Сага о Годрланде

Глава 12

Измененный неспешно выпрямился, опираясь на руки. В нем еще угадывались черты фагра, черные кудри обрамляли раздувшееся посиневшее лицо. Ярко-желтые глаза сверкали яростью.

— Прости. Я должен был прийти раньше.

Я шел к нему, отпихивая трупы тварей.

— Ты хорошо держался.

Со скамей что-то кричали. За спиной измененного дрогнула решетка.

— Это моя вина.

Измененный взревел и прыгнул на меня. Я схватил его за горло левой рукой, посмотрел в безумные золотые глаза. Там уже не было человека, только тварь. И я снес топором половину черепа.

Из проема выскочили новые твари. Уже не прыгуны. И уже не на двенадцатой руне. Зачем?

Жучиные жвала на раздутом мешке морды распахивались и схлопывались с мерзким треском, длинное шипастое тело, между ним и головой — пучок тараканьих лап. Четырнадцать рун. Следом — тринадцатирунная. Твари не спешили выйти на солнце, словно привыкая к жаре и свету. Их тела переплелись, но лапами они отпихивали друг друга, от чего это кипящее месиво подергивалось. Когда они добрались до первого дохлого прыгуна, то набросились на него, разрывали его плоть когтями, жвалами пропихивали черную плоть в пасти.

— Брат? — окликнул меня сзади боец. Он и впрямь оказался нордом.

— Не подходите, — сказал я, не оборачиваясь. — Не хочу снова убивать измененных.

— Ты один не справишься. Это драпсы. Их тела — как густая смола. Оружие вязнет в их плоти, липнет, тяжелеет. Лучше бить издали, а у тебя топор.

— Я не один, — усмехнулся я и посмотрел наверх.

Ульверы уже захватили всю арену. Простодушный приставил нож к горлу Лукия и что-то втолковывал ему через Хальфсена. Свистун, Слепой и Дударь сгоняли гостей в кучу, а Феликс кричал на фагрском, подгоняя перепуганных господ. А вот воины Брутссонов что-то не спешили нападать на нас

Я потянулся к стае, позвал к себе Квигульва и Трудюра. Еще Дударя, ему давно пора стать хельтом. И трое ульверов тут же перепрыгнули через решетку. Нет, четверо. Еще Живодер.

— Синезуб, возьми! — я указал на копье убитого Силана.

Квигульв единственный, кто пришел на пир без оружия, слишком уж оно приметное было.

Твари, как их там, драпсы, дожрали дохлых прыгунов. Теперь их тела раздулись, как бурдюки, и сожранное месиво ходило внутри ходуном.

Несколько ульверов пробились сквозь людей Брутуса в пристройку, и я слышал через стаю, как они сражаются внутри, чтобы открыть нам проход. А где Ловкач? Где клетусовский воин? И стоило мне подумать о нем, как мой дар нащупал его. Я засомневался на мгновение, но все же втянул его к своим волкам. Поздно сомневаться, теперь он либо с нами, либо мертвец.

— В сторону!

Я отпрыгнул, и Квигульв вогнал копье прямо в раздутое брюхо драпса. Дернул на себя и вытащил его вместе с изрядным куском медленно сползающей твариной плоти, крутанул древко, тупым концом отбил морду вбок, а заодно отряхнул наконечник. Видимо, боги забрали у Синезуба половину разума, чтобы вложить его в мастерство копья. Трудюр быстро, едва заметными ударами, делал насечки на толстой коже ближайшей твари, откуда тягучими толчками выпучивалась густая жижа. Живодер обошел драпсов, запрыгнул на спину одного из них, пробежался к морде, схватился за жвалы одной рукой и вогнал меч прямо в глотку. Тварь это не убило, но заставило позабыть о Трудюре. Дударь же пошел к бойцам.

Ну а теперь можно и подраться!

Я подскочил к твари, которую бил Квигульв. Из ее ран туго вылезала густая жижа. Где у этой мерзости сердца? Но я начал с лап. Запрыгнул на место, где тулово соединялось с пузырем-головой, замахнулся и отсек сразу две лапы. Драпс пробулькал что-то, поднял заднюю часть тела крючком и как плюнет оттуда. Я едва успел отскочить. Квигульв, хвала богам, тоже. Густой шматок растекся по телу дохлого прыгуна. Я снова взлетел на спину драпсу, отсек еще две лапы, увернулся от плевка из задницы и повторял до тех пор, пока тварь не плюхнулась на разбухшее пузо. Она извивалась, как посоленная пиявка, щелкала жвалами и плевалась сгустками, пока мы с Квигульвом ее на пару рубили.

Когда она наконец перестала шевелиться, ее тело исхудало чуть ли не вдвое, вся арена была покрыта плевками. Зато я понял, где хранятся ее сердца — в самой середине бурдючной головы.

Всплеск благодати. Живодер с Трудюром расправились со своей тварью.

— Скоро! Скоро я приду! — орал безумный бритт, полыхая десятой руной.

Дернулась решетка. Я махнул бойцам и Дударю, чтоб шли к нам. Волки знали, что за дверью свои.

Весь покрытый красной кровью оттуда вышел Вепрь, но то была не его кровь.

— Тут клетки с тварями. Как с ними быть?

— Где бойцы?

Норд поспешил ко мне:

— Ты хёвдинг?

— Я! Где вас держали?

— Не в клетях. Мы же не рабы… не все рабы. Выходим сражаться по доброй воле.

— Продавать свой меч на потеху, — я покачал головой. — Где?

Мы прошли через длинную пристройку, где и впрямь стояли клети из толстого поблескивающего железа, явно с примесью твариных костей и чего-то еще. Одно только оно стоило, как наш корабль, если не больше. В клетках бесновались разные твари от десятой до пятнадцатой руны.

— Привести остальных бойцов. Дударь, Вепрь, Эгиль и Херлиф пусть получат по десятой руне. Если что-то останется, дать руну Свистуну. Хальфсену тоже, если захочет. Вырезать сердца тварей. Одну тварь оставить живой, и лучше самую сильную.

Затем я перешагнул через тела зарубленных охранников и вышел наружу. Через Простодушного я знал, где все гости и хозяева пира, и направился туда. Херлиф согнал их в кучу и стоял, небрежно помахивая чистеньким мечом. Мда, среди них явно не было подобных Клетусу.

— Глянь, какие смирные! — сказал Простодушный. — У них половина воинов — выходцы с Арены, а тем представление почему-то пришлось не по вкусу.

Я зло посмотрел на перепуганных Брутссонов. У Лукия опухла левая щека, и он постоянно сплевывал кровью.

— Херлиф, там тебе благодать причитается. Иди к Вепрю, я тут сам. Хальфсен, скажи им: да, мы варвары. Мы не знаем грамоты, не читаем книги, зато мы знаем, что такое честь! И что такое справедливость.

Один из сыновей Брутуса что-то выкрикнул.

— Спрашивает, почему гневаетесь. Спрашивает, не оскорбили ли они наших богов? Если да, то они готовы задобрить их, порадовать любыми дарами.

— О да, скажи, что они разозлили наших богов. Но самое главное — они разозлили меня!

Снова слова Брутссонов:

— Они готовы заплатить виру за оскорбление. Хотят выкупить свои жизни. Предлагают двести илисов за человека.

— Скажи, что норды справедливы. Я не стану их убивать.

Но Брутссон не замолкал, он толком и не слушал Хальфсена, а всё выкрикивал что-то и выкрикивал.

Вспышка руны. Вскоре еще одна. Затем еще… Я видел, как крепчают огни моих хирдманов. Осталось только накормить их твариными сердцами! На каждого уйдет по меньшей мере полдня. Слишком долго. Квигульву я такое не доверю. Да и Альрик советовал, чтоб я сам вел своих хирдманов, каждого из них.

Рядом бормотал что-то Хальфсен, но мне было не до речей фагров. Я уже всё решил.

— Кай! — воскликнул смутно знакомый фагр. Кажется, мы с ним виделись на других пирах. — Я всего лишь гость, как и ты! Я не знал, что Брутусы нарушат закон! Ты же слышал, я предложил тому воину место! Я не знал!

Сзади подошел Простодушный.

— Закончили?

— Да. Бойцы ждут возле арены. Одну тварь мы оставили, как ты и просил.

— Сколько сердец?

— От пятнадцатирунной три. Еще от тварей поменьше — шесть. С тех, кто на тринадцатой руне и ниже, я не брал. На Хальфсена не хватило.

— Хорошо. Брутссонов — на арену. Остальные пусть смотрят.

Херлиф кивнул, ничуть не удивившись. Он спокойно махнул рукой, мол, вперед. И эти благородные господа поплелись куда велено, как стадо овец. Только один попытался дернуться, но ему хватило пинка, чтобы одуматься.

И снова я дивился, что не чувствую ярости или гнева. Мои кишки словно покрылись льдом. Слова вырывались прежде, чем я успевал их обдумать. Всё, что я видел сейчас перед собой, — это желтые глаза. Последний взгляд Альрика.

Я задел кого-то плечом и остановился от удивления. Не сразу понял, что передо мной один из бойцов арены. Видимо, я шел, опираясь только на чувство стаи, забыл, что помимо пленников и ульверов тут есть и другие.

— Прости, вождь, — сказал тот, кого я толкнул.

Я моргнул, прогоняя видение. Девять бойцов. Два знакомца на десятой руне и семеро на девятой. Все без толковой брони, зато с оружием, причем самым разным. И сами они тоже были разные: три фагра, сарап, норд, чернокожий, двое похожи на живичей и еще один с такой мордой, словно его изжалили пчелы: глаза-щелочки, широкие скулы и округлый подбородок с тоненькой полоской бороды.

Норд вышел вперед:

— Хёвдинг! Мы… мои друзья хотят…

Я нетерпеливо прервал его:

— На Арену или ко мне? Решайте сейчас.

Норд неуверенно оглянулся на своих соратников.

— Эти господа. Ты их убьешь?

— Нет. Но они вряд ли выживут.

— Тогда мы с тобой. У тебя же есть корабль?

Эти слова словно сдернули с меня пелену и заставили оглянуться.

Изгаженная твариной кровью и трупами яма, посередине которой — шесть сыновей Брутуса. Испуганные фагры, рассаживающиеся по скамьям. Бойцы арены, что смотрят на меня с надеждой и воодушевлением. Чуть в стороне, под присмотром ульверов, обезоруженные охранники Брутссонов.

Всё еще можно остановить. Пока не поздно. Отпустить хозяев пира и гостей, отвести бойцов обратно в гульборгскую Арену, может, заплатить виру за убитых тварей. И мы снова вернемся в город, будем ждать тяжбы с Жирными, играть в затрикион, слушать сплетни Милия…

Всего лишь надо закрыть глаза на уродов, что нарочно сотворили из человека тварь. Всего лишь!

А передо мной стоял Альрик. Тот Альрик, что сразился с Торе Длинным Волосом ради незнакомого мальчишки. Тот Альрик, что вливал хмельной мед в глотку замерзшего Рыбака. Тот Альрик, что гневно отчитывал меня. Тот Альрик, что брел по грудь в болотной жиже. Тот Альрик, что спорил с рыжим торговцем. И тот Альрик, что стоял в цепях во дворе лекаря.

— Выпустите тварь, — тихо сказал я.

— Нет, господин! Не надо! — закричал один из тех, кто должен был защищать Брутссонов, но не стал. — Прошу! Они же казнят нас.

Я махнул ему, чтоб подошел.

Тоже норд. Мне даже показалось, что я его где-то видел.

— Волк?

— Да, господин, здесь меня зовут Ликосом. Волком по-нашему. Прошу для них пощады. Нас уже и так высекут, но если убьешь их, нам всем конец.

— А если бы ты стоял там, на арене? Если бы ты выбирал между Бездной и смертью?

— Потому мы не мешали вам. Сами бросили оружие.

— Если пощажу их, простят ли они свое унижение?

Волк опустил голову:

— Не простят. Даже если не смогут убить, в Гульборге вам жизни уже не будет. Брутус дружен с наместником Набианора в Годрланде. Меня вот отдали сюда за бесценок, — горько усмехнулся воин.

— Как это «отдали»? Ты ж свободу на Арене получил. Я своими глазами видел!

— Я и так был свободен, но бился не только ради рун и славы. Хотел пойти к благородным, они много золота платят, жениться хотел, детей… Но сарапы эти! Для Солнцезарных Волк слишком плох, для обычного воина — чересчур хорош, вот меня и отдали Брутусу. Пусть не отдали, а сказали пойти к нему за жалкие пятнадцать илиосов в год или, мол, иди из Гульборга куда хочешь. Лучше б сразу на тот хирд согласился.

Слушать скулеж мне было скучно да и некогда.

— Скажи тем, кто бросил оружие: Брутссонов я не пощажу. Толковые воины мне в хирде нужны, а бестолковых могу переправить в Альфарики или на Северные острова, — и заорал, глядя прямо на Ликоса: — Выпускай!

Тяжелая решетка медленно поползла наверх. Хвала Скириру, ульверы разобрались, как там двигать клети, чтоб тварь руки не откусила, и как открывать дверь, чтоб она сразу на арену выходила.

Брутссоны задергались, затряслись со страху. Один попытался подпрыгнуть наверх, но и яма была глубока, и железные прутья мешали.

— А оружие? — воскликнул Лукий. — Дайте нам оружие!

— Дайте, — небрежно сказал я и отвернулся.

Что шестеро карлов могут сделать со сторхельтовой тварью? Но пусть хотя бы попытаются сразиться.

— Что дальше? — спросил Херлиф.

Дальше? Верно, ведь еще есть дальше. Не подумал о следующем ходе.

Я могу сжечь всё поместье Брутуса вместе со случайными гостями, рабами, плясуньями и скотом, и вряд ли кто сумеет отыскать виновных. А можно…

— Ликос! — рявкнул я.

Норд с трудом оторвался от кровавого зрелища на арене и подбежал ко мне.

— Да, хёвдинг!

— Возьми тех, в ком уверен, иди в поместье. Там закрой всех, чтоб до утра не выбрались.

— Может, лучше их всех…

Я устало посмотрел на норда:

— Делай, как я сказал. Если кто драться полезет, убить. Свистун, Хальфсен, Квигульв! Вы с ним!

Простодушный, словно бы не слыша криков из ямы, воплей и мольбы, спокойно сказал:

— Надо забрать своих из Гульборга. Отчаянный, Видарссон, Лавр и эти… Мы не приготовили припасы, воду, скарб у нас тоже в городе. Та же броня! Копье Синезуба.

Я вынул табличку Пистоса из мошны, подбросил ее в воздух, поймал. У ворот стражники знали, сколько нас ушло, увидят, сколько пришло.

— Надо послать Рысь и Феликса, — продолжил Херлиф. — Рысь спрячет руны, коли что, Феликс, как благородный, проведет людей. Вепря отправить к «Соколу», пусть готовит к отплытию. Только чтоб провел корабль подальше от гавани, куда-нибудь поближе к нам. Рысь через стаю найдет.

— Делай, — кивнул я. — И Брутус… С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Простодушный кивнул и поспешно ушел.

По арене неспешно ползал огненный червь, вминая людские и твариные тела в песок. У Брутссонов не было ни единой надежды, только хускарл седьмой руны может пробить столь толстую шкуру.

Через свой дар я ощущал, что делают ульверы. Часть хирдманов удалялась в сторону города, часть рыскала в поместье, Ловкач с Коршуном провожали гостей вниз, к клеткам, где прежде держали тварей. Праздник в честь ушедшей богини удался. Надеюсь, ей понравилось пиршество!

Я стоял и смотрел на червя. Он изрыгал немного огненной жижи, ждал, а потом пожирал обугленные тела. Давным-давно, целых пять зим назад, такая тварь чуть не уничтожила мой родной город, а сейчас она ползает на арене, пойманная в ловушку. Жалкая. Никчемная. Слабая.

И я вновь прыгнул в яму. Червь не мог не услышать мою силу, но ничуть не встревожился и продолжил жрать трупы. Размахнувшись, я вогнал свой топорик в его тело по рукоять. Мог бы и глубже, но опасался, что деревянное топорище обуглится или даже загорится. Оглянулся, увидел в стороне копье со сломанным древком, видать, его кинули для Брутссонов, отпрыгнул, подхватил его и вонзил в рану. Червь дернулся, завертелся на месте, покатился на меня, я же перескочил через него и снова: топор, обломок копья. Топор, копье! Топор, копье! Отскочить от огненного плевка. Топор, копье!

Жгучие капли летели во все стороны, несколько попало мне на кожу, но я смахнул их, почти не чувствуя боли. Потоки горячей жижи заливали арену. Тварь уже не дралась, а хотела бежать, подползала к краям арены, вздымала свой тупой обрубок. А я рубил и колол. Рубил и колол до тех пор, пока червь не содрогнулся в последний раз.

Только тогда я остановился. Рубаха на мне тлела и расползалась десятками дыр, но кожа под ней была целой. И ожоги на руках уже затянулись. Надо было оставить больше тварей.

Сверху спрыгнул Простодушный и принялся разрубать червя на куски.

— Сердца, — коротко пояснил он.

Верно. Сердца.

Вытащив еще шесть сердец, мы прошли через пристройку, где сейчас сидели взаперти гости Брутссонов, и направились в поместье. Херлиф был во всем прав. Нам нужны припасы, нужна вода, нужно сберечь твариные сердца.

Ликос справился с поручением, он убил нескольких воинов, что были преданы Брутусу, остальные, услыхав о том, что случилось на арене, согласились уйти с нами. Меня не удивило, что почти все убитые были сарапами. Семью Брутуса вместе с рабами и вольноотпущенниками Ликос закрыл в винном погребе и завалил дверь так, чтобы даже хельту пришлось немало повозиться, прежде чем он сумеет выбраться.

Меня покоробило, что Волк и его приятели уже нацепили на себя драгоценности, набрали целые мешки с разной утварью и таскали их на себе, боясь выпустить из рук. Но при этом никто из них не озаботился припасами, бочками с водой, никто не встал на страже у распахнутых ворот.

Я подошел к первому попавшемуся воину, вырвал у него мешок с добычей и швырнул наземь.

— Это моё! — воскликнул он на фагрском. — Хочешь — сам себе набери!

Оплеуха, подкрепленная всеми дарами стаи, и он рухнул прямо на свой мешок. Там что-то загремело.

— Хальфсен! — взревел я.

Толмач выскочил из какого-то сарая.

— Я дал свободу! Я убил сыновей Брутуса! И все добро здесь принадлежит мне! Мне и моему хирду. Кто не согласен — выйди и скажи мне в лицо.

Хальфсен повторил то же на фагрском.

— Да кто ты таков, малец? — подошел еще один воин. Хельт, фагр, на вид зим тридцать, а то и больше. Крупный, на голову выше меня. Скорее всего, дар в силу. — Не видел тебя на Арене. Да и плевать! Ты давай не шуми. Тут всё по-честному: кто что…

Не дослушав, я выхватил топорик и вогнал хельту прямо промеж ног.

Хоть он наверняка прошел немало битв на Арене, но всё же привык к правилам, к тому, что бои начинаются лишь по взмаху, лишь на песке. Там он был готов ко всему, а вот к жизни вне арены пока не приспособился.

— Мое имя — Кай Эрлингссон. Я хёвдинг снежных волков. Кто пойдет против моего слова — умрет.

И я рассек горло хрипящему и корчащемуся на земле хельту.

Бездновы фагры, только что смотревшие на меня с усмешкой, посмурнели. Один даже бросил мешок и потянулся за мечом. И тогда, наконец, показался Ликос, который всё это время скрывался за одной из дворовых построек. Он замахал руками, закричал на фагрском, что, мол, это и есть тот самый норд, что вступился за бойцов арены. И что именно я решаю, брать их к себе на корабль или нет.

Я кивнул Волку, тот поспешно подбежал.

— Отныне тебя зовут Хундр, пёс. Не дорос ты до волка. Всю добычу сложить вот сюда в кучу. Собери припасы. Надо хотя бы на седмицу-две на… Сколько пойдет со мной, кроме тех, что с арены?

— Четыр… тринадцать, — глядя на труп, сказал Хундр.

— На пять десятков воинов. Найди бочки, налей в них воды пополам с вином. И просто вино тоже прихвати. Нужны повозки и кони.

— Да, хёвдинг! — он склонил голову.

— И вот еще что… Пока они не научатся говорить по-нашему, в ответе за них ты. Еще одна такая выходка, еще раз кто-то тявкнет на меня или моих хирдманов — спрашивать буду с тебя. Понял?

— Да, хёвдинг!

И Хундр поспешил убраться. Вскоре у моих ног выросла целая гора всякого добра: от кошелей с илиосами до дорогого шелкового платья, от серебряных чашек до вышитых подушек. Браслеты и кольца воины тоже поснимали с себя.

Бойцы с арены подошли ко мне. И норд от их лица спросил, приму ли я их в свой хирд.

— Как тебя зовут? Откуда ты, чей сын?

— Дагейд, сын Ислейва. На арене выступал под прозвищем Белый Лев из-за… — он взъерошил свои длинные светлые волосы. — Родился в деревне Фростванн(1).

— Дагейд, я возьму вас в хирд, но говорить буду только с тобой. Ты отвечаешь за своих собратьев, пересказываешь мои слова, учишь нашему языку.

Он приложил кулак к груди и кивнул.

— Закройте ворота, охраняйте поместье, приглядите за ареной. Ни с кем не разговаривать, если что, звать меня.

Норд снова кивнул.

— И еще, Дагейд. Я дам твариные сердца для тебя и твоего друга. Постарайся не шагнуть за грань.

Глаза Льва сверкнули, но больше он ничем не выказал свою радость.

Осталось дождаться хирдманов из Гульборга и корабль. И мы уйдем отсюда.

1 Фростванн — в пер. с древнескандинавского ледяное озеро.