Сага о Годрланде

Глава 6

После пира я решил отсидеться в доме и ульверов пока придержал. Слишком много всего случилось, и нужно было понять, чего ждать и что дальше делать.

Мы с Простодушным, Рысью и Тулле просидели всё утро, раскладывая события на пиру по разным бочкам.

Первое — это Феликс Пистос. Старые дружки вытащили его из-за стола и напоили дурманом, и это может повториться. Сварт весь вечер приводил фагра в разум только для того, чтобы тот разнылся, обвиняя себя в слабости. Ночью Пистос бил себя в грудь и твердил о позоре отца, о недостойном сыне и желании умереть, а на утро у него начались озноб и трясучка. Но с этим пообещал справиться Сварт.

— Седмицу его погоняю, дурь вся и выйдет. И на пирах глаз с него спускать не буду.

Второе — попытка моего отравления. Но потом Живодер притащил к нам травку, которую тогда жгли, мы ее запалили, и я снова расчихался. Никто не знал, почему только мне от нее становилось дурно, возможно, могучий колдун наложил проклятье на всю траву разом, и где бы я ее ни почуял, мне всякий раз будет трудно дышать. Только вот колдун явно глуп, иначе бы он наложил свое заклятье на муку или пиво!

Третье — чудные поступки Клетуса Кидонеса. Милий говорил, что тот вроде отказался от рода и благородного происхождения ради хирда и давно не появлялся на пирах, а тут вдруг пришел, оскорбил другого гостя, чего прежде не делал, вызвался состязаться. Зачем? Может, он затаил злобу на всех нордов?

Четвертое — Лундвар Отчаянный. Я был неправ, что вмешался в его поединок, а он — что согласился сражаться ради чужой потехи. Дар Дударя и умения Живодера быстро поставят его на ноги, но он ведь все равно вернется на арену.

И пятое — Хальфсен. Я взял его в стаю, но это лишило всех хирдманов части их силы. Я поговорил с толмачом, сказал, что его пятая руна мешает нам.

— Больше я не стану уклоняться от руны, — сказал Хальфсен в ответ. — Я проведу обряд, как это делают живичи, чтобы заполучить тот дар, который будет полезен хирду.

Сомневался я, что наши северные боги прислушаются к ритуалам живичей с их земляными и водными духами, но пусть сделает. Вдруг да и получится что? А нет так нет.

Тулле еще раз поговорил со мной об опасности моего дара и напомнил, что лучше пробуждать его в бою, а не держать почем зря.

— Нити меняются. Они бывают разными. Вот встретил ты человека, поговорил с ним и разошелся, меж вами протянулась тоненькая ниточка, что со временем сама растает. И оборвать ее легко — одним лишь словом. Если же встречи с ним будут чаще и разговоры дольше, то и нить окрепнет, из паутинной станет льняной. Пресечь ее тоже можно, хоть и придется чуток приналечь. Так ты порвал все нити со старыми приятелями в Сторбаше. Если же человек станет братом названным или как-то иначе с тобой породнится, то нить станет еще толще и крепче, как корабельная снасть. Такую уже руками не порвешь, рубить придется. Стайные же нити крепостью, как железо, и толщиной с два пальца, их если и рвать, то с мясом. Хорошо, что с Хальфсеном нить еще не окрепла, потому и удалось ее отсечь.

Ну, так-то Тулле прав. Это случайного встречного из-за неудачного слова можно прогнать и забыть. Вот если жена моя скажет глупость какую, неужто я ее из-за того погоню? От жены я и больше стерплю. А уж от ульверов своих… Что они учинить должны такого, чтоб я захотел выкинуть их из хирда? Ничего и не придумывалось.

— Ведь ты же мог изгнать Альрика из стаи и лишь потом его убить? Чтоб он болью в тебе не сидел! Чтоб виной вниз не тянул! Но думал ли ты о том?

Я помотал головой. Не думал.

— Меж вами нить была с руку толщиной, срослись вы с ним накрепко. И он тебя никогда прогнать не мог, и ты того не сделал, на себе его тащил. Лишь когда душа в нем умерла, тогда и убил его. Не надо больше отращивать таких нитей! Ни с кем! Ни со мной, ни с Трудюром, ни с Рысью. Хирд — это не семья. И Феликса к себе не приманивай и вину за него не бери. У него свой род, пусть отец с ним возится.

— А у Набианора какие нити?

— Увидеть бы мне его, тогда бы сказал, — снова уклонился от ответа Тулле.

— А твой дар, он тоже растет?

Полужрец уставился одним глазом на узорчатую подушку.

— Давеча ты спрашивал, почему Мамировы жрецы наособицу живут и людей сторонятся. Эмануэль правду сказал. Жрецы в Бездну смотрят и с Бездной говорят, пусть и через богов. Но чем дольше всматриваешься в Бездну, тем лучше она видит тебя. И капля по капле жрецы пропитываются ее ядом. Я был отравлен ею с рождения и, когда вернемся на Северные острова, хочу порасспрашивать своих родителей, узнать, кто же на них зло затаил. Ведь неспроста я таким уродился.

— И что случается со жрецами?

— Всякое. Эмануэль рассказал, как сдерживать в себе этот яд и как беречься. Вот только с каждой новой руной я вижу всё больше нитей. Они разных цветов и разной толщины, они движутся, рвутся, появляются заново… Иногда чудится, будто я смогу увидеть оба конца нити, если коснусь ее, увидеть людей, меж которыми она протянута. И убрать эти нити из виду мне сложнее, чем не убирать. А если стану хельтом? Может, вовсе перестану замечать что-то, кроме них. Уже теперь мне сложно говорить так, чтоб ты меня понял. А что будет потом? Посчитаешь меня безумцем, но будешь таскать за собой, как никчемный куль с отбросами? Лучше я останусь последним хускарлом в твоем хирде, а как стану мешать, вроде Хальфсена, так уйду.

— Куда ж ты пойдешь? — тихо спросил я.

— Подальше от людей и деревень. Построю себе дом и стану в нем жить. Стану изгоем.

— Но ведь Эмануэль намного старше тебя! И живет близ Сторбаша уже давно. А жрец у Рагнвальда? Он вообще в Хандельсби живет — и ничего! И рунами он богат.

— Они к Мамиру шли долго, а я иду к нему с младенчества. Мой путь длиньше.

— А лекарь? Вон он как Лундвара лихо исцелил, выгнал из него твариную кровь.

Тулле лишь усмехнулся.

— Тот лекарь видит и лечит тело, заглядывать дальше он не умеет. Да и не хвораю я. Ты же не пойдешь к нему, чтоб он исцелил тебя от твоего дара? Вот и я не пойду. Помни, что в любом даре есть и благо, и проклятье, и божья частица, и капля Бездновой воли.

Насчет себя и стаи я уже всё понял, но разве в других дарах тоже есть дурное?

— Ну, а в даре Лундвара что плохого?

— Ты же видел его в бою! Он сам подставляет себя под удары. Его веселит пролитая кровь: хоть своя, хоть чужая! Да только вспомнить, как он на «Соколе» сам себя резал и кровь пил! Став хельтом, сможет ли он удержаться от ран? Захочет ли? Или всегда будет кромсать себя ради притока силы?

— А Сварт?

— Он и сейчас забывает носить меч, всё больше полагается на свои руки. И хрип от удушья радует его больше, чем что-то еще. Но Сварт весьма крепок умом и волей, он держит себя и не дает дару взять верх над собой.

— Трудюр?

— А вот он слишком отдается своему дару: уже сейчас почти все его помыслы лишь о бабах. Что будет, когда он станет хельтом? Не станет ли одержимым? Не набросится ли после долгого плаванья на первую попавшуюся, будь та хоть мужней, хоть дитем малым, хоть женой конунга? Поговори с ним, придержи!

— Но ведь мы видели хельтов и сторхельтов! Они же не выглядели безумными. Ньял Кулак! Из Сторборга! Бился с драуграми!

— У него дар в силу, и все перемены идут под силу. Потому он так огромен! Посмотреть бы на него карла… Вдруг он тогда говорил иначе?

После этого разговора я пристальнее всмотрелся в своих хирдманов и заметил, что чем выше руна, тем чаще ульверы обращаются к своим дарам. Рысь, став хельтом, вовсе перестал его с себя скидывать. Сварт вертел в руках что-нибудь покрепче и разламывал на мелкие кусочки. Квигульв всегда держал при себе копье. С Трудюром и так всё было ясно.

Мы с Тулле поговорили со всеми, у кого были дары, и я запретил обращаться к дару, пока это не нужно. Трудюру сказал, что к песчанкам можно ходить не чаще двух раз в седмицу. Леофсун пусть не скрывает рунную силу. Квигульв чтоб по дому ходил без копья. Дударев дар без ран и так спал. А Коршуну, Слепому и Свистуну я не придумал запрета.

Спустя четыре дня после пира к нам заявился сам Клетус Кидонес с двумя хирдманами и с кошелем, набитым золотыми монетами. Не обманул фагр!

Я не стал созывать весь хирд, как это делал раньше. Понемногу я сообразил, что хирдманам не особо интересны разговоры, разъяснения и думы о дальнейших походах. Есть хёвдинг, пусть он и ломает голову. Да я и сам был таким. Альрик говорил, куда идти, кого бить и сколько мы получим, Альрик обговаривал работу с бондами, ярлами и конунгами, Альрик выдавал наши доли. Сейчас я делал то же самое, и тем же Трудюру или Свистуну плевать на Клетуса, на долг Жирных и на весь Годрланд вообще. Скажу биться — пойдут биться, скажу уходить — значит, уйдут.

Хвала Скириру, я был не один. Почти всегда рядом со мной стояли Простодушный, Рысь, Тулле и Хальфсен, хоть последний не сколько подсказывал, сколько толмачил.

Вот и на встречу с Клетусом пошли те же хирдманы. Что особенно радовало — толмач был только у меня, значит, мы сможем говорить меж собой прямо там, а речь фагров нам ежели что перескажет Хальфсен.

— Перво-наперво он хочет попросить прощения у нас, — сразу принялся за дело Хальфсен. — Клетус не затаил на ульверов никакой обиды или злости, а дурные слова говорил лишь для того, чтобы устроить те самые состязания.

— Зачем ему это? И почему не предупредил? Мы могли бы устроить добрую драку и без хулы.

— Он не знал, согласишься ли ты. Но сейчас он может поведать причины, потому что получил то, чего хотел. Клетус отказался от рода и наследства несколько зим назад, прошел через арену, прославился на весь Гульборг и собрал свой хирд ради одной цели. Он хочет служить Набианору!

— Я слышал, что сарапы охотно берут воинов арены. А тебе довольно было и попросить.

— Нет, так можно попасть лишь в сарапское войско. Если повезет, то станешь Солнцезарным воином. А Клетус хотел войти в личную дружину Набианора и служить ему напрямую, охранять его покой днем и ночью. Но никак не мог придумать, как же показать свое мастерство, чтоб его туда взяли. Клетуса часто звали на разные празднества не как сына Кидонеса, а как знаменитого воина, но он всегда отказывался. Хотел отказаться и в этот раз, но тот фагр так упрашивал, говорил, что его сын будет счастлив увидеть Клетуса, и без Клетуса празднество не удастся, и помимо всего прочего упомянул, что на пир придет сарап по имени Амма́р(1).

— Кто такой Аммар?

— Это один из ближайших соратников Набианора. Он приехал в Гульборг, чтобы подготовить всё к приезду пророка. Вроде бы Аммар был в хирде Набианора, когда тот еще не стал гласом божьим. Всем известно, как Набианор прислушивается к своим бывшим хирдманам, и что нет никого преданнее их.

— Значит, ты хотел понравиться Аммару? — спросил я, забыв и об угощении, что принес Лавр, и о вине.

— Верно, — кивнул Клетус, а вместе с ним и Хальфсен.

Порой я даже не замечал, что слова фагра пересказывает толмач, будто сам Клетус говорил на нордском или я так хорошо выучил фагрскую речь.

— Потому и затеял ссору?

— Потому я вообще пошел на этот пир, — улыбнулся Клетус, — а уже потом затеял ссору. Ни с кем другим бы ссора не вышла, остальные знают меня и мои умения, потому ни за что бы не согласились на поединок. Да и с тобой всё пошло не сразу. В Годрланде думают, что норды грубы и глупы, одним словом — варвары, но ты и твои люди вели себя подобающе, даже зацепиться было не за что. Еще и твой толмач не хотел пересказывать мои слова, а наговорил я немало.

Я гневно глянул на Хальфсена, но тот лишь пожал плечами:

— К чему повторять пьяные речи? — а потом продолжил: — Клетус считает твои поступки на пиру достойными восхищения. Мало кто из благородных юношей вмешался бы в поединок даже ради собственного брата! И хотя фагры кичатся своей нравственностью, великодушием, умом и порядочностью, но только дикий норд вступился за рабыню и уберег ее от смерти.

— Как состязание помогло тебе? Ведь мои хирдманы выиграли половину поединков!

— Эти состязания Клетусу пришлись не по душе, потому он уговорил того господина устроить еще два — между хёвдингами. И Клетус со своей стороны выбрал именно такое, которое должно было привлечь внимание Аммара.

— Почему? — я подался вперед, следя за каждым словом Кидонеса.

Чем больше я слышал о Набианоре, тем больше он меня интересовал. Хотя бы потому, что это единственный воин, поднявшийся выше двадцатой руны, которого я встречал. Я видел в нем и того, кем я должен стать, и того, с кем рано или поздно придется сразиться. Мне нужно знать все его слабости!

— Набианор же перешагнул четвертый порог. Его сила огромна, на людях он сдерживается, чтоб никого не ранить, но в своих покоях или когда один, он отпускает ее. Не давит, как это делал Теаген на нашем состязании, а просто отпускает. И уже это тяжело выносить сторхельтам и хельтам. Потому в его дружину берут тех, кто способен выдерживать давление его рунной силы.

— Даже не сарапов?

— Он умеет делать людей верными. В его дружине воины из разных земель, — Клетус помолчал и спросил сам: — После моего состязания я готов был проиграть тебе в следующем, но ты выбрал поединок. Зачем? Ты же видел, как я дерусь!

— Я хотел тебя победить!

Клетус, услыхав мой ответ, переглянулся со своими хирдманами и протянул руку:

— Достойные слова! Клянусь своим мечом, я счастлив, что встретил тебя. В Гульборге давно не осталось честных людей.

У меня язык чесался спросить, каков дар Клетуса, но я старательно давил это желание. Негоже такое спрашивать! Вдруг он тоже захочет это узнать? Я же не отвечу.

— Благодарю, что не держишь обиды.

На этом мы распрощались с Клетусом. Ульверы разбогатели на пятьдесят илиосов, а фагр получил дорогой меч и стал дружинником Набианора. Как по мне, неплохая сделка.

Спустя пару дней после прихода Клетуса к нам постучался неожиданный гость — сам Сатурн Пистос. Конечно же, он знал, и где его сын, и что с ним. Милий каждый день ходил туда-сюда, отчитывался перед господином, приносил одежду Феликса и всякие мелочи, без которых тот не мог прожить. Потому я опешил, увидев Сатурна на своем пороге.

Пистос лишь на мгновение зашел во двор, чтоб глянуть на сына, и жестом позвал меня внутрь дома.

— Мой господин здесь не из-за Феликса, — сказал Милий из-за спины Сатурна. — Он пришел к тебе.

— Говори, — кивнул я, а сам послал Хальфсена за Простодушным и Рысью.

— В последнюю седмицу к моему господину пришло немало писем от знакомых и почти незнакомых людей. Все вдруг захотели позвать сына господина Пистоса на различные приемы и празднества, даже на семейные. Никогда прежде молодой господин не был настолько желанным гостей! И вот что занимательно: в каждом письме была приписка о том, чтобы господин Феликс захватил с собой гостей из Северных земель. Господину Пистосу стало любопытно, почему вы стали так интересны.

— Ты ведь рассказал ему про тот пир? — нахмурился я.

— Конечно. Но, может, ты знаешь что-то, чего не знаю я?

— Скажи своему господину, что я плохо понимаю и фагрский язык, и фагрские души.

Пистос рассмеялся, услышав пересказ моих слов.

В комнату вошли Херлиф с Леофсуном, и мне сразу стало спокойнее.

— Мой господин отобрал среди приглашений те, на которые вам стоило бы сходить.

— Это нужно нам или твоему господину? — сразу спросил Простодушный.

— Есть и те, и другие, — ничуть не рассердился Пистос. — На те, что нужны мне, вместо Феликса пойду я. Эти письма помечены красной печатью. Остальные будут полезны твоему хирду, там ты сможешь познакомиться с хозяевами Арены, договориться об охоте или тварях для новых рун, найти новые задания и подружиться с законниками, что помогут с долгом.

— А чего они хотят? — это уже сказал Рысь. — Как нам стоит себя вести?

— Вы можете вести себя как угодно. Если сделаете что-то не так, все решат, что вы просто северные варвары. Судя по слухам, больше всего впечатлили три хирдмана. Кай — из-за спасения рабыни. Рыжий юноша, что вмиг победил клетусовского воина. И главное — тот неугомонный любовник, без него можно даже не приходить.

Затем Пистос махнул Милию рукой, тот вытащил из сумы несколько писем, положил на стол, но одно протянул господину.

— А вот сюда тебе нужно пойти непременно! Это приглашение от Арены на празднество в честь приезда Набианора. Для твоего хирда уже выделены места, а еще вам предлагают сразиться на Арене с тварями. Всем хирдом! Сколько тварей и какой силы — на твое усмотрение. Ульверы сейчас у всех на устах, и Арена хочет зазвать еще больше гостей на ваш бой.

Биться на потеху фаграм? Зато снежные волки прославятся на весь Гульборг! А еще мы получим нужные нам руны. Может, я смогу заполучить еще несколько хельтов? Да и Хальфсену пора становится хускарлом. Зря он, что ли, толком не ест и не спит? Всё думает, как бы вымолить подходящий под хирд дар.

Я еще не успел ответить, как Пистос продолжил:

— Только ваша одежда не годится для Арены. Да и для пиров не очень.

— Бабский наряд не надену! — тут же выпалил я. — И бороду брить не дам.

— Нет, этого никто и не просит. Наоборот, вы слишком обычно выглядите. Вам нужно что-то такое, чтобы любой с первого взгляда бы понял: вот снежные волки.

— На Северных островах мы носили плащи, сшитые из шкур снежных волков, но они давно истрепались. Да и жарко здесь, глупо кутаться в шкуры.

— Может, меховые шапки? — предложил Пистос. — Или только волчьи хвосты в волосах? Броши в виде волка? Нет, слишком мелко. Раскрасить лица? Нет, всё не то.

Вольноотпущенник что-то сказал своему господину, тот радостно согласился, и лишь после этого Милий обратился к нам:

— Господин предлагает сделать волчьи маски. Каждому хирдману — немного другую. Выкрасить их в цвет волос: тебе, к примеру, рыжую, — указал он на Рысь. — Тайна всегда нравится больше, чем явь.

— Зачем нам прятать лица? Мы же не измененные, а сейчас не Вардрунн, чтобы надевать личины.

— Это хорошая мысль, — сказал Рысь. — Только личин надо сделать больше. И всякий раз ульверы будут надевать разные личины, кроме тебя, меня и Аднтрудюра. Пусть фагры угадывают, сколько нас всего.

И Простодушному почему-то эта задумка пришлась по душе, хотя мне любые личины напоминают о нашем празднике Вардрунн, когда люди обряжаются тварями и обманывают Бездну плясками. В конце концов Херлиф с Леофсуном меня убедили.

Личинами занялся сам Пистос: заказал по двадцать масок у разных мастеров. Еще он прислал одежду, которая по виду весьма походила на нашу, только узоры на ней были чудные, непривычные. Хорошо, что оружие не надо было менять!

И вскоре я с пятью ульверами отправился на первое празднество.

1 Аммар — в пер. означает верный, надежный.