Сага о Годрланде

Глава 2

Посмотреть на каменный город хотелось всем, но я не знал, где Альрик будет в большей опасности. Судя по толчее возле ворот, на улицах Гульборга тоже людно. Мало ли, кто-то толкнет Беззащитного или перепугается, увидав столь могучих воинов, пробудит тварь, спящую в Альрике… А мне не хотелось убивать его, будучи так близко к чудодейственному лекарю.

Оставить его в гавани? Помнится, что в Раудборге это не помогло.

Поразмыслив еще немного, я всё же приказал Альрику и Тулле ждать нас на корабле. Сперва отыщем место, где будем жить, желательно подальше от людей, а уж потом проведем Беззащитного через город, удерживая моим даром. Вепрь также вызвался остаться.

— Дагна, ты с нами не идешь, — напоследок сказал я.

— Это почему? — спросил Хотевит.

— Только она сможет сладить с Альриком, коли что.

А еще без Дагны Жирный не сможет меня обмануть или заманить в какую-то ловушку, сначала пусть вернет золото.

Дагна усмехнулась, но спорить не стала, уселась на носу «Сокола» и принялась переплетать волосы, укладывая их вкруг головы, в точности как у тех женщин, что стояли возле соседнего причала.

Я окинул взглядом ульверов. Да, в изрядно обтрепавшейся одежде, да, с загорелыми дочерна лицами и просоленными волосами, да, без браслетов и цепей, но какие же молодцы! Крепкие, жилистые, со сдержанной рунной силой, что так и пыхала от них, с блеском в глазах. Они устали от долгого пути и жаждали посмотреть на иные земли, где золота столько, что им обивают крыши.

Рыжий Леофсун Рысь пытался заговорить с полуголым рабом, что вытаскивал поклажу из соседнего корабля и складывал к ногам женщин, но так и не сумел найти слова, знакомые им обоим. Простодушный хлопал своими коровьими глазами, прикидываясь наивным простачком, впервые увидевшим такую роскошь. А вот Видарссон не притворялся, он крутил головой туда-сюда, толкал Аднтрудюра и спрашивал, как такое может быть. Как может быть, чтоб мужи ходили в платьях? Почему у некоторых мужей гладкие лица, хотя они явно не дети? Почему вон там ходит черный человек? Шурин небрежно отмахивался и разглядывал фигуры женщин, которые смутно угадывались под многослойными одеждами.

Эгиль Кот морщился от вони, которой была пропитана вся гавань, словно в ее воды гадили не одну сотню лет. Бьярне Дударь нетерпеливо переступал с ноги на ногу, ему явно хотелось посмотреть на тот самый сольхус с золотой крышей. Сварт почесывал шею под бородой, его лицо раскраснелось, рубаха прилипла к телу. Он хуже всех переносил жару. И ведь ни одного деревца поблизости, чтоб укрыться в тени. Стейн смотрел на городские стены, щурил глаз, подымал руки так, словно примеривался, сумеет ли отправить стрелу до самого верха.

Когда Рысь отстал от несчастного раба, к тому прицепился Живодер. Он углядел шрамы от кнута и заинтересовался ими. И хотя Живодер не был столь умел в языках, как Леофсун, он смог заговорить с рабом, хоть и одними жестами. Рядом стоящий карл в длинных платьях тут же вмешался и накричал на своего раба. Хальфсен сказал, что фагр гневается из-за промедления, мол, и так затянули с выгрузкой. Тогда Нотхелм Бритт шагнул к соседнему причалу, ухватил тяжеленный сундук и легко перетащил его на причал, потом быстренько перекинул еще несколько коробов. Бродир Слепой стоял возле Свистуна и что-то тихо с ним обсуждал, внезапно они оба громко расхохотались.

— Офейг, а не чуешь ли дождя вскорости? — спросил Лундвар Отчаянный, вытирая пот с лица.

Наш Бессмертный, глотнув воды, покачал головой:

— Так чисто, будто здесь дождей вовсе не бывает.

Самым свежим среди нас выглядел Коршун, скорее всего, из-за своей сарапской крови.

Я хлопнул по плечу Квигульва Синезуба, который всё никак не мог уразуметь, почему ему нельзя взять с собой любимое копье.

— Пойдем!

Мы поднялись по каменным ступеням, на воротах я показал выданную мне дощечку, и мы прошли внутрь.

Между первой и второй стенами было несколько десятков шагов. И я подумал, что те хускарлы и хельты, которые при помощи веревок, лестниц или собственной силы переберутся через первую ограду, будут мгновенно расстреляны со второй, ведь ее высота была в два с лишним раза больше. Три десятка шагов… Это не так уж и много. Их можно пробежать за несколько мгновений, вот только стрела, что летит сверху вниз, промчится еще быстрее. Тут даже не нужно ничего уметь, знай себе натягивай тетиву и накладывай стрелы. Или кидай копья. Или швыряй камни.

И что делать тем, кто выжил и добежал до второй стены? Снова кидать веревки? Тащить за собой огромные лестницы, высотой с корабельные мачты?

Нет, сарапам повезло захватить этот город изнутри, потому что я не знал, каково должно быть войско, что сможет пробиться через эту защиту.

Проход через вторую стену шел прямиком через одну из башен. Там у нас снова попросили показать дощечку, и мы вместе с десятками других людей вошли в сам город. Хотевит замахал руками, показывая следовать за ним.

Тут всё было каменным:дорога под ногами, дома, статуи. Здания возвышались над нами на пять-семь или даже десять ростов, причем понизу их стены были глухие, без единого проема, а вот поверху уже появлялись окна и даже двери, обрамленные выступающей решеткой. Я сначала не понял, зачем нужны двери так высоко. Конечно, любой карл сможет спрыгнуть оттуда, но забраться-то уже не выйдет. К тому же и мужчины, и женщины тут ходили в одинаковых длинных платьях, да еще и с тяжелыми накидками на плечах. Неудобно прыгать! А потом я увидел, как на одном таком выступе сидит женщина и переговаривается с кем-то внизу. Значит, это сделано для ленивых людей, которым не хочется спускаться.

А еще тут было людно и шумно. Мой хирд не очень-то был и приметен в этой яркой толчее. Ульверы только и успевали вертеть головами, громко обсуждая прохожих. Вон идет женщина в свободном платье, а за ней раб несет навес на палке так, чтобы тень падала на хозяйку. Хотя… Я пригляделся к госпоже и засомневался, а баба ли это? Может, просто уродина? Или всё же мужик, только с гладким лицом? Ни волосочка на подбородке. Даже у меня отросла куцая бороденка. А потом посмотрел на других прохожих и понял, что тут многие мужи ходят с бритыми лицами. Аж передернуло от эдакой мерзости. Платья бабские, морды гладкие, может, у них и между ног тоже… гладко?

Вон те — точно женщины, с выпуклостями, а на их головах огромные тюки и корзины. Одна несла тяжелый кувшин с водой, и ни одна капля не выплеснулась оттуда. Мерзкими голосами верещали ослы, нагруженные так, что из-за поклажи виднелись только уши и хвост.

Сзади послышались крики, и люди на улицах расступились, отошли поближе к стенам домов. Хотевит сказал нам сделать то же. Мы послушались и вскоре увидели троих карлов с перьями на круглых шапках, которые шли и кричали «Дорогу! Дорогу», как нам пояснил Хальфсен. А вслед за ними восемь черных рабов несли на своих плечах повозку без колес, зато с крышей. Я подумал, что внутри, скорее всего, важный груз, но когда они прошли мимо меня, занавесь на повозке всколыхнулась, и я увидел, что там сидит человек. Судя по бороде, муж. Хотя как знать, вдруг у них тут и бородатые женщины водятся. Может, калека? Или хворый, что спешит к знаменитым годрландским лекарям?

Уступать дорогу пришлось еще три раза, но там за крикунами ехали всадники, судя по смуглой коже и угольно-черным бородам, сарапы. Они выглядели не так, как солнечные жрецы в Бриттланде или на Северных островах. Во-первых, они были хельтами, во-вторых, одежда на них блестела и переливалась золотом, да и головы их не сверкали проплешинами, а были покрыты развевающейся тканью, перехваченной на лбу жгутом, а в-третьих, они были вооружены мечами и короткими копьями.

Попетляв еще немного, Хотевит остановился перед небольшим домом, всего лишь в четыре моих роста вышиной, постучал в дверь, назвал свое имя, подождал еще немного, и вскоре ему открыл рослый светлобородый мужчина живичской крови. Они обнялись, Хотевит показал на нас рукой, сказал что-то, и лишь после этого мы вошли.

После палящей уличной жары, где даже камень под ногами обжигал пятки, в доме показалось прохладно и темно, но Хотевит не остановился в просторной богато обставленной комнате, а прошел дальше и вскоре открыл еще одну дверь, ведущую наружу.

Мы что? Шли сюда только ради того, чтобы пройти через дом и снова выйти на улицу?

Но когда я прошел за Жирным, то увидел дворик с деревьями и цветами, где сладко пахло и веяло влагой от небольшого озерца, чьи берега были обложены цветными мелкими камушками.

— Подождите здесь, — сказал Хотевит, — скоро вам принесут напитки, а потом и угощение.

А сам вернулся в дом.

Я подошел к озерцу и опустил в воду голову по самую шею, потом высунулся и отряхнулся. Как же хорошо! Ульверы тоже поспешили освежиться, а взмокший побагровевший Сварт и вовсе плюхнулся целиком. Только Хальфсен остался в стороне.

— Эй, Хальфсен! А ты чего стоишь? — крикнул Эгиль.

— Бывший хозяин рассказывал, что у богачей во дворах есть пруды, и там нельзя купаться. Они для прохлады и для питья.

Я взглянул на воду. Ну, после Сварта я бы пить, пожалуй, не стал, слишком уж мало было озерцо, и мутная взвесь заполонила всю чашу. Но что сделано, то сделано!

Вскоре рабы притащили из дома стол и поставили его в тени разлапистых деревьев, затем принесли множество глиняных кружек и несколько кувшинов. У меня уже язык прилип к горлу, так что я махом выхлебал всю кружку. Напиток был прохладным и кислым. То, что нужно в такую жару. Кувшины вмиг опустели.

Лундвар отошел к соседним кустам, развязал тесемку на штанах и принялся поливать землю.

Во двор тут же выскочил карл на четвертой руне и заголосил, замахал на Лундвара руками, тыкая пальцами то на его пах, то куда-то внутрь дома. Отчаянный закончил ссать, обтер пальцы правой руки о рубаху, а потом сжал горло крикуна так, что тот захрипел.

— Хальфсен, — лениво сказал я, прислонившись к ребристому стволу, — чего он раскричался?

— Говорит, что нельзя гадить во дворе, для этого есть уборная.

— Так пусть покажет. Отчаянный, пусти его! И глянь, где у них тут отхожее место.

Лундвар разжал хватку, и несчастный карл закашлялся, потирая горло, а потом, после слов Хальфсена, махнул следовать за ним.

Отчаянный вскоре вернулся с весьма озадаченным видом.

— Они срут в особой комнате, которая вся выложена малюсенькими камушками, дыра в полу, а куда всё уходит — непонятно.

— По трубам в море, — сказал Хотевит, вышедший из дома вслед за хирдманом. — Скоро будет готово угощение. Кай, я хочу отправить снедь и тем, кто остался на «Соколе».

— Хорошо, — кивнул я. — А потом пойдем за серебром.

Живич замялся:

— Нет, не пойдем.

Тут уже и у меня руки зачесались взять его за горло и хорошенько встряхнуть. Я с трудом подавил гнев и процедил сквозь зубы:

— Что значит «не пойдем»? Отказываешься от своих слов? Думаешь увильнуть?

— Нет! Я тебе сейчас всё растолкую. Давай поговорим в другом месте, угощу тебя хорошим вином.

Тем временем рабы начали приносить угощение: пышные белые лепешки, горшок с рыбной похлебкой, жареное мясо с медом, запеченную рыбу, несколько чашек с соусами, гороховую кашу, кашу из белого зерна, в которой чернело что-то вроде тараканов или овечьего дерьма. Уже потом я узнал, что это называется изюмом, и делается оно из сушеных ягод.

Я сглотнул слюну.

— Для нас накрыли отдельный стол, — продолжал увещевать Хотевит, — там блюда не хуже.

Парни жадно набросились на еду: хватали мясо голыми руками, макали лепешки в соусы, осторожно трогали изюм, чтоб проверить, не зашевелится ли. Видарссон закашлялся, покраснел и закричал:

— Еда жжется! Жжется! Язык горит!

Схватил кувшин и выхлебал едва ли не половину за раз.

Мда, пожалуй, лучше и впрямь поговорить с Жирным отдельно, пусть мои хирдманы пожрут спокойно. Я махнул Простодушному, чтоб следовал за нами, и зашел с Хотевитом в дом.

Там, в прохладной комнате, на мягких коврах стоял богато накрытый стол безо всяких гороховых каш. Вместо глиняных чашек и кувшинов — цветная стеклянная утварь, переливающаяся на свету, тонколепные узорчатые миски и даже ложки были серебряными! И вино в прозрачном сосуде не бледно-розовое, как на столе у ульверов, а темное, красное, густое.

Мы с Херлифом уселись на вышитые подушки стульев, рабы тут же поднесли нам чаши для омовения рук, потом чистую тряпицу для обтирания. Хотевит сам налил нам вина и сразу перешел к делу. Оно и верно. Если б он вздумал заговорить меня, потянуть время тостами и пустой болтовней, я б точно разбил один из этих дорогих кувшинов об его голову.

— Я не отказываюсь от своих слов и хочу вернуть тебе обещанное. Несмотря на то, что случилось в Велигороде, твой хирд помог Дагне, вы спасли меня и ее, привезли в Гульборг, защищали, кормили. И я хочу отплатить вам за всё.

К нам за стол сел родич Жирного, тот самый муж, что открыл дверь. Он явно был не в духе: хмурился, толком не пил и не ел. А судя по его лицу, речи нашей он не понимал. Это Хотевит волей-неволей выучился за время пути нордскому языку, а этот живич, скорее всего, разумел только свой да здешний языки. Ну и, может быть, сарапский.

— Только в Годрланде жизнь идет иначе. Здесь нельзя спешить.

Я хлебнул вина. Крепкое, сладкое, оно приятно прокатилось по горлу и разгорячило кровь.

— Если я сегодня пойду к тому ярлу, его слуги меня не впустят, скажут, что ярл захворал или уехал в поместье за городом. Сначала нужно передать ему письмо, где будет сказано, что Хотевит Жирный хочет увидеться. Получив письмо, ярл расспросит людей и узнает, когда я прибыл в Гульборг, с кем, зачем, и лишь потом согласится на встречу. Скорее всего, та встреча будет не в его доме и не в моем, а в термах.

— Термы?

— Ну, что-то вроде бани, я рассказывал, помнишь? Так вот, если ярл узнает, что я попросил с ним встречи прямо в день приезда, то решит, что серебро мне нужно срочно. А если так, значит, либо у меня, либо у моего рода какие-то неприятности. И тогда ярл подумает, а зачем ему отдавать серебро тем, кто, возможно, скоро покинет Гульборг? Или скажет, что сейчас у него нет столько серебра, и он даст наполовину меньше, зато сейчас, и мы тогда забудем про его долг.

Хотевит разом выхлебал чашу вина.

— Потому мне нужно выждать несколько дней, походить по разным местам в Гульборге, что-то продать, что-то купить, сходить в термы, напомнить о себе и лишь потом написать ярлу. И с возвратом не торопить, а лишь напомнить о долге, сказать, мол, что мой род хочет еще несколько лавок открыть или отправить пару кораблей куда-нибудь за новым товаром, например, в Черные земли. Договориться, что часть долга он вернет серебром и золотом, а часть — товарами:пряностями, тканями или маслом. Потом распродать его товар, и лучше бы не здесь, а у нас, в Альфарики…

Я перебил Жирного:

— Верно ли я понимаю, что если тебе нужно серебро прямо сейчас, то ярл не вернет долг, а если как бы и не очень нужно, тогда вернет?

— Верно. Иначе тут и не делается.

— Что за глупости! — рассердился я. — А тот ярл… уж не сарап ли он?

— Нет, не сарап. Фагр.

— А почему же всех здешних ярлов не повырезали сарапы? Почему не забрали у них всё добро? В Бриттланд, я слышал, сарапы пришли с огнем и мечом.

— А зачем? Сарапы сюда не грабить пришли, а жить. Зачем убивать овцу, если можно каждый год состригать с нее шерсть? К тому же вся знать тут же поменяла богов и начала кланяться солнцу.

Я невольно посмотрел на второго живича. У того на шее висел золотой круг с высеченными лучами.

— В Бездну сарапов и фагров. Когда я получу свое серебро?

— Думаю, седмицы через три. Самое большее — через месяц.

Мы с Простодушным переглянулись. Альрик столько не продержится в переполненном городе.

— А где мы будем жить в это время? В этом дворике? И что есть? А еще нам нужно заменить некоторые доски на «Соколе», найти лекаря для Альрика…

— Я найду и оплачу вам жилье на месяц, дам серебра на еду и через родича разузнаю про лучших лекарей. Всё равно они сразу вас не примут, так что как раз сможете поспрашивать, кто лучше лечит хвори, связанные с Бездной. С починкой корабля придется подождать.

Пока мы разговаривали, Простодушный будто бы и не слушал, перепробовал все блюда, выпил несколько чашек вина, полюбовался игрой света на стекле, пощупал ковер под ногами, даже прошелся по комнате, чтобы рассмотреть всё получше. И подал голос только сейчас:

— А как скоро прибудут твои родичи из Раудборга?

Почти рассеявшиеся подозрения всколыхнулись снова.

А ведь и впрямь… Мы здешних обычаев не знаем. Вдруг Хотевит врет мне прямо в глаза? Вдруг Дагна уже сбежала с «Сокола»? А что до тех письмен, где сказано о долгах… Как там сказал дед Хотевита? К кому мы пойдем с этими письменами? Кто вступится за безъязыких чужаков?

— Не знаю. Может, уже завтра, а может, и следующей весной. Но в Гульборге они меня уже не запрут и назад ворочать не станут, а коли я обженюсь на Дагне, так и вовсе ничего сделать не смогут.

— Разве что отобрать письмена с долгом, — заметил Простодушный. — Или объявить нас разбойниками, что похитили и тебя, и письмена. Нет у нас веры твоему роду, уж извини, Хотевит Гореславссон.

— Гореслав — это мой дед, а не отец, — буркнул Жирный. — Так чего же ты хочешь?

— Дагну и впрямь удержать долго не выйдет, да и не стоит она столько марок. Потому я хочу залог, равный твоему долгу. И закрепить передачу того долга новыми письменами, где будет сказано, что ты по доброй воле передаешь нам тот залог до выплаты долга. И чтобы те письмена были не только промеж нас, но и какой-то важный ярл из здешних, а лучше два или три согласились, что видели те письмена. Чтоб твой род потом не оспорил передачу залога и не ославил нас татями.

Вот это Простодушный! Ай да голова! Не зря я его с собой позвал! Значит, и я не такой уж дурак.

Херлиф едва заметно улыбнулся мне:

— Хальфсен не только в языках силен, — пояснил он, — многому научился у хозяина-фагра.

Жирный же побледнел, несмотря на обилие выпитого вина:

— Но у меня же нет ничего! Я же отдал вам всё, что было.

— Зато у твоего рода много чего в Гульборге. Да хотя бы этот дом. Или лавки. Или корабли. Ты же все равно отдашь нам долг! Значит, и залог к тебе в полной мере вернется.

Не успел Хотевит ничего ответить, как со двора послышался шум. Женские визги, ругань, треск, словно что-то разбилось.

Мы тут же повскакивали и побежали к ульверам. А там карл, которого чуть не придушил Лундвар, набрасывается с кулаками на Аднтрудюра, рядом стоит перепуганная девчонка-рабыня и еще несколько рабов.

— Стоять! — рявкнул я. — Трудюр, убери нож. Что стряслось?

— Да не знаю, — хмыкнул шурин. — Этот дурень ни с того ни с сего кинулся на меня.

Карл и рабы вперемешку заголосили, от чего родич Жирного вдруг разозлился и давай кричать на Хотевита.

— Ты девку лапал? — спросил я у Трудюра, уже догадываясь, что тут было.

— Так рабыня же. А чего? Поели, выпили, так теперь еще и бабу бы… А этот накинулся, будто это не рабыня, а дочь хозяйская.

Хотевит, немного разобравшись, ответил:

— Это его рабыня, — кивнул на родича. — Любимая. А ты, будучи у него в гостях, хотел его девку взять.

— Так не жена же, — нахмурился Трудюр.

— Тут нельзя брать любую девку, что понравится. Надо было спросить. И вообще здесь есть особые дома с гулящими девками, их песчанками зовут. Там бабы на любой вкус: и черные, и белые, и всякие.

За три месяца пути изголодался не только Аднтрудюр, но и все мы. Да, в некоторых деревнях нам удавалось уговориться насчет женщин, а иногда приходилось и без уговора, но то всё наспех, да и бабы там были чахлые, едва-едва выдерживали одного хирдмана, а до смерти доводить их не хотелось. От того жадные взгляды ульверов всё чаще останавливались на Дагне. И чем дольше мы плыли, тем чаще наутро парни сверкали разбитыми рожами да синяками. Я особо не вмешивался, знал, что Дагна сумеет постоять за себя, да и ульверы лезли к ней не всерьез, а так, побаловаться: ущипнуть или помять за задницу. Хотевит, конечно, злился, но куда ему, шестирунному, против моих ребят!

Вздохнув, Хотевит сказал:

— Я дам денег на песчанок.