница! — прохрипел плебей, предвкушая чужие страдания. — Я прослежу за каждым их вздохом, за каждым биением их жалких сердец!

— И ещё, — добавила Дана гораздо тише, но от этого её интонации стали только страшнее. — Принц Ночи должен заплатить за моё унижение и свою гордыню. Каждая капля его крови будет мучением, каждое мгновение его смерти — агонией. Найди способ добраться до него, пусть его бессмертие станет его проклятием!

— Всё будет исполнено, великая! — Скверник зааплодировал, тоненький хвостик замотался из стороны в сторону, точно у преданного пса.

Дана выпрямилась, алые глаза полыхнули торжеством.

— Тогда действуй. Когда звёзды выстроятся в нужном порядке, когда луна накроет землю своей тенью, когда охрана ослабит бдительность, начнётся наша великая охота. И никто не убережётся от моего гнева!

Скверник поклонился до земли, чешуйчатое тело дрожало от возбуждения, а рога издавали тихий скрежет. Дана развернулась и исчезла в тени, оставив позади себя лишь запах разложения и страха — запах преданности её верного слуги, смешанный с ароматом грядущего разрушения.

В коридорах Преисподней эхом разносились её последние слова:

— Пусть начнётся истребление!

День угасал, будто кто-то медленно тушил свечи в небесной люстре. Солнце, словно нехотя, пряталось за крышами, бросая последние лучи на тротуары и мостовые.

Семён и Ангела неспешно прогуливались вдоль реки, держась за руки.

— Сегодня звонила мама, — припомнила она вдруг. — Сказала, что заезжала ко мне в гости, и соседи наплели, будто я уже месяц не объявлялась дома. Теперь она прямо-таки требует пригласить тебя на ужин.

— Так приглашай, — Семён закинул их руки ей на плечо и чмокнул в щёку. — Я умею очаровывать мам.

— Ты всех умеешь очаровывать, — Геля прижалась к его плечу и вздохнула, будто завидуя самой себе. — Тогда я скажу, чтобы ждала нас в пятницу?

— Отличная идея, в пятницу как раз мой последний рабочий день в человеческой больнице. Отметим увольнение.

— Ты всё-таки решился уйти?

— Игнат помог, организовал мне мнимый перевод в столичную клинику. Без его протекции сидеть мне в кресле заведующего отделением до морковкиного заговенья, рядовому врачу уволиться куда проще.

— А почему ты вообще пошёл работать в обычную больницу?

— Тебе показать мои ассиметричные ягодицы снова? — Семён захохотал. — Хотя, сказать по правде, мне больше нравится работать с людьми. Да, бумажек до самой маковки — Игнат нас бюрократией не отягощает — снабжение гораздо хуже, оборудования никогда не допросишься, да и специалистов грамотных мало. Зато пациенты проще. Не нужно гадать, что тебя ждёт сегодня: роженица с остановкой дыхания или тролль, нажравшийся мухоморов. Когда ты врач, невольно начинаешь ценить предсказуемость.

Ангара играла закатными бликами. Мост Кирова переливался огнями, будто кто-то развесил над водой гигантскую гирлянду. Они присели на скамейку, и город вокруг будто притих, прислушиваясь к их разговору. Вода шумела, нашёптывая свои истории, а ветер приносил запахи с другого берега — чего-то свежего и немного дикого.

— Знаешь, а я вот начинаю всё больше ценить время, проведённое на поверхности, — поделилась Ангела. — С утра до ночи пропадать под землёй — как-то немного странно.

— Это скоро закончится, — Семён вмиг уловил нотку грусти. — Я имею в виду учёбу по вечерам. Будем больше времени проводить вне клиники, может, даже слетаем куда-нибудь на выходные.

— В смысле, ты расправишь крылья и вжу-ух? — она засмеялась.

— У меня нет крыльев, я же вампир, а не прокладка.

— А у твоей сестры есть, я на днях видела, как она угрожала особо буйному сфинксу, что проглотит его целиком, если он не перестанет дурить.

— Хочешь — лети с ней, — Семён якобы обиделся и выпятил нижнюю губу. — Я предпочту купить авиабилет.

Геля повисла у него на шее и зацеловала эту мальчишескую гримасу.

— Мой уязвлённый кровопийца.

— Моя любительница топтать хрупкое вампирское эго.

В 130-м квартале дома смотрели на них с любопытством старых друзей. Фонари подмигивали, зажигаясь один за другим, словно выстраивая путь специально для них. В какой-то момент они забрели в кафе, где пахло не как в обычных заведениях — здесь ароматы выпечки смешивались с запахом сибирских трав, создавая что-то совершенно особенное.

Семён купил два больших стакана чая с клюквой и пару аппетитных ватрушек. Геля долго отнекивалась от мучного, но в итоге с удовольствием уплела.

— Скажи, а тебе всегда нравились… — она аккуратно вытерла губы, избавляясь от крошек, и попыталась как можно чётче сформулировать вопрос, — девушки вроде меня?

— Ты о красавицах, которые выглядят так, что поскорее хочется затащить в постель? Да, всегда.

— Нет, — она покраснела, — я о… м-м-м, пышной фигуре.

— У тебя идеальная фигура, — Семён говорил абсолютно искренне, и это чувствовалось. — Может, она и не вписывается в чьи-то эталоны, но совершенно точно удовлетворяет моим вкусам. Я рос в другую эпоху. В те времена красота женщины была подобна редкому вину — чем дольше хранится, тем глубже становится её аромат. Не в количестве подписчиков и лайков заключалась её ценность, а в том внутреннем сиянии, о котором писал Достоевский: «Красота спасёт мир».

Пятьдесят лет назад женщина была как редкий цветок в закрытой оранжерее — её прелесть заключалась не в показной доступности, а в утончённой недоступности. Женская привлекательность определялась не внешними атрибутами, а внутренней культурой, умением держать себя в обществе, способностью создавать атмосферу уюта и гармонии.

А сто лет назад… О, сто лет назад всё было ещё строже! Женщина являлась олицетворением нравственной чистоты и благородства. Вспомним слова Льва Толстого о том, что истинная красота должна быть «проста, как правда». Её облик не должен был вызывать смущения или вожделения — только уважение и восхищение. Платье должно было скрывать, а не обнажать, макияж — подчёркивать естественную красоту, а поведение — соответствовать высоким моральным принципам.

В те времена не существовало культа искусственных стандартов. Женщина была подобна природному явлению — естественная, гармоничная, целостная.

Сегодня мир изменился до неузнаваемости. Но, как говорил великий мыслитель, «мода проходит, стиль остаётся». И я верю, что та мудрость, заключённая в старинных идеалах красоты, та глубина, что жила в сердцах, не может исчезнуть бесследно. Истинная красота живёт в душе, и именно она остаётся вечной, неподвластной времени и изменчивым трендам.

Ангела слушала, затаив дыхание, и мысленно соглашалась с каждым словом.

— Так тебе понравилась моя душа?

— Признаться честно, я влюбился в неё с первого взгляда, — Семён остановился на середине небольшого каменного моста, ведущего к острову Юность, обнял её за плечи и поцеловал. Долго и до того нежно, что Геля растеклась вокруг него блаженной лужицей. Потом всё же закончил свою мысль, — Но окончательно потерял голову, когда ты встала рядом, задрала футболку, и я увидел, пускай и не целиком, эти прекрасные творения природы, — он жадно накрыл ладонью правую грудь и слегка сжал.

На Топкинском их встретил город — весь как на ладони, будто на огромном блюде. Огни улиц рисовали узоры, а небо темнело, становясь всё глубже. В этот момент весь мир сжался до размеров их улыбок, до тепла рук, до биения сердец.

Игнат встал с постели и вышел на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуха. Голову распирало изнутри от обилия мыслей.

Брат и мать травили отца, чтобы сжить его со свету. Шикарная история, как раз в духе их полоумной семейки. Король ночи знал об их проделках, но никак не препятствовал. Почему? Неужели тысяча лет — это чересчур огромный срок для одной бессмертной души? Или ему так опротивело всё, что составляет его жизнь?

Отец решил передать силу всего рода Чернокровных своей внучке. В теперешнем состоянии это непременно убьёт древнего вампира. Пожалуй, только наличием силы и подпитывался его организм на данном этапе. Убери её — померкнет и свет отца.

Игнат никогда не питал особой любви к родственникам. В их фамильном гнёздышке любое упоминание чувств считалось ругательным словом, а уж проявлять эмоции и вовсе возбранялось. Но сегодня, когда Лира объявила о том, что отец пришёл в чувство, у главврача в груди будто паяльная лампа зажглась. Он испытал радость пополам с облегчением, тревога за жизнь родного вампира улеглась.

Кира обвила руками его обнажённый торс и прижалась голой грудью к спине.

— Не спится?

Ещё одна возмутительница спокойствия. Игнат улыбнулся, погладил шёлковую кожу ягодиц.

— Отец сегодня попросил привести к нему Ксюшу, — пояснил одну из сотни причин отсутствия сна. — Он хочет передать ей силу нашего рода.

— Не знаю, что это значит, но звучит очень солидно, будто дедуля намерен обеспечить её наследством или вроде того, — Кира зевнула и прошлась губами между лопаток. — Почему ты такой вкусный?

Она явно не была настроена на серьёзные разговоры, поэтому Игнат не стал развивать тему наследия. Вытащил строптивую девчонку из-за спины, заключил в объятия и медленно повёл руку от живота к центру бёдер.

— Потому что ты слишком голодная.

Пальцы скользнули по влажной плоти. Кира заурчала, выгнулась, одной рукой уцепилась за его шею, а вторую протолкнула между телами и стала наглаживать его по всей длине.

Сознание заволокло красной дымкой желания. Она умела воспламенять одним лишь взглядом, а если добавляла щепотку нежности и капельку покорности — любые тревоги улетучивались, а на первый план выступало безудержное желание обладать. Он откликнулся на зов её тела, такого ладного, изящного и томительно гибкого.

— В постель? — коротко спросил, погружая в неё палец.

— Нет, прямо здесь, — она по-кошачьи вывернулась, опустилась на колени, взяла его в руку и высунула язык, в котором поблескивал серебряный шарик «штанги».

— Ты снова надела эту штуковину? — спросил он с восхищением, потому как в недалёком прошлом этот пирсинг буквально сводил с ума. Каждый раз при виде проколотого языка он зацикливался на одной фантазии, той самой, которая сейчас получала воплощение. Он у неё во рту, да.

— Решила напомнить тебе, что я плохая девочка.

— А покажешь, как глубоко ты испорчена? — он провёл головкой по розовым губам и получил самый наглядный ответ.

Кира обхватила его рукой и облизала всего целиком, затем сомкнула губы и принялась доводить до неистовства. Движения её головы были то быстрыми и безжалостными, то игривыми, наполненными ленивой негой. О глубине её испорченности он так ничего и не понял, слишком сосредоточился на процессе. И эта её «штанга». Дьявол. Она и впрямь добавляла остроты ощущениям.

— Иди сюда, — Игнат привлёк её к своей груди, долго вглядывался в хищные чёрные глаза, пока устраивал её ноги у себя за спиной. — Возьмись руками за подоконник.

Она вскрикнула, когда ощутила его в себе, закатила глаза и алчно прошептала: «Ещё».

Он не спешил, наслаждался каждым движением. Придерживал за талию одной рукой, а второй мял небольшую грудь.

— Мне ведь нельзя говорить, что я тебя люблю, да? — Игнат уткнулся носом в её шею.

— Даже не пытайся, — Кира со стоном запрокинула голову и начала подмахивать бёдрами.

— Тогда я скажу, что до дикости люблю быть в тебе. И слушать твои стоны. Да, эти самые, — она перехватилась одной рукой, силясь удержаться на весу, а вторую опустила к животу и накрыла пальцами чувствительное местечко.

— Пожалуйста, не останавливайся, — она уже не стонала, а тихонечко подвывала, изнемогая от красочных ощущений.

Но он всё-таки опустил её на пол, резко развернул спиной к себе, заставил навалиться грудью на подоконник и резко вошёл сзади, шлёпнув по ягодице.

Кира всхлипнула.

— Ублюдок.

— Кто? — он будто не расслышал и притянул её к себе за волосы.

Боль ей нравилась. Лёгкая, выверенная, она электрическим разрядом ударяла по нервам и подстёгивала возбуждение.

— Повтори, Кира, — он ещё раз приложился раскрытой ладонью к ягодице.

Она высказалась на языке непечатных слов, потом затолкала в рот запястье, надкусила кожу и протянула ему. Он проделал то же самое в ответ.

— Возьми меня быстро и жёстко, — попросила, а потом жадно приникла губами к его руке и потерялась в блаженстве.

Игнат двигался резко, рывками и яростно вылизывал хрупкое запястье.

Финала они достигли почти одновременно. Кира вздрогнула и вонзила клыки ему в руку, а потом ещё долго сжималась вокруг него, всё ближе подталкивая к краю удовольствия.

С протяжным рычанием он излился на её попку, тут же вернул разомлевшую девицу в свои объятья и обнимал, покуда сердце под рёбрами грохотало в ритме заводского станка.

— Я с тобой превращусь в Горыныча, — со смехом сказала Кира, чуть склонив голову вбок, чтобы иметь перед глазами вид на его поросшую щетиной щёку и острую линию челюсти. — Разнесет до пятидесятого размера от переедания.

— Запишем тебя к мозгоправу, у меня есть один тип на примете, который лечит всякие сверхъестественные недуги.

— Не боишься, что я начну с ним спать? — она накрыла его руки своими и принялась водить вверх и вниз, вздыбливая волоски.

— Я очень надеюсь на это. Пойдём, матершинница, искупаю тебя и вернёмся в постель.

— Тебя смущает моя ругань?

— В моём преклонном возрасте уже начинаешь забывать, что такое смущение, — Игнат подхватил её на руки, ловко протиснулся в балконные двери и понёс в ванную.

— Дедуля, полегче на виражах, — засмеялась Кира.

И до чего красиво звучал её смех. Он касался не только слуха, но и западал в душу.