Сага о Годрланде

Глава 11

Коршун пнул первый попавшийся камень и покачал головой:

— Не, нет никого. Мож, дед ошибся?

Ерсус остался в лагере с пустынниками, но сюда он привел нас уверенно, говорил, что тут камненогов на всех хватит. Я готовился сопроводить еще двух-трех ульверов в хельты, а тут рунами даже и не пахло.

— Вепрь, Свистун! Проверьте!

Те наскоро обошли долину и вернулись с пустыми руками. Свистун нашел лишь обрубок твариной лапы.

— Значит, старик привел куда надо. Просто тут поохотились еще до нас.

Пришлось возвращаться к верблюдам ни с чем.

Милий поговорил с Ерсусом и сказал, что следующее подходящее место далековато, можем не успеть вернуться, прежде чем попортятся сердца. Мы не рассчитывали с первого же захода добыть всех нужных тварей, потому и припасов захватили немного. Всё же незнакомые места, новые твари… И мы поворотили к городу.

Хотя мы ушли из Эль-Кахира(1) всего лишь на пару седмиц, по возвращении его было не узнать. Никаких нищих, ободранных голодных сельчан, бесстыдных женщин и беспризорных детей, словно их всех повымела с улиц огромная метла. Ага, метла по имени Набианор!

Теперь взгляд повсюду натыкался на сарапов-воинов, которых даже в длинных халатах и с замотанными головами нельзя было спутать с бабами. Суровые бородатые лица, копья, щиты, на поясах — либо мечи, либо шестоперы, да и рунной силой от них шибало изрядно. Несколько раз мимо проехали конные всадники в пластинчатых доспехах поверх стеганых долгополых халатов. А однажды я приметил и всадников на верблюдах, причем верблюды походили на тех, что были у пустынников, не больше, чем дорогой верховой рысак на деревенскую заезженную клячу.

Чудно! Мы думали, что лучшие сарапские воины нынче в Бриттланде, но в одном Эль-Кахире их собралось не меньше нескольких тысяч, причем ниже хускарла не было никого, если не считать обслугу. Коршун чуял и сторхельтов.

Может, пророк решил захватить еще чьи-то земли? Вряд ли наши, уж слишком далеко отсюда до Северных островов, к тому же под нас удобнее собирать войска в Бриттланде. Или он задумал отбить захваченные тварями города? Насколько же сильнее станут его воины? Я попытался представить войско, состоящее сплошь из сторхельтов, и не смог. Вспомнить только битву сторхельтов в Сторборге! Там же чуть весь город не разлетелся в щепу от одной лишь рунной силы! Карлы валились без памяти, да и хускарлам пришлось нелегко! А что будет, если пятнадцати-шестнадцатирунных воинов будет не три-четыре, а сотня? Разве мир не рухнет под тяжестью их поступи?

В гостевом доме нас приняли ласковее и приветливее прежнего. Хозяин только что по полу не стелился и, казалось, едва удерживался от целования наших пяток. Мы расспросили его и узнали, что великолепный, милосердный и великий задумал очистить эти земли от тьмы. Он призвал лучших воинов Ардуанора, и те скоро отправятся на юг. Сельчан же временно поселили вне города, чтобы они своими стенаниями и жалобами не рассердили Бога-Солнце и не накликали чуму. Как только будет освобожден первый город, их отправят туда, чтобы они сразу принимались за работу. Иначе не миновать голода.

— Набианор что, тоже пойдет сражаться с тварями? — удивился я.

Нет, пророк не походил на ленивых изнеженных фагров из благородных родов, он умело управлялся с конем, да и невозможно получить больше двадцати рун, избегая опасностей. Его лицо было худым, тело — подтянутым, а взгляд — острым.

Только ведь конунг Рагнвальд явно не выслеживал лично тварей с земель ярла Гейра, для того есть ярлы, дружины и воины. Для чего пророку самому идти туда?

— Нет! — испуганно воскликнул хозяин гостевого дома. — Премудрый учитель не оскорбит воинов неверием в их силы! Каждый знает, что пророк света даже безбожных тварей может привести к свету, но зачем тогда нужны мы, его верные подданные, если он будет делать всё сам? Довольно и того, что воины услышат его мудрые речи!

— Воистину, — кивнул я.

Вечером, смыв с себя пот, кровь и песок, мы устроили пир в честь нового хельта — Квигульва, хотя без вина разве это пир? Ерсус сказал, что прежде вино можно было купить чуть ли не в любом доме Эль-Кахира, но сейчас, когда Набианор в городе, никто не осмелится продать его чужакам. Вдруг мы донесем на ослушников сарапам? Так-то на «Соколе» лежал один небольшой бочонок, но я решил его пока не трогать, надеялся, что это не последний наш хельт.

Так что мы пили кахву, сладкий асыр асаб и красный горячий отвар из каких-то цветков, ели крошечные мясные пирожки, у которых вместо теста листья, голубей с рисом, бобовые перетертые каши, обжигающую пряностями баранину, восхваляли храбрость Синезуба, любовались, как его новые зубы ловко рвут и перемалывают мясо. Но почти каждый сказал, что хельтом первым должен был стать либо Вепрь, либо Простодушный. Хорошо, что Квигульв прост и глуп! Он с улыбкой кивал словам ульверов, думая, что те его так хвалят.

— Кай, как думаешь, сколько хельтов у нас будет перед отплытием? — спросил Хальфсен.

— Пока все девятирунные не станут хельтами, не уйдем, — ответил я. — А остальные должны подобраться к девятой. И ты, толмач, тоже не отставай.

Милий сидел возле сына Пистоса, вполголоса пересказывал ему и Ерсусу наши речи. Феликс после пустыни чуток пришел в себя, не трясся как осиновый лист, не блевал и вообще поздоровел, но все еще был очень слаб, особенно для пятирунного. И Сварт по-прежнему приглядывал за ним.

— А я? — проблеял Феликс.

— Тебе бы для начала карлом стать! Рановато в хускарлы идти.

— Но у меня пять рун! Значит, я силен на пять рун! — воскликнул благородный фагр.

Я хмыкнул, глянул на Хальфсена, кивнул в сторону Феликса.

— Покажи ему, каков должен быть пятирунный воин.

Парни отодвинули столы, убрали подушки и сами отошли по сторонам. Феликс неуверенно поднялся на ноги, оправил рубаху и шагнул в середину. Хальфсен пробыл с нами уже почти четыре месяца, греб со всеми, учился биться и в глиме, и с оружием. Пусть он и жил рабом, пусть забивал голову разными языками да закорючками, но он норд! И нордская кровь в нем крепка! Так что он быстро повалил хлипкого фагра наземь, ухватив того за пояс и перекинув через себя.

— Нет! Так дерется только плебс! — возмутился Феликс. — Нас учат биться с оружием! Лук, копье, парамирий или спафий!

— Ну, из лука тут не пострелять. Копьем тоже не помашешь. Милий, что он там еще наговорил?

Раб пояснил, что парамирий — это что-то вроде меча, только с заточкой на одной стороне и слегка изогнутым лезвием, а спафий — это прямой годрландский меч, который носят почти все воины, что всадники, что простые дружинники.

— Дайте ему меч! Хальфсен, можешь порезать его чуток, но не калечь и не убивай.

Толмач серьезно кивнул. Фагр же взвесил Лундваров меч, поморщился — поди, тяжеловат для него, и встал в чудную позу, задрав оружие. Ну и к чему это? Разве враг или тварь станут ждать, пока ты раскорячишься, поставишь хитро ногу и вытянешь руку? Может, перед началом еще и спину размять, поясницу покрутить? Впрочем, Феликс начал первым, бил быстро, с выдумкой: то сверху рубанет, то снизу ковырнет, то наискось махнет. Хальфсен же не торопился, от ударов уходил уворотом, отступал, не пытаясь отбить. Оно и верно. У Лундвара меч крепкий, тяжелый, еще зазубрит легкий карлов клинок! Но в этом и его недостаток для Феликса. Тот не привык к такой тяжести, да и под его умения напрашивался меч полегче, побыстрее. Так что вскоре фагр вспотел, раскраснелся, задышал тяжело, и клинок его всё чаще смотрел вниз, а не на противника. Вот тогда Хальфсен кинулся вперед, легко отшиб меч вбок и упер лезвие в щеку Феликса.

— Вот и ответ, фагр! Ты слабый и никудышный. Рано тебе в хускарлы.

— Это меч плох! Он тяжел! Меня с малолетства учил опытный воин! Я сам убил тварь и получил пятую руну! Я не могу быть хуже! — закричал Феликс. — Я из благородного рода!

Ульверы, не глядя на него, поставили столы обратно, снова расселись на подушках и заговорили о своем. Я же смотрел на фагра и вспоминал таких же гордецов, как Феликс: Роальд Скиррессон, убитый мной свиноколом, Скирикр из Бриттланда… Все они считали себя лучше других лишь по праву рождения.

— И почему твой род благороден? Чем ты лучше меня или любого ульвера? — спросил я.

Милий поспешно пересказал мой вопрос.

— Как «почему»? Я знаю своих предков на пять колен назад!

— Я знаю свой род на двенадцать колен назад, могу назвать имя каждого предка и сказать, чем он был славен! Всякий норд знает свой род ничуть не хуже, если только не рожден рабом. А если всё же и был рабом, значит, род пойдет с него.

— Пистосы — потомки бога Сминфея и несут его сияющую кровь в своих телах!

— Все люди когда-то были вымешаны в котле Мамира, во всех течет кровь огнерукого великана Амту и кровь морского змея Урга. Если твоя прабабка и легла под какого-то бога, разве это делает ее детей лучше прочих?

— Мой дед сидел у ног конунга! Мой отец — один из богатейших людей в Гульборге!

Этот глупый фагр так забавно злился, краснел и орал, что ульверы даже заслушались его глупостями!

— А кто ты сам, без отца, без деда? — усмехнулся я. — О делах предков громче кричат те, кому больше нечем похвастать. Норды помнят своих дедов, рассказывают об их деяниях, гордятся, но похваляются лишь своими подвигами. Твой отец и впрямь хорош, но когда он умрет, останешься только ты! Слава предков не поможет тебе. Так чем хорош ты, Феликс Пистос?

Благородный муж не превосходил остальных хоть в чем-то. В языках и законах сильнее раб Милий, об окрестных землях больше знает калека Ерсус, а уж ульверы легко одолеют его в любом состязании. Так что Феликс ушел в угол и глубоко задумался. Надеюсь, не о том, как бы отравить или прирезать кого-то из моих хирдманов, иначе Сатурн Пистос не досчитается одного сына.

Раз уж зашел разговор об отцах и детях, мы вспомнили слова Набианора, сказанные на улочке Эль-Кахира, а потом перешли и на него самого. Ребята заспорили, сколько же рун у пророка и как он их получил.

— Сколько он прожил зим? Пять десятков, не больше. Поди, ему тварей со всех земель свозили! — уверял Отчаянный.

— Хлипковат он для двадцатирунного! — пробасил Видарссон. — Вон Ньял Кулак какой здоровенный был, а всего сторхельт.

Коршун прищурил глаза:

— Я сам его руны слышал! Как можно обмануть с рунами?

— Может, как я? — подал голос Рысь. — Я же могу безрунным обернуться!

— Любой может слабаком прикинуться, а как стать сильнее, чем есть? — возразил Эгиль.

— Это же от дара зависит, — напомнил Простодушный. — Если дар в силу, то станешь здоровенным. Вон Альрик, наоборот, усох. Да и Кай вряд ли дорастет до того же Видарссона.

— Так какой же у него дар? — задумчиво сказал я. — Милий, в Гульборге о том не говорят?

Раб быстро привык и есть за нашим столом, и говорить, как с равными. Наверное, уже мнил себя свободным, помня обещание господина.

— Говорят-то много, а где правда, где ложь — не разобрать. Могу спросить у Пистоса, благородные, поди, больше знают.

Феликс рассказал, что сарапы сочинили длинную сагу о жизни Набианора и записали ее — получилась целая стопка пергамента, что называется книгой. Фагры же переписали ее на своем языке, и всякий грамотей в Годрланде может ее прочесть. Сам юный господин тоже не раз ее читал и обсуждал со своими приятелями. Немало вина было выпито за спорами, правда там говорится или нет.

Мол, родился Набианор в богатом и знатном роду, на краю мира. Тогда его еще не называли пророком, его настоящее имя — Дахи́ из рода Сахилун. Дахи означает «обращенный к солнцу». Как и многие сарапские рода, Сахилун охотились на тварей и торговали, их люди бывали и в Годрланде, и в Эль-Кахире, и даже ездили на восток, покупали шелк у проезжающих караванов. Маленького Дахи было решено сделать кахи́мом, сарапским жрецом. Для этого его обучили грамоте и послали к старцам, чтоб он запомнил ритуалы, имена богов, какие племена и рода кому поклоняются. Он знал имена всех звезд на небе и умел заглядывать с их помощью в будущее.

Однажды Дахи прочел по звездам, что всем сарапам грозит гибель, да и не только сарапам, но и всем землям, всем людям и всем богам. Испугавшись, он спросил у неба, как остановить беду, но звезды молчали, молчала луна, и лишь солнце ответило ему. Бог-Солнце поведал, что тьма хочет поглотить всё живое, и спасутся только те, кто озарены светом и теплом. Тогда юный Дахи поклялся отцом и матерью, что спасет всех!

Но кто будет слушать маленького и слабого кахима? Дахи это прекрасно понимал, поэтому он пошел против воли рода и стал мухарибуном, пустынным воином. Он сражался с разбойниками, охраняя караваны, бился с тварями и рассказывал о Боге-Солнце всякому, кто согласится его выслушать. Над ним смеялись, его не раз колотили более сильные воины за богохульство, порой даже выгоняли из хирдов.

Всё изменилось после пересечения первого порога. Бог-Солнце услышал мольбы своего первого и единственного жреца и послал ему особую милость. Вскоре после этого Дахи собрал свой собственный хирд, который рос с каждым днем. К нему присоединялись и более сильные воины, чем он сам. А после преодоления второго порога Дахи вернулся в родной город, где впервые начал проповедовать открыто. Если не считать его хирд, первыми верующими в Бога-Солнце стали родители Дахи, его братья и сестры. Словом, самая близкая ветвь рода. Они отдали все богатства ради нового бога и распространения вести о нем.

Вскоре целый город склонился перед Дахи, которого начали называть Набианором, пророком света. Ему тогда было всего двадцать пять лет.

Дальше в книге рассказывалось, как Набианор словом и мечом захватывал города, племена и земли, объединяя всех сарапов, что прежде были разрознены и часто воевали друг с другом. Но Ардуанор, страна света, недолго прожил в мире. Пророк созвал воинов и сказал, что им нужно спасти погибающую во тьме землю.

Тогда сарапы направились сюда, в Свортланд, где твари к тому времени захватили чуть ли не половину плодородных земель. Здесь Набианор преодолел третий порог. Здесь он решил, что отныне слово о Боге-Солнце будет нести не только он, но и новые жрецы, которых Набианор назначал сам, при личной встрече, возлагал им руку на голову, даруя силу Бога-Солнца. Любопытно, что жрецами он делал не столько ученых и верующих людей, сколько опытных воинов, прошедших с ним немало сражений.

Хотя это не было написано в той книге, это Феликс добавил от себя. И еще сказал, что все воины, что когда-то были в хирде юного Дахи, ныне занимают самые почетные и важные должности. Например, главный солнечный жрец в Гульборге, что отвечает за весь Годрланд, тоже бывший мухарибун, хирдман Набианора.

— Так что у него за дар? — спросил Рысь.

— Мы много об этом спорили, — сказал Феликс. — Читали старые книги, где говорилось о богах и их дарах, спрашивали стариков, разузнавали о том, как дары растут и меняют людей. Больше всего о дарах, условиях и силе знают в Бхарате.

Я насторожился, ведь лекарь, который вроде как мог исцелить Альрика, был родом из этой страны.

— Изредка с караванами в Гульборг приезжают мудрецы из Бхараты, привозят свитки и книги, но их нельзя купить ни за золото, ни за драгоценные камни. Впрочем, мы ухитрились достать несколько, хоть и трижды переписанных с других переписей.

— Я думал, что ты лишь пил и гулял, — удивился я.

— Это уже потом. Мы развлекались по-всякому. Тогда мы искали способ стать сильными без сражений и заполучить нужный дар. Я, к примеру, хотел пить, не пьянея, ну или превращать любые вещи в золото одним прикосновением. В Бхарате думают, что человек получает тот дар, который заслуживает. Чаще всего, дар связан либо с самым большим желанием, либо с самым большим страхом, но не вообще в жизни человека, а именно в тот момент, когда получаешь шестую руну. Мудрецы описывали разные случаи. Например, пятирунный воин всю жизнь мечтал стать сильнее, но когда он заполучил шестую руну, очень сильно хотел пить и научился издалека чуять воду. А если ничего не бояться и не желать, то и дара никакого не будет.

Слова Феликса не особо удивили ульверов. Мы все, кроме Хальфсена, шагнули за шестую руну, прекрасно знали и дары друг друга, и кто как стал хускарлом, просто никогда не обсуждали это вслух.

— Потому мы решили, что Набианор и впрямь хотел, чтобы его слушали, раз получил именно такой дар. Сначала он мог убедить лишь одного человека за раз, медленно собирал хирдманов, копил силу. Как только он шагнул за второй порог, дар усилился, и теперь он мог уговорить целую толпу. Ну или несколько десятков. Так он захватил и власть в роду, и первый город. После третьего порога он научился как-то передавать свой дар. Его жрецы, раальнаби, также могут убеждать людей не только словами, но и ворожбой.

— А что случилось после четвертого порога? — подался вперед Простодушный.

Феликс пожал плечами:

— В книге был описан путь Набианора лишь до Эль-Кахира.

— Получается, там, на улице, он нас всех заворожил своим даром? — воскликнул Хальфсен.

Пистос грустно улыбнулся:

— Да. И хотя умом я понимаю это, но всё равно чувствую, что он прав. И что я и впрямь разочарование своего отца. И должен стать достойным сыном, иначе лучше прыгнуть крокодилу в пасть.

— Тут он прав, — в один голос сказали ульверы.

— Хотя разве это ворожба, если я не понял ни слова? — спросил Стейн. — Да, пел он красиво, но толку? Хоть там Бездну восхваляй!

— Так вот почему все благородные в Годрланде должны говорить на сарапском! — воскликнул фагр. — По велению Набианора на собраниях разрешено говорить только на сарапском! Потому всех сыновей в благородных родах учат сарапскому.

Простодушный вдруг поднялся, прошелся по зале и потом заговорил:

— А вдруг в этом и есть сила его дара после двадцатой руны? Вдруг он теперь может заворожить любого, даже если тот не понимает ни слова? В Годрланд Набианор пришел давно, возможно, еще до двадцатой руны.

Тут меня ожгло неприятной мыслью. Если Херлиф прав, тогда слова Тулле принимают иной оборот. Мне и впрямь нельзя видеться с Набианором. Вдруг он заворожит меня? Тогда я не смогу отказаться пойти к нему на службу, как некогда отказался от дружины Рагнвальда. Что тогда будет со стаей? Что сильнее: моя стая или его ворожба? Вдруг он через мой дар сумеет захватить весь мой хирд?

Да, сейчас ульверов совсем немного, но я ведь могу взять в стаю много воинов, даже против их воли, как это было в Альфарики.

Нельзя мне встречаться с Набианором! Ему даже не придется посылать на Северные острова сарапов, хватит одного меня! Если я подомну под себя то войско, что собрал Рагнвальд, кто сможет нас остановить?

Я впервые испугался силы своего дара.

Тревожные взгляды Простодушного, Рыси, Эгиля и Свистуна показали, что не один я додумался до этого.

— Завтра уходим на охоту! — решительно сказал я. — Надо поскорее вернуться в Гульборг!

1 Эль-Кахира — с арабского — Победоносный или Победитель.