Сага о Годрланде

Глава 9

Мы вошли в один из десятков проливов, что дальше сливались в одну большую реку. По берегам было зелено, виднелись возделанные поля, мошкара сбивалась над нами в огромные тучи, но мы ее сдерживали рунной силой. В мутной воде плавали бревна с глазами и, как мы потом увидели, с зубами. Живодер сдуру засунул руку в воду потрогать одно, рунами-то там не пахло, и вытащил уже вместе с добычей. Только непонятно, кто кого добыл. Зубастое бревно выползать из воды не хотело и дернуло назад, Живодер его за челюсть перехватил и выволок на палубу. Свистуну пришлось несколько раз долбануть бревну по голове, прежде чем то отпустило Живодера. Болезный Феликс аж блевать передумал, увидав такое чудище перед собой, завизжал и едва сам в реку не прыгнул. Хорошо, хоть Сварт его перехватил. Это уж потом Милий рассказал, что это крокодил, и что это не тварь, а обычный зверь. Только детям прежних ярлов позволялось на первую руну убить крокодила, а больше вообще никому.

— Хорошо, что здесь нынче сарапский бог, а то бы нас могли казнить за то, что подняли на него руку, — добавил фагр.

Крокодила мы добивать не стали, выкинули обратно в воду. Живодер с любопытством разглядывал разорванную кожу и мясо на руке. Как он меч держать будет? Дурень!

А еще тут было жарко. Нет, не по-летнему жарко, а как в раскаленной бане. Даже речная вода была теплой, как парное молоко. И я снова задумался, зачем Пистосу норды. Как ни посмотри, мы северный народ, привыкли к холодам, снегам и морозам. Не проще ли позвать на службу какой-нибудь здешний хирд? Даже не из Гульборга, а вот отсюда, из этих краев, куда мы приплыли.

Уже сейчас я чувствовал себя так, будто меня засунули в кипящий котел и медленно варили. Даже кожа покраснела, будто у рака. Все ульверы почернели лицами и побелели волосами. Тонкокожий Леофсун обгорел так, что пошел волдырями, и Живодер мазал его своими смесями, что для ожогов. И это мы еще не дошли до места!

Как сражаться с ядовитыми тварями, если пугала сама мысль о том, чтоб надеть железный шлем, кольчугу и наручи? Просто тогда мы не сваримся, а запечемся заживо!

Я невольно вспомнил слова сарапского жреца Гачая. Он говорил о злом солнце, которое убивает всё живое, говорил, что на его родине нужно ходить с покрытой головой и прятаться от полуденной жары, что если не выполнять правила, то недолго и помереть.

Да и Пистос упоминал, что эти земли Набианор захватил прежде Годрланда, а значит, родина сарапов была совсем недалече.

Вот и толку посылать в это пекло нордов?

Мы шли по реке против течения до тех пор, пока не увидели большой город, раскинувшийся по ее берегам. Он выглядел так, словно его запорошило мелкой желтой пылью. Дома, дороги, ограда — всё было одного цвета и словно из одного и того же камня, а точнее, словно слеплено из песка.

«Сокол» подошел к причалу, и Милий первым спрыгнул с корабля, чтобы поговорить с сарапами в толстых халатах. Видать, и здесь нужно платить за постой.

Я глянул на нашего благородного. Нет, вряд ли кто-то распознает в нем юношу из богатой семьи. Если б не руны, его легко можно было принять за раба, особенно из-за щетины, покрывавшей его щеки и подбородок. Благородные-то в Гульборге обычно ходят бритыми.

Милий вернулся с очередной табличкой. Скоро у меня всяких табличек, договоров и прочих письмен будет целый сундук, хотя я бы с радостью променял все эти закорючки на старое доброе серебро. Его возьмет в оплату и тот, кто умеет читать, и тот, кто не умеет, и сарап, и фагр, и норд!

— На «Соколе» можно никого не оставлять. Здесь с этим строго! Не пропадет ни корабль, ни единый гвоздь с него, — сказал фагр-толмач.

— Это почему же? Неужто тут такой честный люд? — не поверил Вепрь.

— Нет. Но Набианор очень не любит воров, и за любую кражу, хоть самую мелкую, тут рубят сначала руку, а потом и голову. И если вдруг стража не найдет вора, тогда за украденное заплатит город.

— Да ну?

— Ага. А здешние ярлы не любят платить попусту, потому очень строго спрашивают со стражников.

— За смерть здесь высокая вира? — вдруг спросил Живодер.

— Смотря кого убить. Если убить сарапа, то казнят. Если кого-то из здешних, то зависит от того, какой был человек. За раба, к примеру, нужно будет купить другого раба. Теперь прошу вас следовать за Ерсусом, он отведет нас к гостевому дому. Там можно и поесть, и отдохнуть, и ополоснуться. А я пока куплю одежду и припасы для охоты.

— Одежду? — нахмурился я. — Так мы вроде не голые!

Я посмотрел, в чем же тут ходят люди. Сарапы, которых тут было полным-полно, все, как один, носили толстые халаты. В них, как по мне, и зимой на снегу будет не зябко. На ногах у богачей — яркие вышитые туфли с острыми загнутыми кверху носами, а у бедняков обувь попроще, но тоже с толстой подошвой. Я вот чуть ли не носом чуял, как кожа на моих башмаках дымилась от раскаленного дорожного камня.

А на головах у всех были не куцые шапки или железные шлемы. Нет, многие мужчины навертели себе на макушках целые гнезда! А те, что попроще, накинули на себя полотно, что закрывало лоб, уши и шею, и перехватили поверху жгутом. Я дотронулся до своих ушей и скривился, с них лоскутами слезала шкура. Хорошо, хоть шея волосами прикрыта, да и те уже давно слиплись в комок от пота и пыли.

Милий убежал, на всякий случай я послал с ним Леофсуна и Видарссона. Мало ли, все-таки раб, хоть и с табличками.

Старик Ерсус неспешно ковылял по дороге, изредка что-то говоря на фагрском. Хальфсен шел с ним рядом, поддерживал под руку и иногда пересказывал его слова. Пока калека всего лишь указывал на разные здания и говорил, что где тут было раньше и что можно найти сейчас. Сварт тащил Феликса. С самого начала так вышло, что благородный сынок попал под покровительство и присмотр нашего Полутролля, и раз Феликс до сих пор не сдох, меня всё устраивало.

Вообще в этом городе, как бы он ни назывался, было людно. Но если в Гульборге люд ходил больше тамошний, сарапский и торговый, то сюда будто сбежались сельчане да нищие со всей округи. Женщины в заношенных тряпках сидели прямо на дороге, возле домов, кричали на бегающих детей, кормили младенцев. Лежали старики, прикрывшись от солнца лохмотьями, от чего походили на хлам, выброшенный за ненадобностью. Мужчины провожали нас растерянными, злыми и голодными взглядами.

— Трудюр, Бьярне, идите к «Соколу», — сказал я. — Хоть Милий и говорит, что тут не воруют, но умирающих с голоду отрубленная рука не остановит.

Что-то в этих землях случилось, о чем еще не знал ни Пистос, ни его раб.

— Хальфсен, спроси у старика, может, тот подскажет, что стряслось.

Пока толмач говорил с Ерсусом, мы услыхали привычный еще с Гульборга крик и тут же посторонились, расталкивая нищих. Плавно покачиваясь на плечах полуголых чернокожих рабов, мимо проплыл паланкин.

Когда он уже почти прошел, внезапно ожил наш благородный. Он выскользнул из хватки Сварта и рванул прямиком к рабам-носильщикам. Воин-охранник тут же обнажил меч.

— Андрокл! — заорал Феликс. — Андрокл!

И чего-то еще на своем языке, но и так было понятно, что там, внутри сидел его знакомый.

Охранник уже хотел убить полоумного, как вдруг занавесь паланкина отодвинулась, оттуда высунулся юноша, весьма похожий на Феликса, каким мы его впервые увидели. Он сказал что-то своему воину, и тот убрал меч.

— Феликс говорит, что мы его похитили и хотим скормить пустынным тварям, — негромко перевел Хальфсен. — Объяснить, что к чему?

— И кому поверят? — вздохнул я. — Сварт, придержи убогого! Твой недогляд! Охрану не пришиби только.

Сам же потянулся к дару и позвал Рысь с Видарссоном. Уж Леофсун сообразит, что к чему.

Сварт рывком обогнул воина, схватил Феликса за шиворот и потащил обратно в хирд. Парень в паланкине крикнул, и все его воины, четверка хускарлов, кто с мечом, кто с копьем, двинулись на нас. А Милий, сволочь такая, был всё еще далековато, если судить по дару.

— Он говорит, что нас всех убьют за похищение благородного! — зачастил Хальфсен. — За такое тут кожу сдирают заживо. Скоро сарапы подойдут, и тогда нам несдобровать.

Я шагнул вперед, встал перед воинами, выпустив рунную силу, и медленно положил руку на топорик.

— Скажи, что я Кай Эрлингссон, хёвдинг снежных волков, привез сюда Феликса Пистоса по велению его отца, Сатурна Пистоса. Скоро сюда подойдет посланник Пистоса с письмом.

Хальфсен пытался пересказать мои слова, но дурной Феликс продолжал кричать, заглушая всех и вся. Сварт знаком спросил, не придушить ли крикуна, но я запретил, а то никакое письмо не докажет, что мы тут в своем праве.

А вскоре подоспели и сарапы. Вот они были посильнее: три хельта и пять хускарлов. Мы их, конечно, легко порубим, вот только за сарапа тут убивают без суда.

Милий, где ж тебя Бездна носит? Нет, мало Пистос заплатил за сына, надо было больше спрашивать.

Феликс жалко трепыхался в огромных ручищах Сварта. Парень в паланкине кричал на своих охранников, на сарапов, указывал на нас пальцем с двумя перстнями. Нищие спешно отползали подальше, чтоб их ненароком не зашибли. Хальфсен срывающимся голосом объяснял, что тут к чему. Живодер тоже вдруг решил влезть и замахал изорванной рукой с запекшейся кровью перед сарапами. Чтоб стало уж совсем весело, с другой стороны улицы послышались вопли, чтоб освободили дорогу. Вскоре показались всадники на белых лошадях и остановились возле нас.

— Ассамт!

Возглас прокатился по всему городу подобно грому.

Вперед выехал еще один бородатый сарап, и все люди на улице упали на колени. Даже фагр из паланкина не спрятался за занавесями, а вылез наружу и, не жалея дорогого шелкового платья, рухнул вслед за остальными. Сарапы-хельты тоже пали ниц. Одни ульверы остались на ногах, да еще Феликс, которого держал Сварт. Даже Ерсус опустился наземь.

— Вниз! — громко прошипел невесть откуда взявшийся Милий и уткнулся лбом в песок.

Я переглянулся с хирдманами. Стоит ли нам кланяться какому-то сарапу? Кто он нам? Пусть-то даже сам Набианор…

От неожиданной догадки у меня глаза на лоб полезли. Неужто и впрямь сам?

Я снова потянулся к дару, обжегся о боль, но всё же удержал его. Где там Коршун? Хочу узнать, сколько рун у этого пророка! Впрочем, тут столько высокорунных воинов, поди разбери…

И вот тут у меня самого подкосились колени.

Так как я прежде не встречал ни тварей, ни людей выше семнадцатой руны, то и различать силу более могучих воинов не умел, но даже так мне хватило разумения понять, что передо мной человек, поднявшийся выше сторхельта. Это такая мощь! Такое могущество! Казалось, ему довольно шевельнуть пальцем, и этот город превратится в труху, разлетится пеплом и дымом. Хотя зачем так утруждаться? Хватит и толики его рунной силы.

С чем такое сравнить? С морским штормом, что переворачивает корабли? С волнами, что яростно вгрызаются в каменный берег? С ревущим водопадом, что прибивает любого, кто осмелится встать под его струи?

Я опустился вниз. И ульверы вслед за мной. Они тоже ощутили силу того мужа.

— Мезаяхтесугуна? — спросил он.

Милий молчал.

Первым ответил сарап-хельт, что пришел на крики паланкинного фагра. Потом говорил сам фагр. Потом дали слово Феликсу, и тот долго гнусавил, размазывая сопли. Но Сварт так и держал его крепкой хваткой! Вот же молодец! Всё делает вовремя и как надо! Убью гада потом.

А затем тяжелый взгляд двадцатирунного сарапа коснулся меня.

— Говори, — раздался шепот Милия.

Я медленно поднялся. Не умею говорить, стоя на коленях.

— Я Кай Эрлингссон по прозвищу Безумец, хёвдинг снежных волков. Не знаю, что говорили те люди, я их не понимаю, но вот его, — я указал на Феликса, — я привез сюда хоть и против воли, зато по воле его отца, Сатурна Пистоса. У меня есть письмо и раб Пистоса, которые могут подтвердить мои слова.

Сарап выслушал своего подчиненного, что пересказал мою речь, спокойно кивнул. Мне пришлось пройти несколько шагов до Милия и пнуть его.

— Ну, доставай все таблички и письмена от Сатурна!

Перепуганный раб начал рыться в суме, выронил всё, что смог, с трудом подхватил нужное и пихнул мне в руки. К нам подъехал сарапский толмач, быстро проглядел записи и что-то сказал.

Набианор, если это был он, поднял правую руку. Все замолкли. Стало так тихо, словно мы находились не в городе среди десятков людей, а попали на море в штиль.

Потом он заговорил. И говорил долго.

И его слушали. Даже я слушал, хотя не понимал ни единого слова. Мне хватало мощи голоса и плавности речи, что звучала как переливчатая птичья трель. Напевно. Душевно. Красиво!

Опомнился я, лишь когда всадники уехали. Фагр снова сел в паланкин и, даже не взглянув на своего приятеля, убрался отсюда. Подлец Феликс мелко трясся в руках Сварта и почему-то рыдал. На лицах Милия с Хальфсеном я тоже заметил слезы, да и прочие ульверы выглядели странно. Один лишь Живодер стоял со скучным видом и ковырял подсохшую рану.

— Что он сказал? — с трудом выдавил я.

Привычная нордская речь внезапно показалась мне такой грубой и резкой после напевов сарапской. И я страстно захотел выучить язык Набианора! Чтобы самому понимать его слова! Чтобы выпевать так же красиво, как и он.

— Никогда я не смогу пересказать то, что услышал, — грустно произнес Милий.

— Хальфсен?

Наш толмач выпрямился, вытер щеки и сказал:

— Он говорил о любви к своим родителям. Отца надо почитать и слушать. Бог-Солнце — наш общий родитель, и мы почтительно кланяемся ему, слушаем его и больше всего боимся огорчить своими делами, словами или мыслями. Так до́лжно относиться и к своему отцу. Ты не должен огорчать отца поступками, оскорблять словами или позволять себе хотя бы дурно о нем помыслить. Отец родил тебя. Отец вырастил тебя. Отец отвечает за тебя перед богом и перед людьми, так и ты не должен позорить его. Лучшая награда для истинного игнуно́ра, сына света, — это похвала отца! Гордость отца! Этот юноша, хоть и носит знак солнца на шее, намного хуже того, что носит топор! Он забыл об уважении и почитании родителей! Он всё время пьет вино и дышит дурманом, тратит отцовские деньги на падших женщин и пустое веселье. Но отец не возненавидел столь никчемного сына! Он надеется вразумить его и наставить на путь истинный, потому послал его сюда, поближе к Богу-Солнцу! Чтобы Солнце помогло отыскать светлую дорогу во тьме его заблуждений!

Хальфсен замолк, не в силах договорить, отхлебнул воды из бурдюка и только тогда продолжил:

— Он сказал не чинить нам никаких препятствий, а наоборот, помочь. Потому что мы хоть пока и не озарены светом истинного бога, но уже идем к нему, выполняя волю отчаявшегося родителя.

Воин-сарап, что едва не зарубил мне прежде, дождался, пока мы не закончим говорить, и что-то спросил.

— Предлагает тебе помощь. Спрашивает, где ты будешь жить и что делать, — помог пришедший в себя Милий.

— Ну и ответь ему. Я же не знаю тут ничего. Или пусть Ерсус покажет.

И нас с почетом отвели в гостевой дом, причем, как пояснил Милий, не в тот, куда мы собирались изначально. В этом разрешалось жить лишь сарапам и их весьма уважаемым гостям, но кто может быть более уважаем, чем гость, которого одобрил сам конунг сарапов?

Дом и впрямь оказался богатым. Полы устланы коврами, возле низеньких столиков разбросаны вышитые подушки, на которых надо сидеть. Видать, лавок сарапы не научились делать. Нас еще и накормили от пуза пряными кашами с мясом, сочными фруктами и сладостями с неизменной кахвой. Вина, правда, не налили.

— Набианор осуждает вино и дурман, потому ничего такого нет, — сказал Милий.

Была в том доме и мыльня, так что мы смогли соскрести с себя соль и пот вместе с облезающей кожей. Словом, в тот день мы больше так ничего и не сделали, разве что Сварт выстирал Феликса прямо в одежде.

И вот что странно! Вечно ноющий и орущий фагр после отповеди Набианора вдруг притих. Может, понял, что никуда от нас не денется и никто его не спасет?

А утром фагр и вовсе удивил. Он подошел ко мне, подозвал Хальфсена и сказал, что отныне будет слушаться и делать всё, что я скажу. Будто Набианор открыл ему глаза и наставил на истинный путь. Так что Феликс постарается не обмануть ожидания отца и стать достойным сыном.

Я лениво огляделся, указал на тяжелый с виду сундук и сказал:

— Ну, тогда возьми вот это и пробеги до реки и обратно.

— Ему же руку отрубят. Подумают, что украл, — подал голос Милий.

— Тогда пусть просто так сбегает. Заодно пусть позовет Вепря с Трудюром сюда и покажет им дорогу. Свистун, Бритт, вы их замените.

Вскоре к нам пришел низенький толстенький сарап, хозяин этого гостевого дома. Я впервые увидал толстого сарапа, а ведь думал, что они все худые да длинные, вроде Гачая. Он спрашивал, всем ли мы довольны, всё ли нам по нраву и не нужно ли чего ещё.

— Милий, спроси, почему в городе столько нищих? И зачем сюда приехал Набианор?

Сарап, услыхав имя своего конунга, тут же очертил круг рукой и коснулся солнечного знака у себя на шее. Затем попросил разрешения сесть, устроился на подушке и начал говорить.

Оказывается, прежде тут были богатые и плодородные земли, правда, только возле реки, зато по всей ее огромной длине, а дальше лежали пустоши, сплошь покрытые песком. Возле реки стояло множество городов, в каждом сидел богатый и сильный ярл, и всем этим правил мудрый конунг.

Но потом случилось несчастье. Поговаривают, что всему виной последняя жена конунга, иноземка, которая принесла на эти земли чужих богов. С юга начали приходить твари. Твари знакомые, которых тут и прежде видели и убивали, только их стало намного больше. Сначала южные города отбивались от тварей своими силами, потом вознесли мольбы к конунгу. Не сразу тот внял их мольбам, лишь после того, как люди бежали из трех самых южных городов, бросив и возделанные поля, и скот, и дома, отправил свое войско.

Конунговы воины продержались всего десять лет. Многие погибли, на замену конунг присылал новых, но были воины, что сумели перешагнуть за третий порог. Они возомнили себя непобедимыми и вернулись на север. Они захотели стать ярлами, подмять под себя города и жить богато и спокойно. Тогда конунгу пришлось отозвать часть войск, чтобы покарать мятежников.

С каждым годом становилось всё хуже и хуже. Воины из конунгова войска часто переходили на сторону мятежников. Громче звучали речи о том, что беду на эти земли навлек сам конунг и его иноземная жена. Если убить их, тогда боги остановят тварей и освободят захваченные ими города. С юга продолжали бежать перепуганные люди, и уже не хватало еды, чтобы прокормить всех. Бунты вспыхивали повсюду.

А потом пришли сарапы.

К тому времени народ был настолько измучен, что их приход восприняли как благо. И хотя Набианор не любит убивать конунгов и ярлов, но ему пришлось казнить и самого конунга, и всю его семью. Сарапское войско прошло вдоль реки, усмиряя восставших, давая им надежду и еду. Пророк сам ехал во главе. И в каждом городе он произносил речь, где рассказывал о Боге-Солнце и о его милосердии.

Затем войско Набианора перекрыло дорогу тварям и сражалось с ними день и ночь. Хотя вскоре пророк уехал, но каждый год он присылал сюда воинов для защиты земель. Два или три города даже удалось отбить, и пахари вновь вернулись на старые поля, которые после нескольких лет отдыха дали поистине богатый урожай.

— В этом году тварей стало еще больше, — говорил толстый сарап. — И трусливые сельчане снова побежали сюда, на север. Их вы и видите на улицах нашего города. Пророк света прибыл, чтобы попросить у Бога-Солнца помощи и спасения от этой напасти. Так что вам несказанно повезло увидеть Набианора своими глазами и услышать его мудрые слова своими ушами. Теперь вы раальнаби, видевшие пророка! Это большая честь!