Сага о Годрланде

Глава 3

Пиршественный зал был самым большим в терме. Там хватило места и для пары десятков столов, и для лавок, обшитых мягкими тканями, и для нескольких музыкантов, и даже для плясунов. На празднование первой руны пришли почти две сотни гостей, и еще столько же народу крутилось возле, обслуживая, подавая, убирая и развлекая.

Пока мы купались и ходили из комнаты в комнату, я и не видел, что за люди пришли сюда, а вот сейчас, сидя за столом, смог окинуть взглядом всех разом. В середине зала устроились отцы семейств, уважаемые мужи под сорок-пятьдесят зим, среди них были и сарапы. Левую часть зала заняли мальчишки, скорее всего, дети тех самых мужей и приятели перворунного юнца. А справа сидели парни от двух до трех десятков зим, и мы волей-неволей оказались среди них.

Разговоры в каждой из групп велись свои. Мальчишки не могли усидеть на месте, то и дело вскакивали, разглядывали окровавленный меч, показывали, как бы они убили того раба. Взрослые мужи вели степенные беседы, по серьезным лицам было понятно, что обсуждали они далеко не пиршество. А на нашей половине, судя по всему, велись словесные битвы, в которых мы никак не могли поучаствовать из-за незнания языка. Милий, хоть и обещал помогать с фагрскими речами, сказал, что это пустые разговоры и незачем их повторять. Но я же видел насмешливые взгляды этих фагров!

Вино лилось рекой. Мальчишки быстро захмелели, да и много ли им надо, безрунным и перворунным? В зал вбежали девушки в тонких накидках, завиляли бедрами, затрясли руками, зазвенели колокольцами на браслетах. Наплясавшись, они застыли на месте в странных позах. И юнец, в честь которого был пир, с трудом поднялся из-за стола, схватил пару ближайших девок и побрел в другую комнату.

— Тот господин говорит, что его сын станет сегодня мужчиной еще раз, — пересказал шутку Милий.

Глядя на вихляющую походку юнца, я засомневался, что у него достанет сил. Поди, уснет сразу, как только ляжет.

Фагры поднимали чаши, произносили речи, смеялись, смотрели на плясуний, на уродцев, что пришли им на смену. Пир как пир, разве что побогаче наших и почему-то в бане.

После уродцев в зал вбежали новые плясуны, только они не столько плясали, сколько прыгали, кувыркались прямо в воздухе, изгибались так, словно из них вынули все кости. Я вспомнил о рыжем бритте Фарлее, который даже ходил по улицам так, будто выступал перед толпой зрителей. Один раб ловил апельсины и снова подбрасывал, сначала-то апельсинов было всего три, но потом ему стали подкидывать еще, он их тоже ловил. И так, пока не стало казаться, будто у него не две руки, а по меньшей мере десять. Трехрукий Стейн так тоже умел, но он был хельтом с даром на быстроту рук, а тут обычный трэль!

Потом пирующие один за другим начали задирать головы. Там, на высоте трех-четырех ростов, была натянута веревка, а по веревке, осторожно переставляя ножки, шла девочка, зимами не старше Ингрид. Тоненькая, гибкая, в нелепой короткой юбке, она красиво взмахивала руками и переступала босыми ногами, пока не оказалась над пиршественным столом. Опять же ничего особенного, многие ульверы могли пробежать по вытянутым веслам «Сокола», не плюхнувшись в воду, но это была всего лишь безрунная рабыня!

Вдруг мимо девочки пролетела брошенная кость. Кто-то из пирующих решил полюбоваться не только на ловкость рабыни, но и на ее падение? Пьяным мальчишкам понравилась эта затея, и вскоре наверх полетели фрукты, овощи, жареные перепелки, куски рыбы и косточки. Конечно, спьяну большинство промахнулись, и все эти объедки полетели вниз, на тех, кто бросал, но часть всё же попала в девочку. Она зашаталась, замахала руками, точно всполошенная птица, сделала несколько шагов и всё же оступилась.

Я не собирался тут ни во что лезть, хотел всего лишь приглядеть за Феликсом да повеселиться, но меня словно подбросило на месте. Я запрыгнул на стол, пробежал между блюд, подпрыгнул и подхватил девчонку, прежде чем та успела испугаться. Подхватил и сразу пожалел, что это сделал. Наверное, Бездна меня попутала! Вспомнил дом, Ингрид, и вот что вышло.

Фагры вокруг загомонили. Кто-то хлопал, кто-то явно разозлился, кто-то толкал мою ногу, кто-то кричал на меня, брызгая слюной. Я спрыгнул со стола, не сбив ни одного блюда, и отпустил девчонку. Та сразу же убежала к своим сородичам, что уже не кувыркались и не швырялись апельсинами, а перепуганно смотрели на нас. Гомон не прекращался, пока главный господин не встал и не сказал несколько слов. Все рассмеялись, снова заиграла музыка, плясуны снова затеяли свою чехарду, только веревка под потолком пустовала.

Я уже думал, что всё улеглось, как чей-то голос что-то громко сказал на фагрском. Знакомый голос. Я оглянулся и увидел за столом того самого фагра, что не пустил мой хирд к водопою в пустошах. Как его? Клетус чего-то там…

— Милий! Перескажи!

Вольноотпущенник нехотя сказал:

— Он говорит, что не знал, что норды такие добрые и чувствительные. И немудрено, что он тебя так легко побил тогда.

— Всё перескажи, — прошипел я сквозь зубы.

— Говорит, что слабаки — они всегда слабаки.

— Скажи, что я сражусь с ним хоть сейчас! И покажу, кто тут слабак.

Клятый фагр лишь расхохотался.

— Он говорит, что уже всё видел. И сейчас ему лень вставать ради такого неумехи.

— Неумехи?

Милий замялся.

— На самом деле, он сказал: «Ради такого дурня, что руны поднял, а драться не научился».

Вокруг нас все смеялись, а я всё больше наливался гневом. Особенно потому, что сам также смеялся над бриттландцами из рунного дома, а тут оказался на их месте. Но ведь я далеко не таков! Я хорошо дерусь, и мои руны… Нет, не все мои руны получены в боях, но почти все.

Клетус сказал еще что-то, я зло глянул на Милия, и тот послушался.

— Говорит, что хоть ты и успел получить еще одну руну, но он всё равно легко побьет тебя, — ощутив мой взгляд, фагр добавил: — Как бродячую псину.

В пустошах Клетус говорил учтивее, а тут либо из-за вина, либо из-за приятелей, что ловили каждое его слово, зарвался. Я привычно потянулся к поясу, но там ничего не было. Привычная одежда, топор, поясной нож — всё осталось в комнате при входе.

Мне на плечо легла чья-то рука, я дернулся, резко повернулся…

Там стоял краснощекий фагр с сединой, хозяин пира. Он улыбнулся и мягко заговорил.

— Он просит простить господина Клетуса Кидонеса, — пересказал Милий. — Клетус — один из лучших воинов Гульборга, привык к славе и не всегда ведет себя подобающе. Но господин просит не омрачать праздник его сына лишними смертями, к тому же вы под покровительством самого Сатурна Пистоса, а господин Пистос — его давний друг.

По нашим обычаям нельзя оскорблять хозяина дома, в котором тебя угостили едой и пивом, и отказать ему в такой просьбе я не мог, потому кивнул и сел обратно за стол. Впрочем, спускать оскорбления Клетусу я тоже не стану, просто поквитаюсь с ним после пира. Либо Милий, либо Феликс знают, где живет этот напыщенный фагр.

— Феликс пропал, — вдруг сказал Рысь.

Я посмотрел на то место, где сидел Пистос. Мы с Квигульвом, Рысью и Милием сели вместе, а Феликса окликнули его старые приятели, и он устроился немного поодаль. Теперь там зияла немалая прореха: ушел не только Пистос, но и те, кто был с ним рядом. Я треснул кулаком по столу, в очередной раз привлекая чужие взгляды. Люди вокруг Клетуса снова рассмеялись, но в Бездну их! Куда делся Пистос? Как? Когда?

— Я засмотрелся на плясунов, — покачал головой Леофсун.

Квигульв тоже толком ничего не мог сказать. Да и я тоже хорош, загляделся на трэлей!

Люди часто вставали из-за пиршественного стола, уходили, приходили. Некоторые, обожравшись, шли в отхожие места или чтобы ополоснуться, полежать и покряхтеть под руками сильных рабов, разминающих спину. Да мало ли куда? Фагрская баня вполне велика, в ней легко затеряться, особенно когда столько людей вокруг.

— Пошли. Надо его найти!

И хоть нам в спину снова полетел смех, я даже не дернулся. Что смех? Это ж не стрела, убить не сможет. Но с Клетусом мы еще увидимся. Увидимся, обсудим, кто из нас слабак и что сильнее: топор или меч.

Двери почти всех комнат и купален выходили на огромную площадь, посередине которой и был устроен пруд, дно и стены коего были выложены мелкими цветными камешками, и, чтобы быстрее отыскать Феликса, мы разделились. Я поочередно влетал в каждую из комнат, осматривал лица и уходил. Как же голые люди все схожи! Особенно фагры. Я несколько раз думал, что нашел Пистоса: те же черные кудри, тощая спина, но всякий раз это оказывался не он.

Вскоре мы собрались возле пруда. Пистоса мы так и не нашли.

— Меня не пустили в пару комнат, — сказал Рысь.

— И меня в одну, — добавил Квигульв.

Хмм, меня пытались не пустить, но я попросту отодвинул охранника и вошел. Он там что-то кричал, но я ж всё равно не понимаю их речей. Впрочем, Пистоса там не было, зато я увидел того самого перворунного юнца, что пускал слюни в подушку, и девиц рядом с ним я что-то не приметил.

— Показывай, что за комнаты!

Милий поспешил следом, говоря нам в спину:

— Так нельзя делать! Часто на пирах проводят тайные встречи, и если вы просто так ворветесь на такую, вас могут и убить.

— Пусть попробуют, — рыкнул я.

Возле первой закрытой комнаты стояли двое хельтов, и при них оружие было. Милий поговорил с ними и покачал головой:

— Молодой господин сюда не приходил.

Один охранник встрепенулся:

— Норды? Откуда сами? Я из Хандельсби.

— Сторбаш, — отозвался я, невольно расплываясь в улыбке. В чужих краях радуешься лишь от звуков родной речи. — Рад бы поговорить, да подопечного потерял. Значит, не проходил здесь молодой и загорелый дочерна фагр?

— Может, и проходил, — хохотнул норд. — Их тут много ходит, но в эту дверь он не входил, клянусь бородой Фомрира. Пустить я тебя не могу, сам понимаешь.

— Твоего слова достаточно! Ну, бывай! Я тут со своим хирдом, Кай Эрлингссон со сноульверами. Заходи, коли чего!

Возле второй закрытой комнаты стоял всего лишь трэль, и из-за двери просачивался странный запах, от которого засвербело в носу.

— Нельзя! Нельзя! — сказал раб, загораживая путь.

Я удивленно глянул на Леофсуна. И из-за него Рысь не заглянул внутрь? Побоялся шумихи? Потом оттолкнул трэля, рванул дверь и вошел внутрь.

Это была длинная и довольно узкая комната. Возле входа стояли жаровни, в которых тлели какие-то пахучие травы, они-то и издавали ту вонь, что я учуял снаружи. В носу защекотало еще сильнее, я несколько раз чихнул, потер ноздри, но легче не стало. Я чихнул еще раз.

В полумраке, за завесой дыма, я видел человеческие тени, но не мог разобрать лиц. Безднов Феликс! Чего ему за столом не сиделось? И вонь еще эта… Я снова чихнул. В носу уже не чесалось, а прямо-таки зудело, словно туда засунули осиное гнездо, еще и глаза заслезились.

— Ну! Ищите Пистоса! — прогнусавил я.

Кое-как я побрел, заглядывая в лица осоловелым фаграм. Откуда-то вынырнул веселый парень и предложил выпить, подсунув мне под нос чашу. Я потянул воздух, но ничего не разобрал, дым от жаровен настолько въелся, да и нос забился мокротами. Я громко чихнул и утер лицо. А весельчак всё не отставал, что-то лепетал, пихал Безднову чашу, пришлось взять ее, выплеснуть питье на пол и оттолкнуть дурня.

Потом я разглядел парочку у стены, что терлась друга о друга телами и стонала, сквозь слезы мне почудилось, будто там Пистос. Ему что, рабынь в отцовом доме не хватает? Или песчанки надоели? Чихая, протирая глаза и бранясь, я подошел к милующимся, схватил парня за кудри и задрал его голову. Нет, не Пистос. На мгновение застыл, еще раз протер глаза — второй тоже оказался мужиком. А тот, кого я схватил, не разозлился, а улыбнулся, протянул руку и погладил меня по животу. От неожиданности я с силой отшвырнул его, и кудрявая голова с хрустом ударила по лицу второго, брызнула кровь, но я уже отходил в сторону, с омерзением вытирая руку о свою накидку.

— Нашел! — крикнул Рысь откуда-то из глубины.

Там, видать, стояли еще жаровни, а мне от вони становилось всё хуже. Нос распух и не дышал вовсе, глаза ничего не видели из-за пелены слёз, еще и в горле зачесалось. Если не уберусь отсюда прямо сейчас, вскоре вовсе задохнусь.

— Та… кхе-хе, — закашлялся я, — тащи его к двери!

Я брел обратно наощупь, уже слепой и дурной, пока меня не подхватил под руку Квигульв и не выволок наружу. Рысь, увидев мое лицо, охнул и повел в ближайшую купальню, где я долго полоскал голову в воде, прежде чем смог хоть что-то разглядеть.

— Разве это не яд? — всё еще покашливая, выдавил я. — Они же потравятся все!

Но Леофсун и Синезуб выглядели обычно, у них даже глаза не покраснели.

— Не яд, — сказал Милий. — Это дурман, от которого люди забывают о заботах и лучше засыпают. У нас такой часто жгут в спальнях или возле маленьких детей. Тут, конечно, слишком много надымили, но никто не травится.

Почему же тогда я чуть не помер? А ведь даже однорунный Милий ни разу не кашлянул? Может, на тот дурман особый наговор на меня наложили? И Феликса утащили нарочно, чтоб я за ним пришел? Еще немного, и меня даже младенец смог бы прирезать.

— Что Пистос?

Голова трещала, как будто мне обухом топора затылок проломили.

— Жив! Вон лежит, — сказал Рысь. — Он снова нажрался этим непентесом. Вон как его срубило! Еле двигаться может.

Я оглянулся и увидел Феликса на лавке, он покачивался из стороны в сторону, щерил зубы и что-то бормотал себе под нос.

— Вот же погань, — выругался я.

Для того Пистос нас и звал, чтоб такого не было.

— Надо его искупать в ледяной воде! И уходим отсюда. А ведь только человека из него сделали…

Рысь с Милием пошли приводить Пистоса в чувство, а я залез в воду целиком, оттирая с кожи и волос въевшийся дым. Вскоре они вернулись, и мы поспешили к выходу. Больше я тут не хотел оставаться, на ходу потянулся к стае, больше ради дара Дударя, так как дурнота проходила слишком медленно. Коли придется драться, так лучше бы здоровым.

Мы уже почти подошли к комнате с нашей одеждой и оружием, как до моей больной головы дошло, что слышу поблизости еще одного ульвера. Лундвар?

Я остановился, глянул на Пистоса, что висел на плече Синезуба, на встревоженного Леофсуна.

— Отчаянный здесь. Прямо в терме! — сказал я. — Квигульв, дотащишь Пистоса к нам? Ни с кем не говори, никуда его не отпускай. Там Тулле с Вепрем разберутся. Милий, ты нужен как толмач.

— Сделаю! Он легкий! — пробасил Синезуб.

— Рысь, помоги переодеть его. Потом найдешь меня!

Леофсун кивнул.

А я схватил Милия за плечо и поволок за собой. Из-за всех этих колонн, статуй и множества комнат я не понимал, где именно Лундвар, чуял лишь направление, потому отыскал его не сразу.

Отчаянный стоял на песке арены, где уже не осталось и следа от крови убитого раба. А рядом с ним возвышался здоровенный черный хускарл, тоже на шестой руне, с коротким мечом и таким же коротким железным прутом. Лундвар держал свой прежний меч, который нынче был ему тяжеловат, и уже изрядно измочаленный щит.

Он бросил мимолетный взгляд на меня и снова уставился на своего противника. Вокруг арены стояли гости и криками подбадривали бойцов.

Я рванул было на арену, но Милий повис на моих плечах, яростно шепча:

— Это не настоящий бой! Лундвар же сам пошел на арену! Ему за это платят!

— Что? Но это же…

До меня медленно дошла мысль Милия. Верно! Лундвар же стал воином арены. Я вроде бы слышал, что они дерутся не только на большой арене, но и на всяких мелких пирах для увеселения. Их выкупают на время, а потом возвращают обратно. И раз Отчаянный не раб, то его и убить не должны. Или не так? В то время я мало интересовался ареной, ибо не собирался идти туда или тащить ульверов.

Единственное, чем я мог помочь, так это держать стаю. Отчаянный до сих пор не привык к своей шестой руне, ему казалось, будто он сильнее и ловчее, чем есть сейчас, и толика сил от хирдманов ему никак не повредит. Да и исцеления Дударя лишним не будет, Лундвар уже был в порезах и пятнах своей крови. Впрочем, это меня мало встревожило: с его даром он сам всегда нарывается на меч с самого начала битвы.

— И как дерутся наемные бойцы арены? Те, что не рабы. Ну, сколько они дерутся? Пока гостям не надоест или до первой серьезной раны?

Милий сглотнул и сказал:

— Смотря какая договоренность. Если запросят бой до смерти, то будет бой до смерти одного из бойцов. Плата за такой гораздо выше, потому на пирах, как этот, смерти бывают редко. Ну и свободные бойцы сами решают, соглашаться им на это или нет. Рабов, понятно, не спрашивают.

Я потер ноющий висок.

— Значит, этот бой может быть и до смерти?

Милий кивнул.

— И если так, то Лундвар сам на него пошел? Ему что, золота мало?

— Он же хотел поднять руны. Если он убьет противника, то получит благодать.

Верно! Отчаянному хватит дури согласиться на такое.

Я не стал спрашивать, что будет, если я помешаю бою. Не хотел знать. Не хотел выбирать между наказанием и возможной смертью своего хирдмана, причем тупой и бесполезной смертью. Лучше я сам потом прибью дурня! А пока я крепко держался за стаю и надеялся, что дары Сварта, Квигульва и Дударя помогут Лундвару.

Но он явно проигрывал.

Даже несмотря на свой собственный дар и немалую потерю крови, Отчаянный не был ровней чернокожему хускарлу. Тот и выше, и руки у него длиннее, а вёрткость вообще не хуже, чем у Черного мечника. Хускарл зло скалил крупные белые зубы, громко вскрикивал, когда бил, постоянно прыгал, уворачивался, а иногда принимал удары меча на железный прут. Если бы не примеси твариных костей в Лундваровом мече, тот бы уже растрескался.

Отчаянный же выглядел слабее и сам это понимал, от того его атаки становились все беспорядочнее и расхлябаннее. И его раны почему-то не затягивались! Да я и сам понял, что что-то со стаей не так. Попытался спрятать руны на манер Рыси, но ничего не выходило.

Тут как раз подошел Леофсун. Я ясно почуял его девять рун, значит, дар самого Рыси действует. Почему-то Леофсун, как только освоился с силой хельта, стал делать вид, будто он все еще хускарл, держал девять рун и днем, и ночью, и на людях, и в одиночку. Я спрашивал, зачем это, а он сказал, что хочет крепче овладеть своим даром.

— Ну и лучше иметь хотя бы одну тайну в запасе, — говорил он.

Я еще раз осмотрел огоньки хирдманов, вглядываясь в каждый из них, и лишь заметив Хальфсена, вспомнил кое-что…

Впервые ульверовские дары переплелись в бою за Сторборг, после смерти Гисмунда и получения Видарссоном шестой руны. Тогда впервые в хирде не осталось ни одного карла. А сейчас карл был — Хальфсен. Может, он и мешает нам передавать дары? Ведь у него самого никакого дара пока быть не может.

Железный прут врезался в ребра Отчаянного, он невольно застонал и опустил щит. Чернокожий хускарл взревел пуще прежнего, заглушив даже крики зрителей, высоко подпрыгнул и обрушился на скрюченного Лундвара. Кровь из новой раны залила всю рубаху.

Он не справится.

К арене понемногу стягивали гости, одуревшие от обильной еды и излишков вина, и добрый кровавый бой представлялся им неплохим развлечением после застолья. Я бы и сам с радостью посмотрел на сражение, если бы там не было моего хирдмана. И добро бы это был толковый бой! Ради богов, чести или хотя бы из-за дури. Но умирать на потеху жирных фагров?

Я шагнул на песок, в два прыжка перенесся к бойцам, перехватил прут чернокожего и слегка надавил. Тот сразу же остановился, его оскаленное и бешеное от злобы лицо мгновенно разгладилось. Хускарл опустил оружие, отступил назад и даже слегка поклонился.

Он не взаправду ярился, а лишь делал вид! Более того, мне почудилось, что он рад моему вмешательству.

Уже второй раз меня поносили на этом пиру. Фагры кричали, потрясали кулаками. Клетус, да сожрут его гнилые черви, тоже стоял тут, он кривил рот в усмешке и что-то говорил своим приятелям.

Я подхватил Лундвара и поволок его к выходу. Видать, он держался на арене из последних сил, на одной лишь гордости.

Милий поспешил за мной.

— Это нехорошо! Арена не любит, когда бойцы нарушают правила.

— Плевать! Если надо, верну ей плату.

Вдруг кто-то перегородил мне путь. Конечно же, Клетус.

— Перескажи каждое его слово, — быстро проговорил я. — Понял меня, Милий?

— Он говорит, что всегда знал, что слава нордов, как непобедимых и честных воинов, ложна. Или этот норд такой неправильный? Наверное, его мать была рабыней. А может, и отец тоже, ведь норды любят своих рабов! Едят с ними из одной миски, спят на одной кровати…

— Рысь, бери Лундвара и уходи.

Леофсун перехватил тело Отчаянного, но не успел я и шагнуть к Клетусу, как между нами снова вклинился краснощекий фагр.

— Милий, скажи ему, что я убью Клетуса. И не надо вставать меж нами.

Фагр положил руки мне и Клетусу на плечи. Тут же вспомнились те одурманенные парни, и меня передернуло.

— Кай, он не отговаривает вас от боя, но предлагает иные условия, — затараторил Милий.

— Ну?

— Господин говорит, раз уж вы хёвдинги, то вы не должны биться сами. Хёвдинг не обязан быть самым сильным, главное, чтобы его хирд всех побеждал. Потому господин предлагает устроить состязание между вашими хирдами, между фаграми и нордами.

— Здесь арена маловата для такого боя.

Милий пересказал мои слова и почти сразу ответил:

— Нет, это будет не бой. Господин и его гости придумают несколько состязаний. У какого хирда будет больше побед, тот и лучше. А чтобы сделать всё еще интереснее, то господин обещает дать щедрый приз лучшему хёвдингу.

Клетус посмотрел на меня с наглой ухмылкой и что-то сказал, а Милий промолчал.

— Милий! — рявкнул я.

— Клетус говорит, что драться с тобой ему уже неинтересно, ты слишком слаб. А вот посмотреть на силу твоих хирдманов ему хочется. Говорит, что не верит, будто все норды так слабы…

— Милий!

— Что все норды ничтожные сопляки, не способные вынести вида крови.

— Скажи, я согласен!