Сага о Годрланде

Глава 8

Занавеси отдернули, и я увидел ту же комнату, в которой почти ничего не изменилось, разве что девки забились в дальний угол, да пропали фрукты со столика.

В ближнем конце комнаты стоял Набианор, ткань с его головы была сорвана, и я ясно видел его блестящую лысину. Он воздел руки к небу и заговорил.

На сей раз я толкнул Хальфсена, чтобы тот пересказал слова пророка.

— Он говорит, что привык считать Годрланд своим вторым домом. Верил, что люди здесь от всего сердца приняли Бога-Солнце. Он не забирал их дома и земли, не отнимал рабов и скот, а наоборот — даровал истинную веру, открыл глаза на ложных богов и дал возможность вознестись на небеса. Он даже сохранил эту Арену и позволил устраивать игры, не ради пустого веселья и пролития крови, а ради возвеличивания отважных воинов, чтобы каждый человек в Гульборге знал тех, кто сражается ради людей. И чем вы отплатили? Черной неблагодарностью! Подослали крысу, чтобы та убила его! Конечно, Бог-Солнце защитил свои уста!

Солнцезарные на Арене расступились, меж ними протащили окровавленного человека. Служители быстро поставили столб, к его вершине прибили поперечную балку, так что она походила на руку, вытянутую в сторону, и к ней подвесили несостоявшегося убийцу. Его запястья плотно охватывала толстая цепь. Одежду с него срезали, оставив полностью обнаженным, и лишь в конце сняли тряпку, закрывающую его лицо.

Люди на скамьях разом выдохнули. Даже мне стало не по себе.

Это же Клетус!

Его знал весь Гульборг, ведь он совсем недавно красовался на Арене, восхищая своим мастерством.

Я не порицал его стремление убить захватчика, но почему сейчас? Здесь? На что он надеялся, попытавшись убить Набианора, будучи всего на одиннадцатой руне? Ладно, если он был хотя бы сторхельтом… Но хельт? Против человека вдвое сильнее его?

А Набианор распалялся больше и больше. Хальфсен пытался пересказать его речь, но вскоре застыл с открытым ртом. Люди вокруг, особенно те, что побогаче, попадали на колени и уперлись лбами в пол, потом повалились и верхние ряды, хотя я сомневался, что те знали хоть слово по-сарапски. Даже мне захотелось опуститься наземь и склонить голову, словно на мои плечи навалилась невыносимая тяжесть.

Солнцезарные спешились и встали на одно колено.

— Вниз! — сказал я, удерживая стаю.

И ульверы сползли под скамьи, чтобы не выделяться среди остальных.

Речь Набианора уже не лилась напевным ручейком, а громыхала над Ареной, била молотом, пронзала жгучими молниями и давила свинцовой тяжестью. Слышались стоны, кряхтение и стенания низкорунных горожан.

Я постоянно встряхивал через стаю тех ульверов, кто хоть немного разумел сарапский. Феликсу стало совсем дурно, и мне пришлось указать на него Живодеру. Бритт, кстати, переносил воздействие сарапского дара легче всех, потому легко протиснулся меж сидевшими под скамьями ульверами, ткнул Пистоса в плечо, тряхнул, похлопал по щекам, а потом ударил его поддых. Когда пытаешься вдохнуть и никак не получается, сразу забываешь о любых словах, кем бы они ни были сказаны!

Наконец это закончилось. И началась казнь.

Солнцезарные вскочили на коней и закружили по Арене. Время от времени кто-то из них вырывался из общего круга, подъезжал к подвешенному за руки Клетусу, ударял его копьем и вновь вливался в скачку. Били не насмерть, а вскользь, сдирая кожу, разрывая мясо, обнажая кости. Клетус раскачивался, вращался на цепи и молчал, лишь прикрывал глаза в момент удара. Редко кто из Солнцезарных целился в лицо или живот, чтобы ненароком не убить его. И даже так вскоре Клетус стал похож на истерзанный кусок мяса. На ногах не осталось ни единого целого лоскутка кожи, руки изорваны до костей, на спине кое-где белели ребра, один глаз вытек, выбитый неудачным ударом, щека вспорота до уха и выбито несколько зубов. Но Клетус всё еще молчал.

Зрители выли и кричали при каждом ударе, радуясь необычному и кровавому зрелищу.

Я с трудом отвел взгляд от казни и посмотрел на Набианора, но того уже не было на месте. Его комната была пуста, и вся личная дружина тоже ушла. Тогда я встал. За мной поднялись и ульверы.

Каким бы человеком ни был Клетус, какие преступления бы ни совершил, умирал он достойно! Пусть в его руках не было оружия, пусть он гол и жалок телом, но дух его крепок и силен. И он должен обрести доброе посмертие! Жаль лишь, что он не рожден нордом и потому не попадет в дружину Фомрира, но, может, старые фагрские боги примут его?

Казнь длилась до самого заката. Лишь когда померк последний солнечный луч, Клетус наконец получил долгожданный смертельный удар, пронзивший его насквозь.

Многие горожане остались на ночь прямо на скамьях Арены, но я решил вернуться в дом. Там я кликнул Лавра, потребовал накрыть стол и подать самого крепкого вина. Клетус заслужил хотя бы тризну, если уж достойного погребения ему не видать.

Лишь когда в голове слегка зашумело, я решился спросить у Хальфсена, что же говорил Набианор. Но наш толмач так усердно пил, да еще после трехдневного поста, что уже толком не мог говорить.

— Коршун?

— Многого я не понял, — покачал головой полусарап, — моя мать была всего лишь рабыней и говорила просто, а Набианор говорит иначе. Даже со знакомыми словами я не всегда догадывался, о чем речь. А под конец вряд ли хоть кто-то его понимал.

— Смерть, — вдруг сказал Феликс по-нордски. — Тьма. Ужас. Голод.

— Да, он говорил о страхах и наказании. Каждый, кто помыслит дурное против него и бога, умрет в муках, его дети умрут в муках, души его предков будут прокляты, его земли станут бесплодны, его скот падет, корабли утонут и даже рабы его будут страдать.

Ну, помнится, первый встреченный мной солнечный жрец говорил примерно то же самое, всё стращал и худым посмертием, и дурной жизнью.

— Тулле! Ты хотел увидеть Набианора. Теперь ты его увидел. Что скажешь?

Мой друг устало потер лицо:

— Его сила чудовищна. Я его почти не различал за нитями, которые тянулись от него во все стороны. Зато Клетус был чист, без единой нити.

— Это как? Разве такое бывает? Разве Набианор не привязывает к себе свою дружину?

— Все дружинники и все Солнцезарные накрепко привязаны к пророку. Настолько крепко, что умрет он, умрут и они. Но ни одной нити не вело к Клетусу. Хуже другое: теперь нити протянулись ко всем, кто был на Арене, даже к ульверам. Самые тонкие у тебя, у Живодера и у меня.

— И что в тех нитях? Как они нам могут помешать?

Тулле обвел нас взглядом, криво усмехнулся и сказал:

— Надо убить Набианора!

Меня слегка ожег страх и тут же растаял. Живодер воткнул нож в стол. Некоторые ульверы отпрянули назад, даже в свете масляных ламп было видно, как побледнели их лица. Коршун закашлялся, поперхнувшись вином, Рысь выронил чашу, а Феликс вовсе слетел на пол, скрючился и зажал уши руками. Хорошо, что Хальфсен уснул, осоловев от хмеля.

— Видишь? — спросил Тулле. — Одна лишь мысль о смерти Набианора пугает.

— Можно ли оборвать эти нити?

— А ты и впрямь думаешь…

— Нет. Но я не хочу, чтобы мои хирдманы хоть как-то были привязаны к тому ублюдку.

— Тонкие я могу убрать, а остальные придется истирать потихоньку.

Леофсун поднял чашу, зачем-то понюхал, скривился и отставил в сторону.

— Я завтра не пойду на Арену, — сказал он.

Пистос пробормотал что-то на фагрском.

— Феликс тоже, — пересказал Рысь.

Я и сам сомневался. Возможно, завтра там будет биться Лундвар, который, кстати, так и не вернулся. Если он погибнет, кто заберет его тело и похоронит? Но сталкиваться с Набианором в третий раз мне не хотелось.

— Может статься, пророк не покажется на Арене, — заметил Простодушный. — Да и дружинникам он не будет верить так, как прежде, начнет перепроверять каждого.

Разумно. Если Набианор и придет, то лишь на третий день, когда будут самые главные бои. Значит, завтра можно и сходить.

Так что с утра мы снова потащились на Арену, оставив дома Пистоса, Рысь и Сварта, выкупили новые места и уселись.

Сегодня зрителей было меньше, кое-где виднелись незанятые скамьи, да и многие ложи для благородных пустовали. Мы невольно поглядывали на зал Набианора, уже без ковров, подушек и столиков. Может, он и впрямь решил больше не ступать на Арену, где его пытались убить?

Потом начались бои, перемежаемые выступлениями лицедеев. И хотя всё выглядело в точности, как вчера, ощущалось оно иначе. Не так громко кричали зрители, подбадривая бойцов, не так весело смеялись над кривляниями карликов, не столь щедро бросали медь и серебро на окровавленный песок.

Лундвар вышел на Арену ближе к полудню вместе с двумя десятками воинов со сходными рунами, а против них выпустили одну хельтову тварь. Вообще, хирд из хускарлов легко справится с такой тварью, только эти воины не были хирдом. Лундвар, вон, даже языка не понимал. Не сразу я догадался, что в этом и заключалась суть: многие из хускарлов не знали ни фагрского, ни сарапского, их собрали с разных земель и из разных племен. Так что поначалу воины больше мешали друг другу, чем помогали, бранились, двое даже подрались, забыв о твари. Но малу-помалу опытные бойцы притирались, сходились в пары и тройки в зависимости от брони и оружия. Когда же тварь уже изрядно потрепали, в дальних концах Арены открылись тайные двери, и оттуда вышли еще твари, послабее.

Двоих лучников, стоявших поодаль, разорвали на месте, зато остальные заметили новую угрозу и быстро поменялись местами. Копья удерживали хельтову тварь на месте, а мечи, топоры и булавы принялись за тварей поменьше. Медленно воины перемололи Бездновых отродий, а потом добили и последнюю. Я не понял, кому досталась благодать с нее, но Лундвар выжил, скорее всего, получил желанную руну, и этого было достаточно.

Мы посидели еще немного, но Отчаянный всё не шел. Через стаю я чувствовал, что он где-то здесь, на Арене, только почему-то не выходил к нам. Неужто он договорился на другие бои? У него дури хватит!

Тем временем начались скачки на колесницах. И Арена сразу же оживилась, видать, гульборгцам нравилось смотреть на хрипящих коней, слушать треск сталкивающихся повозок, дышать пылью из-под копыт. Они выкрикивали имена возниц, яростно потрясали кулаками, словно желая подстегнуть лошадей, вскакивали на скамьи.

Хальфсен сказал, что заезды будут идти до вечера, так что я решил уйти. Некоторые ульверы захотели остаться, ну и пусть их, только толмача я забрал с собой.

А дома меня уже ждали. Двое фагров, хельт и хускарл, и обоих я уже видел на этом самом месте. Это были хирдманы Клетуса, что приходили с ним сюда для передачи илиосов. Имен их я тогда не услышал, да и сейчас не особо жаждал узнать. Для чего они пришли? Потребовать вернуть золото? Или затаили гнев за тот пир? Хорошо, что Рысь остался дома, иначе они могли бы вырезать наших рабов, и как тогда бы я оправдывался перед Жирными?

Впрочем, Леофсун выглядел спокойным, даже улыбался. Видать, уже успел переговорить с фаграми.

Я смыл с себя пыль и пот, выдул кувшин прохладного вина, разведенного водой, и лишь потом уселся за стол. Хальфсен, настороженно поглядывая на гостей, встал за моей спиной. Тулле, Рысь, Сварт и Феликс тоже захотели послушать, с чем пожаловали фагры. Не хватало Простодушного, который решил остаться на Арене.

— Это хирдманы Клетуса Кидонеса, — Хальфсен начал с того, что мы и так знали. — Хельта зовут Доме́тий, он был побратимом и заплечным Клетуса, а хускарла — Севи́р. И они пришли просить у тебя убежища.

— «Убежища»? — переспросил я, хотя сразу понял, о чем речь.

Если бы кто-то попытался убить конунга Рагнвальда, то казнили бы не только убийцу, но и всех мужчин его рода, кто уже получил первую руну. Рунных женщин отдали бы в жены, а безрунных продали в рабство. Что уж говорить про хирд? Рода хирдманов, скорее всего, не тронули бы, а вот их самих тоже полагается казнить. И казнили бы их мужчины пострадавшего рода, чтобы получить за них благодать.

— Клетус отрекся от рода, потому его родичей не тронут. Наверное. А вот хирдманов уже ищут. Некоторые успели уйти из города, в основном, те, кому было куда идти, но этим, ближникам Клетуса, деваться некуда. Дометий видел, как ты встал во время казни Клетуса, он сидел среди зрителей, потому и решил попроситься к тебе.

— Этого мало, — встрял Рысь. — Почему именно к нам?

Хельт замялся, переглянулся с хускарлом и с неохотой ответил.

— Говорит, что с нордами им выжить и сбежать из города будет легче. Вы часто ходите в личинах, под которыми не понять, норд там или фагр. К тому же рано или поздно вы уйдете из Гульборга, иначе бы не жили в доме живичей, а перебрались к покровителю. Они готовы покинуть Годрланд навсегда.

— Готовы они… — пробурчал я. — А что будет с нами, если вас поймают здесь?

Дометий промолчал.

— Клятая Бездна, — взревел я, — как же не хватает Милия! Хальфсен, спроси у Феликса, он должен знать.

Но Пистос тоже развел руками.

— Как решит Набианор. Либо убьют, либо выгонят из Годрланда.

— Мы здесь до весны, а значит, пробудем еще месяца два. За это время вас отыщут. Или рабы проговорятся. Почему вы не ушли раньше? Неужто Клетус не предупредил вас?

Хельт покосился на хускарла.

— Никто из хирда не знал, зачем он пошел в дружину Набианора. Только Дометий.

Хускарл ошеломленно уставился на своего товарища, потом опомнился и как давай браниться.

— Молчать! — рявкнул я и ударил по столу. — Потом поговорите. Дометий, рассказывай всё.

Клетус появился на свет в богатом и знатном роду. Когда он вышел из-под женской опеки, к нему приставили раба для присмотра, это и был Дометий. Так что всё взросление Клетуса проходило у него на глазах.

Отец Клетуса был человеком жестоким и властным, он успевал присматривать и за обширными землями по всему Годрланду, и следить за немалым числом клиентов(1), которым оказывал покровительство. Только вот покровительство Кидонеса мало чем отличалось от рабовладения. Он вникал во все дела, забирал почти все доходы, оставляя лишь на пропитание и дальнейшую работу, нещадно избивал тех, кто осмеливался утаить хоть немного серебра. Но никто не жаловался. Да и кто бы их выслушал?

С сыном он общался мало, одним из его развлечений было выпустить рунную силу хускарла и смотреть, как страдает и плачет ребенок. Конечно, он никогда не доводил Клетуса до предела, но хватало и толики давления.

Клетус ненавидел отца. Он жаждал поскорее набраться сил и убить его. Потому еще до получения первой руны Клетус учился драться и кулаками, и мечом, и верхом, и пешим. Впрочем, отец это увлечение поощрял, даже нанимал опытных воинов и говорил, чтоб те не щадили мальчишку.

А потом пришли сарапы.

Когда в дом ворвались чужие воины в непривычных доспехах, Клетус все еще ходил безрунным, потому Дометий переодел его в простую одежду и спрятал среди рабов. Отца тогда сильно избили. Что происходило в женском крыле, мальчик, к счастью, не видел, зато отчетливо слышал и уже понимал.

Какое-то время Кидонес бесновался, пил до беспамятства, забыл про дела, а потом вдруг опомнился, объехал свои земли, встретился с клиентами. В дом то и дело приходили незнакомые люди и подолгу говорили с отцом Клетуса за закрытыми дверьми. Порядки в доме стали еще строже, с женой Кидонес перестал видеться вовсе, попросту запер ее в женских комнатах, посылал туда еду, рабынь для ухода и не более.

А потом его, как и многих других отцов благородных семейств, вызвал к себе Набианор, что прибыл в город после того, как закончились беспорядки.

С той встречи вернулся уже совершенно другой Кидонес. Он своими руками убрал статуи фагрских богов, выкинул картины и приказал стереть фрески, повесил в главной комнате золотой круг и начал молиться ему. Он выпустил из заточения жену, подобрел к сыновьям и каждый вечер говорил с ними о величии Набианора и его милосердии.

Удивительно, но Клетус возненавидел отца еще больше. Тот отныне казался ему жалким трусом, который испугался угроз и стал прихлебателем захватчика. Потому сразу после получения первой руны Клетус ушел из дома и стал бойцом Арены. Дометий последовал за ним.

Став хускарлом, Клетус отрекся от рода, хотя был первым наследником, среди свободных бойцов Арены выбрал лучших и сделал их едиными отрядом. А когда добрался до хельта, то забрал хирдманов и ушел с Арены. Его отец, несмотря ни на что, поддерживал сына, дал ему золото на оружие и корабль, помогал как мог, и Клетус принимал дары, хоть и отказывался говорить с ним. Он считал, что отец делает это не из добрых побуждений, а потому, что ему внушили такое отношение к сыновьям. Да, к тому времени уже стало известно о даре Набианора, и как он действует на людей. И Клетус умом понимал, в чем причина перемен в отце, а сердцем не хотел принять. Наверное, именно тогда он и решил убить Набианора. Чтобы избавить отца от чужого наваждения.

Изначальная задумка Клетуса была иной. Он должен был прослужить в личной дружине Набианора несколько лет, стать сторхельтом, войти в доверие и лишь потом нанести удар. Почему он вдруг передумал, Дометий не знал, но предполагал, что всё дело в речи Набианора. Может, Клетус увидел, как пророк вновь заколдовывает тысячи и тысячи людей, и захотел прекратить это? Он всегда приходил в бешенство, когда сталкивался с ворожбой и подобными дарами.

— Так каков был дар у самого Клетуса? — спросил я.

Дометий пожал плечами, зато ответил Тулле:

— Он умел обрывать нити. Любые. Как иначе объяснить его чистоту? Он ушел из дома и оборвал нити к родичам. Он ушел из хирда и оборвал нити с теми, кто ходил с ним бок о бок несколько зим. Да и нить Набианора, которую должны были на него наложить, тоже сумел порвать. Редкий дар!

— Он, поди, и не знал об этих нитях, — возразил Рысь. — Как же тогда он сумел получить такой дар?

— Неважно, какими словами ты говоришь об этом. К примеру, Клетус с первой руны хотел уйти из дома, но не мог: жалел мать, беспокоился о брате и всё еще любил отца. Потому он просил у богов ледяное сердце или умение оставлять прошлое за спиной. Недаром став хускарлом, он сразу же ушел из рода.

— А как же он выстоял против рунной силы?

На сей раз Дометий кое-что сумел сообщить:

— Клетус с детства учился выстаивать против нее. Даже наставников всегда просил не сдерживать силу и сражался под ее давлением. К тому сторхельту, который был на пиру, он ходил каждую седмицу и выстаивал там по полдня. Иначе бы его не взяли в дружину Набианора.

Я задумчиво почесал в затылке. Разговоры разговорами, а решать что-то нужно. Брать хирдманов Клетуса или не брать?

Нам уже давно нужны новые люди, причем сильные, не ниже хускарла, и опытные. Два десятка хирдманов — только курам на смех. «Сокол» легко вместит и пять десятков. Хирд Клетуса не зря славился на весь Гульборг, и мне хотелось заполучить этих воинов. Но сумеем ли мы их скрыть до самого отъезда? И не захотят ли они уйти, едва мы покинем эти земли? Например, в Альфарики. И снова беда с речью: они не понимают наш язык, мы не знаем их, а все время полагаться лишь на Хальфсена и Рысь… Мало мне двух безъязыких бриттов было?

— Сколько вас и какие у вас дары? — спросил Леофсун.

Их было шестеро, два хельта и четыре хускарла. Дометий хорош в обороне, никто не мог сдвинуть его с места, когда он стоял со щитом. Второй хельт — тот самый меткий стрелок, что обошел Стейна. Хускарл с даром в силу, которого одолел Рысь. Пловец, что мог не дышать дольше обычного человека. Ловкач. И еще один издалека чует любую живность, будь то тварь, человек или просто зверь, к тому же умеет определять их размер.

Насчет последнего Дометий отдельно пояснил, что это важное умение на Арене, где зачастую выпускают зверей или тварей с неожиданной стороны. А тот хускарл через стены и затворы слышал, где собираются открыть потайную дверь, потому что чуял тепло оттуда.

Хорошие дары. Четыре боевых дара, один для выслеживания и один на всякий случай. Это изрядно усилит хирд.

Я переглянулся с Тулле и Рысью. По Леофсуну было видно, что ему тоже пришлись по душе дары фагров. Если бы не стая, я бы и не подумал брать этих воинов к себе, но стая-то была. И я легко могу их принять, могу разделить их дары на всех.

— Тулле?

Полужрец поднял веко над пустым глазом, вздохнул и сказал:

— У этих двоих нет крепких нитей. Была одна, но оборвалась. У них и впрямь нет родни или семьи. Самые старые нити тянутся меж ними самими. Есть от Набианора, едва заметные — наверное, от речи на Арене, но их легко оборвать. Значит, они не знают сарапского языка.

Слова Тулле стали последней каплей на весах, и я сдался.

— Хорошо. Пусть приведут остальных. Я беру их.

1 Клиент — лицо, пользующееся чьим-либо покровительством.