Сага о Годрланде

Глава 13

Мы с Херлифом сидели в тени навеса и смотрели, как Живодер ковырял твариное озеро. Сначала он опускал в воду палки, потом бросал песок и камни, пробовал резать ножом. Только как разрезать воду? Она ведь расступается перед лезвием и смыкается позади него.

Тогда Живодер решил нагреть воду и попробовал зачерпнуть ее миской, но у него ничего не вышло. Поначалу-то вроде все шло, как обычно: черпанул, да и потянул посудину на себя. Вот только вода — совсем как свежий мед — потянулась следом истончающейся струйкой, что вот-вот должна была разорваться. Но вместо этого озеро вдруг втянуло всю воду обратно, оставив Живодера с пустой миской.

— Зачем он это делает? — спросил подошедший Хальфсен.

— Ищет, как убить эту тварь, — пробурчал я.

— Или просто из интереса, — задумчиво сказал Простодушный. — Или хочет узнать поближе свою невестушку.

— Невесту?

Пока Херлиф растолковывал толмачу, что к чему, я снова проверил дар. Я держал стаю вот уже полдня, чтобы Дударево лечение помогло раненым хирдманам, но толку с того было мало. Живодер сказал, что твариная отрава засела в их телах, потому они и не могут выздороветь, мол, прежде нужно ту отраву выгнать. Но если я уберу стаю, тогда яд будет травить еще сильнее!

Простодушный хотя бы очнулся. Он стер песком ноги едва ли не до мяса, и сейчас там медленно нарастала молоденькая кожица, тоненькая и нежная. А Феликс и Сварт до сих пор лежали в беспамятстве. Вепрь стер кожу с их ног, но отрава уже добралась до плоти и теперь медленно разъедала ее. Живодер говорил, что может срезать с их ног мясо так осторожно, что они даже смогут потом ходить, но я пока запретил. Хотя чем дольше они лежали, тем больше я склонялся к тому, чтоб согласиться с безумным бриттом.

Хуже всего приходилось Феликсу, ведь он-то не был в стае, и его ноги постепенно покрывались язвами, что становились лишь глубже. Что я скажу Пистосу? Мол, твой сын полез спасать моего хирдмана?

И твари почему-то не спешили к столь манящему озеру, как обещал Кхалед. Я уже решил, что если к утру ничего не изменится, я всё же рискну и положу всех пустынников под ножи Сварта и Феликса. Уж как-нибудь отыщем дорогу назад и с верблюдами тоже сладим. Кхалед, скорее всего, тоже это понимал, но пока не пытался удрать. Наверное, ночью попробует. Только я сам буду сторожить ночью, и уж с Коршуновым даром им от меня не уйти.

Живодер опустил в озеро кусок тряпки, оторванный от рубахи, вытащил, обнюхал и медленно опустил в небольшой костерок. Потом вынул из-за пазухи кусок мяса, крепко обвязал веревкой и тоже плюхнул в воду.

Мне и самому стало интересно, что сделает тварь. Судя по всему, она не такая уж и дура, на палки-тряпки не бросается, а вот мясо — это другое дело. Так что я подошел к Живодеру, глянул через его плечо и увидел, как закинутая наживка тает на глазах.

— А золзу не позымаез, — невнятно сказал бритт, увидев меня в отражении.

— Что?

— Золза! Зваз хозись, басая золза.

Я схватил Живодера за бороду, повернул к себе и заглянул в рот. Его язык распух, побагровел и едва помещался за зубами.

— Ты что, пил воду оттуда? — разозлился я.

Мало мне двоих дурней, так еще один нашелся.

— Зее, — помотал он головой. — Зизнуз.

И показал, как что-то лизнул. Наверное, ту тряпку, что сжег. Я с трудом удержался от того, чтоб не влепить ему затрещину.

Но Живодер не остановился. Он вытащил еще два куска мяса, также обмотал их веревкой, закинул в воду, подождал немного, вытащил. А потом взял и обоссал один из них.

Я всерьез подумал, а не утопить ли его прямо тут? Может, он до конца ополоумел, а мы этого не заметили?

— Зя! Зя! — закричал Живодер, указывая на оба куска.

Хмм, а может, и не ополоумел пока. Обоссанное мясо осталось таким же, а второе продолжало расползаться и таять на глазах.

— Говоришь, Сварта и Феликса нужно обоссать? Тогда яд затихнет?

Живодер яростно закивал. Я сплюнул и громко выбранился. В песнях и сказаниях герои ссали лишь на закоренелых врагов, на тех, кто не заслужил ни капли уважения, на ублюдков, убивших своих родителей, на выходцев из рабов, что не чтят законов. Ладно Пистос, кто их, фагров, знает? Может, для них такое привычно? Ну или хотя бы не зазорно. Но Сварт… его и так родня за раба держала.

Недолго поразмыслив, я решил сначала исцелить Феликса, пока он целиком язвами не пошел, и позвал для того ульверов, которые не станут лишний раз трепать языками: Вепря, Свистуна и Слепого. Если фагру полегчает, тогда я подумаю и насчет Сварта.

Не сказать, что Вепрь прямо-таки поверил моим словам, но стоило упомянуть Живодера, как он согласился.

— Живодер же колдун, — пояснил хирдман. — К тому же с Бездной водится. Уж он-то должен знать, как твариный яд изгонять.

И Свистун с Бродиром тоже так думали.

Словом, раны Феликса были обоссаны в тайне от остальных ульверов, потом промыты водой. Язвы, конечно, никуда не исчезли, и Пистос не очнулся, но, может, хотя бы перестанут расти. Живодер остался рядом с ним, чтобы посмотреть, действует ли его лечение.

Меня всякий раз удивляли сумерки в пустыне. Вот солнце касается окоёма, вот заходит за него, и сразу падает мгла, будто разом погасили все свечи в доме. На Северных островах после заката светло, темнеет так медленно и плавно, что не понимаешь, когда именно перестаешь различать людей, деревья и горы.

К тому же здесь мы редко разжигали костры, хвороста тут нет, кроме того, что мы привезли с собой. В каменистых долинах изредка встречались небольшие кривые деревца, чьи стволики неплохо горели и при этом приятно пахли, так что мы запаслись топливом заранее, но даже так мы зажигали костры не для свету, только для стряпни.

Ночи здесь тоже необычные. Небо сплошь усыпано яркими крупными звездами, но внизу всё равно толком ничего не видать: можно разглядеть полосу, где небо переходит в землю, и при этом врезаться в спящего верблюда. Лишь луна немного проливает свет на пустыню, порождая множество теней, напоминающих самых причудливых тварей.

Я еще держал стаю, хотя это начало мешать и мне, и ребятам. Всё же вне боя слышать и ощущать всех ульверов не очень-то и удобно, зато через Коршунов дар я знал, где остановились пустынники и жив ли Феликс. Я ждал наступления темноты и возможного побега наших проводников, благодаря этому и заметил неладное.

Сначала это было едва слышимое неудобство, вроде веточки, запутавшейся в одеяле, но оно быстро нарастало. До конца не разобравшись, в чем тут дело, я закричал:

— К бою!

Мой голос смешался с криком Коршуна, да и остальные ульверы через сон почуяли то же.

Я выхватил топор и побежал туда, откуда доносилась чуждая рунная сила. Что-то ярко блеснуло от звездного света! Я встал как вкопанный. Прямо возле моих ног простиралось озеро! То самое озеро, что должно смирно лежать в пятидесяти шагах отсюда.

— Стой! — взревел я.

— Оно снова вспучивается, — послышался за спиной голос Эгиля Кота.

Он всегда лучше всех видел в темноте, вот и сейчас сумел разобраться в мешанине теней.

— Назад! Отходим! Унесите Сварта и Пистоса. Оружие, припасы, всё забрать!

Сам же я отошел на несколько шагов, чтоб проследить за озером. Как оно двигается? Кажись, тварь выплеснулась наверх, потому я ее и почуял. Может, тогда ее и убить можно? Хотя как в темноте различить хоть что-то, не говоря уже о сердцах твари?

Снова блеснуло, и я, прищурившись, различил горб, который вздымался всё выше и выше, пока не поднялся сверх моего роста. Позади ульверы спешно сворачивали навесы, на толстые одеяла из овечьих шкур скидывали в кучу миски и прочий скарб и оттаскивали на сотню шагов в сторону. Через стаю я почувствовал, как проснулся Сварт: меня обожгло его болью.

Свет факела показал, что вчерашнее озеро нынче больше походило на тоненький ручеек, потянувшийся к нашему лагерю. Горб превратился в волну и покатился ко мне.

— Идем! — позвал Рысь. Он-то и принес факел.

— Я хочу ее убить, — сказал я. — Это же не тварь, а мерзость какая-то. Где клыки? Где лапы? Где сердца?

Мы отошли назад, и волна бессильно прокатилась по песку, удлинив ручеек еще на десяток шагов.

— Спроси у Живодера, может, он что знает.

Сейчас я явственно слышал твариную силу. Она перевалила за семнадцатую руну, но пока еще не добралась до двадцатой. Значит, в пустыне есть и такие твари? Как их убивать? Сжечь? Дружно обоссать всем хирдом? Как-то ведь можно это сделать! Каковы же тогда твари, что сильнее сторхельта? Могут ли они выглядеть как горы или как леса? Или, хуже того, как дома?

Нам пришлось отойти на несколько сотен шагов, прежде чем тварь угомонилась и втянула свое тело обратно. Удивительно, что под шумок не сбежали пустынники. Кхалед вновь не смог ответить на мои вопросы, вроде как он не знал, что тварь умеет двигаться. Но я ему уже не верил. Ведь откуда-то он знал, где находится это Бездново озеро, знал, что оно опасно, и даже знал, что оно притягивает других тварей, а про ночные похождения — не знал. И встали пустынники подальше от озера лишь по случайности, «чтобы верблюды не пошли к воде».

Так что задремал я лишь под утро. И лишь ради того, чтобы Дударь разбудил меня на рассвете:

— Кай, там твари.

Я тут же вскочил, проверил стаю. Дар, видать, уснул вместе со мной. Встряхнув застывшие за ночь руки и ноги, я вышел из-под навеса.

С пригорка было видно, как к лживому озеру неспешно подтягивалась стая тварей, под два десятка. Тоже чудных, прежде невиданных. Некоторые прыгали на задних лапах, другие скакали на всех сразу, напоминая кузнечиков и покачивая длинными толстыми хвостами. Твари изредка останавливались, водили тупорылыми мордами по сторонам и снова прыгали вперед. Я даже засомневался, а Бездновы ли это порождения? Уж слишком они одинаковы, что слева, что справа.

— Что Кхалед говорит?

— Альваше, говорит, — подошел Хальфсен. — Они их зовут альфамо. Повезло, говорит, что небольшая стая, а то бывало, что они целые караваны сжирали. Рунами обычно возле второго порога. Кхалед говорит, лучше дождаться, пока их озеро пожрет.

И заберет силу себе? Ну уж нет…

Я открыл было рот, чтоб сказать ульверам, что делать, но передумал и послал мысль через дар. И с гордостью увидел, как мои волки, похватав оружие, пошли двумя группами на новых тварей.

Судя по всему, эти попрыгунчики быстры, потому лучше всего прижать их к озеру с двух сторон, чтоб не разбежались. Простодушный пока не исцелился, потому остался вместе с Милием и Ерсусом приглядывать за нашими ранеными, а заодно и за пустынниками. Сам же я побежал к той группе, что без Квигульва, чтоб и там и там было по одному хельту.

Прыгуны вдруг резко спохватились и дернулись налево, обходя озеро по дуге. Может, это ульверы их спугнули? Но когда я добежал до своих хирдманов, прыгуны всполошились и пошли правее.

— Они чуют руны, — сказал Коршун. — Наверное, их пугают хельты.

Хмм, тогда стоит поступить иначе. Я вспомнил, как скрывать руны, и с трудом понизил свою высвобождаемую силу до хускарла. Прыгуны тотчас же выровнялись и поскакали прямо к нам. Когда между нами оставалось три десятка шагов, у ближайшей твари голова вдруг раскололась пополам, и в трещине я увидел десятки зубов и длинный черный язык.

Хоп! Твари оттолкнулись всеми лапами и вмиг очутились возле нас. Я даже не успел замахнуться топором и ударил левой рукой ближайшей под челюсть. Ну и зубищи! Как только голова не отвалилась под такой тяжестью?

Я раздавал удары налево и направо, бил топором, руками, ногами. Огромные клыки щелкали прямо перед моим лицом, а передние короткие лапы с единственным острым когтем кромсали всё и вся. Твариная кровь осыпалась моросью и хлестала тугими струями. Но мы держались! Стая держалась! Вспыхивали чьи-то новые руны, изредка дергало чужой болью, но я не успевал понять, что и у кого. Удар! Очередная оскаленная морда с визгом отшатнулась назад. Удар! Топор отсек когти. Удар! Из вспоротого живота полезли черные жгуты потрохов. Через стаю почуял угрозу позади, отшатнулся, и чей-то меч избавил меня от нее.

Когда подоспела группа с Квигульвом, оставшиеся в живых твари сбежали, оскальзываясь на трупах своих сородичей.

Вытерев черную гущу со лба, я осмотрел побоище. Несколько тварей все еще трепыхались. Хорошо. Может, их хватит на руны Сварту и Феликсу.

Лундвар вдруг осел на песок и завалился набок. Что с ним? Болел бок. Вепрь подошел к Отчаянному, оттащил подальше от трупов, на чистое место и разорвал рубаху.

— Рысь, сходи к пустынникам. Что стоит брать у этих прыгунов? Есть что-то толковое?

А сам пошел к Лундвару и Вепрю.

— Что? Глубоко вошло? — спросил я.

— Да не, неглубоко. Тут другое, — покачал головой Вепрь и показал рану.

Она была залита черной кровью. Твариной.

Через стаю я слышал Отчаянного, его огонь медленно затихал, но еще горел.

— Живодер! — крикнул я, хотя он и так спешил к нам, почуяв через стаю зов.

Бритт на ходу вытащил поясной нож, опустился на колени перед Лундваром и сразу же принялся резать. Для начала он убрал всё черное из раны, углубляя, потом надавил, и я с ужасом увидел, что там проступила алая кровь с черными разводами.

— Зазо туза! — невнятно пробормотал Живодер и указал на лагерь.

— Вепрь, ты останешься тут и начнешь разделку. Может, сам найдешь, что там годное. Трудюр, перетащи живых тварей к лагерю. Нет, просто поближе к нашим. Попробуем вылечить.

Сам же я подхватил Лундвара и побежал к навесам.

Пока Живодер вытаскивал свои ножи и разжигал костер, я вспоминал, как лечили Магнуса. Женщина Орсы не смогла его исцелить, и помог лишь Мамиров жрец. Но Тулле сейчас далеко, в Гульборге, а туда плыть не меньше семи-восьми дней. Вроде бы тогда из конунгова сына выманили всю отраву, потом понадобилось твариное сердце, и даже так он лишился нескольких рун. Но так редко выходит, достаточно лишь взглянуть на калеку Ерсуса, который даже благодати не может получить.

Я больше надеялся на таинственную связь Живодера с Бездной, чем на его умение исцелять. Вдруг он как-то сможет сладить с этой напастью?

Зря я полез в пустыню. Мы слишком мало знали о тварях, что в ней живут. Мы не были готовы. Ерсус, видать, гулял лишь по краю, сталкивался с одними и теми же камненогами. Он не жил тут. Да и глупо полагаться на опыт того, кто сам стал калекой из-за тварей. Учиться надобно у везучих, от них переходит часть их удачи, а что взять с неудачников? Только их промахи.

В Бездну договор! Надо возвращаться! Лучше прийти сюда еще раз, но с хорошим проводником.

— Кого лечить? — спросил подошедший Леофсун. — Сварта или фагра?

Я хотел было назвать Сварта, но задумался. Наш Полутролль на девятой руне, притом получил ее совсем недавно. Тварей на руну не хватит, раны его не столь плохи, рано или поздно под даром Дударя затянутся. Да и как убить так, чтоб Сварт получил благодать? Ножом или топором ведь не выйдет, а руками давить прыгуна замучаешься. Пистос же совсем плох, и ему на шестую хватит одной-двух тварей. А еще он первым бросился за Свартом в озеро, это немалого стоит.

— Фагра, — с неохотой сказал я.

Рысь кивнул и убежал. А я только сейчас сообразил, что он получил десятую руну. Скоро в хирде будет еще один хельт! Жаль только, что это не Дударь. Его дар был бы сейчас полезнее.

Через Рысь я понял, что Пистос получил заветную руну и стал хускарлом. Правда, вряд ли боги наделят его хоть чем-то, кроме здоровья, ведь тварей-то он убивал не сам. Да и что за желания могут быть у беспамятного? Впрочем, одной заботой стало меньше.

Уже хирдманы закончили свежевать тварей, уже пустынники растерли шкуры какой-то вонючей кашей и соскребли с костей ненужную плоть, а Живодер всё продолжал ворожить над беспамятным Лундваром. Он выцедил несколько чаш крови, для чего сделал еще несколько порезов, посыпал раны неизвестным порошком и даже взял сердце прыгуна, истолок его в жижу и скормил пару ложек Отчаянному.

— Гзязь там, — сказал бритт, тыкая пальцем раненому в живот. — Никак не мозу забзать.

Лундвара охватила лихоманка, его знобило, хотя жара стояла несусветная.

— Тзавки нузны, тзавки. А где взять? — продолжал твердить Живодер.

— В городе. Поди, тут тоже есть хоть какие-то лекари, — ответил я.

Хотя я не особо-то и верил в здешних целителей, того же Ерсуса они не спасли.

Надо сворачиваться и возвращаться. Но не успел я ничего сказать, как Коршун услыхал новую тварь. Что ее приманило: запах крови или блеск озера?

— Рысь, остаешься с ранеными!

Не дай Скирир, он получит еще одну руну…

Новая тварь походила на многолапую ленту с десятком острых жвал на обоих концах. Она неторопливо заползла на место недавнего побоища и начала пожирать остатки плоти прыгунов. Значит, пришла на запах крови.

— Ерсус говорит, что ее панцирь ничуть не хуже, чем у камненогов, — сказал подошедший Хальфсен.

А ведь я почти решил уйти без боя…

С этой тварью сражаться было легче, чем с огненным червем: знай себе руби, отсекай лапы и протыкай где ни попадя, чтобы отыскать сердца. Если, конечно, не считать того, что тот панцирь еле прорубался семирунным воином. И если не считать, что даже порубленная на куски тварь продолжала жить.

Квигульв пригвоздил один из жвалистых концов к земле, Вепрь замахнулся пошире и вогнал бродекс промеж крепких пластин. Я с несколькими ульверами тем временем удерживал второй конец, не давая твари извернуться. Вепрь ударил еще несколько раз и отрубил голову или хвост, тут было не разобрать. Мы с удвоенной силой набросились на нашу половину.

— Берегись!

Через стаю ульверы уловили опасность и едва успели отпрыгнуть. Отделенный кусок не сдох, как полагается, а на нескольких сохранившихся лапах подобрался со спины к Трудюру и едва не пронзил его жвалами.

— Там осталось одно из сердец! — воскликнул Эгиль.

Нам пришлось изрубить тварь на совсем мелкие части величиной в одну пластину, то есть примерно в два локтя длиной, и даже тогда те куски, в которых бились сердца, продолжали подрагивать.

Мы остались возле озера еще на день, чтобы содрать с твари панцирь, вырезать, очистить и сохранить сердца.

Ночью пришла еще одна стая прыгунов, но на сей раз я не стал подымать на них хирд. Мы с Квигульвом встали перед лагерем и выпустили рунную силу, чтоб отпугнуть тварей: я не хотел, чтобы кто-то еще отравился их кровью. И полночи мы смотрели, как проклятое озеро пожирало прыгунов. Сначала они застыли в точности, как Сварт и Феликс, а потом, когда лапы у тварей разъело, повалились прямо в воду. И к утру от них ничегошеньки не осталось. Озеро вновь мирно отражало безоблачное голубое небо, и ни единой морщинки не было на нем.