Сага о Годрланде

Глава 10

Первыми с улиц Гульборга исчезли попрошайки и калеки. Вроде как нищих, у которых все члены на месте, забирали в войско, а убогих, безногих и безруких — скармливали тварям Арены. Тех же нужно чем-то кормить. И немало тогда слепых прозрело, а у хромых внезапно поотрастали ноги. Да и руки, внезапно возникшие из-под лохмотьев увечных побирушек, отличались завидной ловкостью.

Поисчезали и женщины, а те, что осмеливались выйти, укрывали не только плечи, но и лицо, и ходили всегда с кем-то: если не с мужем или братом, то хотя бы в сопровождении рабов.

Город наводнили сарапы. Солнцезарные ездили по улочкам так, словно кроме них больше никого нет. Мы слышали о десятках покалеченных и затоптанных. Но нас не трогали. Да, при встрече сарапские воины не раз требовали снять личины и показать лица, но препятствий не чинили. Видать, норды пока им были не интересны.

Феликс теперь сидел у нас в доме безвылазно. Что-то там пошло не так. Ворожбу Набианора я отпугнул, но, видать, не до конца. При виде сарапов и при звуках сарапской речи юный Пистос то взрывался яростью, то трясся, как побитая псина. Тулле говорил, что это должно пройти, когда протянутая пророком нить оборвется до конца. И Феликс так и не рассказал, как прошла встреча с Набианором. Не смог.

Мой дар пока слишком слаб. Если бы я был сильнее и если бы все хирдманы стали хельтами, тогда стая легко бы потягалась с ворожбой Набианора, но пока я даже Феликса не сумел защитить как следует.

Время от времени заходил Милий, и с каждым разом он выглядел всё хуже и хуже. Он беспокоился о Сатурне Пистосе.

— Господин зачудил: отдал почти все золото на благо сарапского войска, сказал, чтоб его подопечные кузнецы отныне ковали доспехи и оружие для воинов пророка. Зазвал в дом лысого жреца и целыми днями слушает его поучения. Да еще сарапы забрали его лучшие поместья. Набианор отдал их своим людям как награду. Если так пойдет дальше, господин скоро пойдет по миру, — причитал вольноотпущенник. — Хотя и нищим нынче нет места. Их всех забирают в войско. Кто покрепче — к копейщикам, кто послабее — в обоз, женщин — к шлюхам.

Мы недоумевали, зачем сарапам столько людей. Неужто Набианор собирается весной напасть на Северные острова? Или куда-то еще пойдет?

Вскоре с южных земель начали приходить корабли, они везли раненых сарапов, которым благодать уже не могла помочь, твариные туши и много поломанных доспехов для перековки. Судя по всему, война с наступающей Бездной шла не совсем удачно, но Набианор не собирался сдаваться.

У Жирных же появилась новая отговорка. Теперь они говорили, что их должник после встречи с Набианором помешался, раздал всё своё состояние, обрил голову и глубоко уверовал в бога-Солнце.

— Ни один законник не сможет стребовать с него долг, — объяснял Хотевит.

— Мне плевать на вашего должника. Мне должен ты, а ты вроде пока в своем уме, — горячился я. — И на пергаменте записан твой долг и долг твоего рода, а не какого-то безумного фагра. Все сроки уже вышли.

— Ну ты же ходил по городу, видел, что торговли нынче почти нет. В Гульборг приехало слишком много сарапов! Цена на зерно и масло поднялась почти вдвое.

— Так ты не зерном торгуешь! А если бы торговал, так просто бы еще больше получил!

— Кай! Кому нужен мед, пенька и воск, если людям не хватает медных монет даже на просо! Может, я и наскребу сотню илиосов, но это же не покроет мой долг.

— Тогда продавай дом! Рабов!

— А вот дома стали дешевле! Благородные рода распродают городские владения и уезжают в дальние поместья. Сейчас за дом, в котором вы живете, можно выручить тысячи полторы илиосов, и то если повезет! И рабов тоже продают. Грамотный раб, говорящий и на фагрском, и на сарапском языках, уходит на рынке за бесценок!

Как я его только не прибил тогда…

Но Хотевит говорил правду. Лавр жаловался, что монет от Жирных не хватает, что торговцы придерживают зерно, не пускают на продажу, ожидая еще большего повышения цены. Чем ближе весна, тем еда становится дороже. А уж сейчас-то, когда тысячи высокорунных сарапов объедают город, тем более.

Я ходил с Лавром на рынок, сам видел пустые места там, где прежде стояли телеги с мешками. Даже выложил свое золото, что закупить побольше снеди, с запасом. Мало ли что будет потом?

Мы ждали. Дел нам хватало и дома.

Клетусовские фагры учились говорить по-нашему, нередко выходили во двор, чтобы размять кости да помахать оружием. Дометий хоть получил дар в защиту, но и с мечом был неплох.

Оказывается, бойцов Арены не просто выкидывали на песок, но еще и учили драться, каждому подбирали оружие по руке и гоняли с утра до ночи. Ведь если боец сразу помрет, то и зрелища никакого не будет. А после Арены за них взялся Клетус! Он не только бился со своими хирдманами, но еще постоянно придумывал, как лучше им встать, кто кого прикрывает, кто нападает, а кто держится поодаль, и это под каждого нового противника. Клетус всегда помнил о дарах хирдманов и старался сделать так, чтобы каждый из них пригодился, каждый был на своем месте. К примеру, Дометий часто стоял возле лучника и не давал тварям подобраться к тому. Силач нередко шел первым, а ловкач обходил тварь сбоку.

Да что говорить! Клетус измысливал, как обороняться от всадников, что делать, если нападут в море, и кого лучше послать против той или иной твари. Дометий говорил, что Клетус и на арене был таким. Чтобы завоевать любовь зрителей, Кидонес нарочно выдумывал всякие хитрости, ненужные увороты, кувырки. Нередко он давал противнику ранить себя, легонько, но кроваво, чтобы все думали, что рана тяжелая. И каждый бой проходил так, словно Клетус вот-вот погибнет, но в последний момент он всегда умудряется победить.

Дометий говорил, что Клетус часто бранил хирдманов за глупость и недомыслие. Мол, его воины в бою мало смотрели по сторонам и не замечали, когда стоит поменяться местами или отойти в сторону. Нередко прямо посередине сражения с тварью Клетус кричал, чтоб такой-то пригнулся, а другой стрелял.

Я прям даже пожалел бедолагу. Ему бы мой дар, вот тогда бы он точно развернулся по полной. Весь хирд бы плясал под его дудку. А потом понял, что жалкий из нас двоих я. Мне-то ведь по плечу эдакие вывороты, только я понятия не имел, что можно выдумать нового на два десятка хирдманов. Есть стена щитов, а есть бой врассыпную, где каждый за себя, и вот там-то стая и нужна. Что тут выдумаешь? У нордов каждый стоит, где хочет, обычно бок о бок с приятелем.

— Есть книги по науке боя, — сказал Дометий. — И есть учителя. Клетус-то сызмальства такому учился.

Посовещавшись с Тулле и Простодушным, я решил, что и мне такая наука нужна. В конце концов, я не хитроумный Альрик и не могучий Ньял Кулак. Моя единственная сила — в стае, а значит, я должен уметь выстраивать общий бой. С чистой совестью я переложил заботу о казне хирда на Херлифа, хозяйственные дела — на Вепря, фагров — на Рысь, а сам занялся учением. Хальфсен отыскал и купил книги, названия которых вспомнил Дометий. И каждый день я слушал, как толмач читает про сложную науку боя. Только тяжело это. Многих слов в нашем языке не было, и Хальфсен вместе с Феликсом и Дометием ломали головы, как бы лучше их растолковать. Пока думали о слове, мы напрочь забывали, о чем вообще говорилось прежде. Это уж потом я запомнил длинные фагрские словечки, и дело пошло полегче.

Беда заключалась еще и в том, что книги-то были писаны не под несколько десятков воинов, а под целые херлиды. Там говорилось и про обозы, и про дороги, и про оружие, но нигде не говорилось, какой силы нужны воины и сколько, чтоб одолеть, к примеру, огненного червя. Другая книга описывала, как брать города, у которых и стена в пять ростов, и ров, и сотни лучников на башнях. Только как я не примерял ту науку на Гульборг, никак она не укладывалась. Да и с Хандельсби бы так не вышло. Там хоть стены нет, зато добраться до города можно лишь по узкому петлявому фьорду, на дне которого лежат затопленные корабли. Хотя можно его перекрыть, как хуорка перекрыла выход из деревни или корабли Скирре — Сторбаш. А по бокам горы! Отдельные карлы и хускарлы, конечно, сбежать могут, но всех жителей увести так не выйдет.

Мы даже поспорили, как лучше захватить Хандельсби. И многие ульверы тогда присоединились к спору.

Потом Хальфсен притащил новые книги, в которых рассказывались истории о всяких великих хёвдингах Годрланда. Нет, даже не о хёвдингах, а о ярлах, что водили несметные силы и на врагов, и на тварей. И всякий раз те ярлы не бежали впереди всех, а стояли сзади и говорили, когда кому атаковать, кому отступать, а кому сидеть в засаде и ждать. И делали они так не из-за трусости, а чтобы видеть всё поле целиком и вовремя давать указания. Хотя зачастую те ярлы были мудры не только из-за наук или книжек, а из-за множества прожитых зим, и уже не могли биться, как прежде.

Жаль, что не было книги о том, как Набианор взял Гульборг. Скорее всего, заворожил воинов, чтоб те открыли ему ворота.

Мы вспоминали тварей, с коими сражались прежде, и думали, как можно было бы убить их ловчее. Например, ту черную пузатую, которую мы одолели лишь благодаря дару Энока. Или ту, что поломала Энока. А еще размышляли, как нам добраться до гавани, если вдруг нас не будут пускать, стоит ли биться с охранниками и как открыть ворота, кого первым послать на корабль, а кто останется позади, чтобы сдержать погоню.

И это было весело! Почти так же весело, как смотреть на бои Арены.

Дометий сказал, что Клетус любил играть в затрикион, это игра вроде нашего хнефатафла. Подобными играми увлекались многие хёвдинги и ярлы, что вели за собой воинов. Ульверы вырезали из дерева фигурки по его указаниям, сделали круглую доску, часть полей выкрасили, а часть оставили нетронутыми. Феликс рассказал правила, и мы начали играть.

Вначале я еле сдерживался, чтоб не разбить доску о голову Пистоса. «Туда не ходи, сюда карла ставить нельзя, вот так двигать фигурку неправильно, ты проиграл». Коварный фагр будто нарочно запрещал делать так, как мне хотелось, потому и всегда побеждал. Хотя сразись мы с ним с оружием или без, я бы его запросто уложил. Но я же хёвдинг! А Феликс — мой хирдман. Я должен быть мудрее и терпеливее.

Вскоре я выучил все хитрые правила и играл, как полагается. Но Пистос всё равно меня побеждал. Всегда!

— Ты не думаешь, а прешь напролом! — заметил Простодушный, глядя на нашу игру. — Всегда ходишь тем воином, что ближе к врагу.

— Чтобы поскорее убить его!

— Но ведь они ходят по-разному. Кто-то быстрее, кто-то медленнее. Нужно окружать врагов и выбивать их по одному. Их ходы — как дары. И нужно думать, где какой дар будет полезнее.

Херлиф предложил сделать иначе. Дометий станет моим противником, а Феликс сядет возле меня и будет говорить, каким воином надо ходить и почему. Я с ним спорил. Я бранился. Я переспрашивал снова и снова, не понимая, к чему загадывать на несколько ходов вперед, ведь Дометий может двинуть другую фигурку, и тогда все задуманные ходы поломаются. Без провидца никак не узнать, как именно решит поступить противник. Эта игра шла очень долго, чуть ли не всю ночь, зато я наконец выиграл. Ну как я… Мы!

А еще я наконец понял, как нужно играть. Не просто переставлять фигуры, а на самом деле сражаться!

Затрикион и Феликсу пошел на пользу, он стал спокойнее, сдержаннее, хотя за игрой бранился похлеще моего. Тулле сказал, что нить Набианора к Пистосу скоро оборвется, осталось совсем чуть-чуть.

Как-то поздно вечером к нам в дом ворвался Милий с восторженным криком:

— Он ушел! Наконец он ушел! Набианор покинул Гульборг!

Сначала мы не поверили вольноотпущеннику. Разве целый пророк мог уехать тихо, и чтобы об этом не трубили на улицах хотя бы дня за два? К тому же в город он въезжал громко и пышно, зачем же удирать, словно крыса?

А его воинство? Тысячи сарапов, сотни всадников, десятки кораблей. Неужто он уехал без них?

— Точно говорю: уехал! — возмутился Милий. — Две седмицы назад он повелел привести к нему младших сыновей от всех благородных семей Годрланда. Седмицу назад ему привели две сотни красавиц всех родов и племен, даже рабынь. Вчера из гавани ушли три самых больших корабля, на которых увезли и юношей, и девок, а сегодня исчез «Шамс аль Бахр», «Солнце моря», самый красивый и богатый корабль, на котором всегда плавал Набианор.

Если это правда, то пророк пробыл в Гульборге без малого два месяца. И почти каждый день он с кем-то встречался, с кем-то говорил, бранил, хвалил, карал и награждал. Милий всякий раз рассказывал об изменениях, которые произошли в Гульборге. Набианор оставил новые поучения и наставления, новые законы и правила, назначил на все важные места новых людей, разве что сохранил жизнь и власть годрландского конунга. Но, по словам Милия, от прежнего Алексиоса, что и ранее не отличался храбростью, остались лишь жалкие крохи. Конунг, что боялся поднять голову перед сарапами, теперь стал проводником воли и мысли Набианора.

Несколько семей посмели воззвать к Алексиосу и пожаловаться на жестокость и своеволие, нет, не самого пророка и его приближенных, а простых воинов, что не раз похищали девиц прямо на улице, а потом выбрасывали их, опозоренных, за ненадобностью. И ладно то были бы рабыни или поломойки кабацкие, но ведь то были дочери из благородных родов, и сарапов не остановили ни рабы, что присматривали за девками, ни братья или сородичи, что были с ними.

Единственное, что смог предложить годрландский конунг, — это выдать девок за похитителей, но сарапы лишь посмеялись, сказав: «Не может быть у женщины пятьдесят мужей! Да и кому она нужна такая? Песчанки ведь не берут в мужья всякого, кто побывал в их постели».

Набианор сказал, что его воинам нужны развлечения, а «хорошие дочери сидят дома и покидают его стены всего лишь раз и только для того, чтобы перейти в дом мужа». Еще напомнил про покушение на него самого. «Я наказал лишь убийцу, а должен был покарать весь город, что взрастил, выкормил и обучил его! Но я пощадил вас и не отдал Гульборг на откуп своим воинам, хотя они и горели желанием отомстить за меня!»

Конечно, Милий не стоял возле пророка, когда тот говорил эти слова, но я верил, что Набианор мог такое сказать. Он ведь и впрямь весьма милосердно поступил. Что такое несколько опозоренных девок? Шелуха по сравнению с целым городом. Пророк даже не уничтожил род Клетуса, до сих пор не сыскал всех его хирдманов, хотя достаточно было бы сжечь, скажем, по одному дому со всеми его обитателями на каждой улице, и кто-нибудь бы что-нибудь припомнил.

Я выждал несколько дней. И вроде бы слова Милия подтверждались: больше никого к пророку не призывали. А вот погромы, которых при Набианоре толком не было, участились. Даже к нам вломился десяток сарапов. Только увидав, что тут лишь северные воины без баб и без золота, они сразу поскучнели. Обыскивать весь дом они поленились, потому наши фагры остались незамеченными.

А спустя еще седмицу вообще всё затихло. В гавани кораблей становилось меньше и меньше, сарапские войска постепенно уходили. Снова проклевывались чудом уцелевшие оборванцы и снова усаживались в людных перекрестках, жалобно протягивая увечную культю.

Я же вплотную насел на Хотевита. Совсем скоро на земли Альфарики придет весна, растают реки, и можно будет воротиться домой. А золота, что Жирные обещали вернуть давным-давно, мы так пока и не увидели.

Один раз я не сдержался и своротил ему нос набок, когда услыхал те же самые отговорки, что и сразу по приезду в Гульборг. Столько месяцев прошло! Я скоро сам по-фагрски начну говорить! Скоро привыкну жрать траву, политую оливковым маслом! Того и гляди, сбрею бороду и напялю на себя бабские тряпки! А у него всё «нету золота, долг не вернули, скоро богатейший купеческий род по миру пойдет»… Как же Жирные по миру пойдут, если в их мошне затерялись наши товары на две с половиной тысячи илиосов? А еще Хотевит блеял что-то про корабли, которые должны прийти по весне, и уж вот тогда-то он непременно расплатится. Вот я и погорячился! Дагна налетела на меня, будто наседка на коршуна, хорошо хоть догадалась оружие в руки не брать, иначе бы и ей досталось.

— Надоели отговорки! — в конце заявил я. — У меня в хирде нынче сам Феликс Пистос, сын нашего покровителя. Пойду к законникам! Глянем, что они скажут! Так что продавай и коней, и рабов, и дома и готовь мое золото! А ты, Дагна…

И я сплюнул ей под ноги.

Какая баба была! Честная к друзьям, хитрая к врагам. Настоящий воин, а не баба. Будто забыла, что из-за нее мы бежали из Раудборга, словно крысы. Из-за нее поверили Жирным и передали товар Хотевиту. Из-за нее сделались врагами живичам. Из-за нее Альрик перешагнул грань и больше толком не очнулся. Из-за нее мы просидели всю зиму в жарком Гульборге и едва не попались Набианору! А она теперь, значит, морду кривит и будто ничего не знает? Дрянь живичская!

Вот это всё я ей и высказал. Дагне хватило стыда опустить голову да глазки потупить, но что мне с того?

Так что я отправил Феликса, Хальфсена и Милия к законникам. Пусть затевают тяжбу! Слово Сатурна Пистоса, пусть и попавшего под ворожбу Набианора, всяко повесомее будет, чем слово иноземного торговца! Хвала Скириру, ворожба пророка не сделала нашего покровителя подлецом. Напротив, Сатурн Пистос вспомнил, что обещал нам помощь в возврате долга, и вознегодовал из-за коварства Жирных. Правда, выражал он свой гнев чудно:

— Как говорил Набианор: «Если кто-то взял на себя долг и не вернул его, тот всё равно что вор». Если должник может вернуть долг, но не делает этого, каждый день его опаляет бог-Солнце грехом притеснителя! Тут есть и моя вина! Я обещал помочь, но не помог! Вы всё сделали верно: записали долг при свидетелях, заверили у законника и даже потребовали залог. Милий! Возьмешься за это! Коли сделаешь всё быстро, получишь еще одну руну и десять илиосов!

— Если Милий справится, я сам дам ему эти десять золотых, — сказал я.

— Не сметь! — взревел Пистос.

Мне на миг показалось, что он сбросил с себя сарапские оковы, но фагр почти сразу же успокоился:

— То мой долг перед тобой, с меня и плата. Захочешь одарить его сверху, дело твое.

Принимал Пистос меня в саду, как и прежде, только больше не бегали тут полураздетые девки с дорогой утварью, да и стол изрядно оскудел. И сам Сатурн приосунулся, побледнел и будто уменьшился ростом. Лишь в короткие вспышки гнева можно было увидеть прежнего Пистоса, властного и уверенного.

А еще этот жрец, что ходил за ним по пятам и всё кивал, будто одобрял речь Пистоса. А какое он право имеет одобрять его слова или противиться им? Сарапская псина.

Из-за этой бритой покачивающейся головы я никак не мог собраться с мыслью, всё время представлял, как выхватываю топор и вгоняю его точнехонько в лысину. На этот раз моя рука не дрогнет, и кишки выворачивать я не буду.

Если бы не золото и не добрые отношения с Пистосом…

Потому я ушел оттуда поскорее, дабы не потерять остатки терпения. Как там говорил Простодушный? Сначала нужно подумать, что важнее, а уж потом делать. Я никак не смогу убить всех солнечных жрецов в Гульборге. Убью этого, Пистос подберет какого-нибудь другого. Сейчас надобно получить свое золото. Потом вернуться на Северные острова, защитить их и от сарапов, и от Бездны.