Сага о Годрланде

Глава 5

После слов краснощекого фагра гости сошли на песок арены и окружили мой хирд. Они сыпали вопросами, обсуждали ульверов, указывая на них чашами с вином. Хальфсен хотел было ответить, но я его придержал. Пусть лучше подле меня стоит и пересказывает то, что мне надо, а с фаграми и Милий управится. Он как раз подобрался ближе и бойко заговорил с вопрошающими. Пистосовский вольноотпущенник знал про ульверов достаточно, чтобы потешить гостей, но и не так много, чтобы сказать что-то лишнее.

Больше всего внимания, конечно, получал Аднтрудюр. Хальфсен сказал, что фагров интересует, все ли норды так выносливы, или только он один, связано ли это с даром, или он таким уродился. Милий выкручивался как мог, но всей правды не открыл.

Офейга пытались снова затащить на веревку, чтоб он показал свое мастерство, но я запретил. Одно дело — для состязания, и совсем другое — ради пустого развлечения. У них для того особые трэли есть, и норду таким заниматься невместно.

Я видел, что и возле Клетуса собрались люди, но гораздо меньше. Милий сказал, что нордов в Годрланде не так много, и редко когда их можно увидеть иначе, чем на арене, оттого и столько интереса к нам.

— Чудно выходит, — заметил Простодушный. — Вроде бы состязания закончились, тот хёвдинг уже и насчет награды договорился, а вон еще чего-то удумали. Может, ну их в Бездну? Лучше воротиться домой, посмотреть, что там с Феликсом.

— Да нет. Так даже лучше, — ответил я. — Всё равно хотел с Клетусом силой помериться.

— Ты что, снова поединок выберешь? — всполошился Милий, услыхав краем уха мои слова. — Может, лучше что-то другое? Это же Клетус!

— Незачем.

Ко мне как раз подошел хозяин пира и спросил, какое состязание я выберу и нужно ли чего приготовить для него. Я через Милия ответил.

— Он спрашивает, уверен ли ты. Говорит, что бой до смерти он не разрешает. Если вдруг ты будешь ранен, десятки людей смогут подтвердить, что ты сам того захотел.

Я лишь отмахнулся. Они будто сговорились. В прошлый раз я не ожидал такой прыти от фагра, привык к их слабости и изнеженности, а сейчас всё будет иначе. К тому же я стал на руну выше. Жаль, что помощи от стаи не будет, хотя в одиночном бою от нее толку немного. Боевых даров в хирде раз-два и обчелся. Копье Квигульва не годится, удар Свистуна лишь в начале действует, только и остается мощь Сварта да кровь Отчаянного. Дар Альрика был бы гораздо полезнее, но что уж теперь…

В носу снова защекотало, и я сразу же отыскал взглядом кудрявого парня, с головы до ног пропитанного отравленным дымом.

— Рысь! А поговори с тем фагром! — указал я на ядовитого юношу. — Узнай, кто затащил Пистоса в ту комнату и зачем.

И чихнул.

Леофсун кивнул, подошел к парню и, взяв того за плечо, потащил подальше от меня. Правда, Рысь не очень хорошо говорит на фагрском, но хоть что-то да вызнает.

Сам бы я не отказался переговорить с Клетусом еще раз. В чем-то Простодушный прав, иначе откуда бы взялись еще два состязания? Не, так-то я был рад: не придется выискивать фагра после пира, к тому же он мог бы и отказаться. Не буду же я его убивать посреди Гульборга! А тут он сам идет в руки. Но Клетус сам, видать, предложил эти состязания, а это значит… И вот тут я застопорился. Зачем? О мече мы уговорились. Слава лучшего воина в Гульборге у него уже есть. Что еще ему надобно? Убить меня? Так ведь поединок я предложил, а хозяин пира не отказал, значит, Клетус выбрал что-то иное.

— Может, не устраивает его быть на равных с нордами? Может, победа нужна, — сказал Херлиф, выслушав мои размышления.

— Тогда лучше предложить поединок между хёвдингами, да и всё.

— А еще, видать, он честный. И перемудрённый. Или, — вдруг сообразил Простодушный, — он хочет показать какое-то особое умение, для чего и сказал, чтоб условия придумывали сами хёвдинги. А победа ему не очень нужна, потому он предложил, чтобы и ты показал себя.

Наш разговор прервался из-за громкого вопля, на который оглянулись все. Орал кудрявый фагр, которого только что увел Рысь. Я мигом растолкал пьяных фагров и оказался возле крикуна. Его рука повисла дохлой рыбой и понемногу начала наливаться синевой.

— Он меня за задницу схватил, — пожал плечами Рысь, — вот я и…

— Хальфсен! Нет. Милий, перескажи им слова Рыси. И добавь, что я б за такое руку отрубил вовсе. А то и голову.

И чихнул.

На удивление, никто и не посмел возмутиться или потребовать виры. Наоборот, виновника незаметно уволокли подальше, передо мной извинился сам хозяин пира, сказал, что паренек перепил и спутал моего хирдмана с девкой, но не потому что Рысь и впрямь похож на девку, а лишь из-за хмеля в фагрской голове. И это сильно не сходилось со словами Хотевита. Перед Гульборгом он нас так стращал, так стращал, мол, здесь даже пердеть надо с опаской, чтоб ненароком никого не оскорбить, а руки, значит, ломать можно.

Разъяснил мне всё Милий:

— На пир пришло несколько сарапов, при том непростых, а приближенных к Набианору. Набианор же порицает мужеложество и призывает карать виновных смертью. В Гульборге казнили рабов и их господ, кто был уличен в этом грезе.

— Но я же сам видел, прямо в соседней комнате… — я чуть не захлебнулся от возмущения.

Милий устало протер глаза.

— Кай, в Гульборге много законов, некоторые остались с давних времен, другие появились недавно, с приходом сарапов. Нельзя жить так, чтобы вообще ничего не нарушить, потому на некоторые проступки все закрывают глаза. Но если кто-то начнет кричать о грехе и грешнике, сарапы будут вынуждены открыть глаза. Открыть, а потом наказать. Из-за этого отцы наказанных разозлятся на Набианора, начнут против него бунтовать или устраивать заговоры, будет еще больше казней. В Гульборг приведут войска, потребуют их кормить… Словом, много-много бед из-за одного крикуна, который не смог вовремя закрыть глаза. Кому это нужно?

— Тогда зачем вообще нужны такие… — рассердился я, но замолк, услыхав от подошедшего Тулле всего одно слово. «Скирре».

Мы убили ярла Скирре, причем не в честном поединке, не на суде, а подло напав, когда тот не ожидал. Я почти уверен, что конунг Рагнвальд знает виновных, но притворяется, что это не так, иначе бы ему пришлось наказывать не только мелкого лендермана из Сторбаша, но еще двух сильных и верных ярлов. Сейчас, при сарапской угрозе и появлении тварей, Северным островам это не нужно, потому он и держит глаза закрытыми. Но если кто-то придет к нему, скажет имена убийц и приведет видаков, тогда Рагнвальду придется открыть глаза и прилюдно наказать виновных. И вот тут я всей душой желаю, чтобы мой конунг продолжал смотреть в другую сторону.

Так что я тряхнул головой, прогоняя лишние мысли.

— Рысь! — позвал я хирдмана. — Перед тем, как ломать руку, хоть выведал что?

— Да он бы и трезвым ничего не сказал, дурень бесполезный.

Состязания всё никак не начинались, так что я отпустил ульверов посмотреть на фагрский пир, и они разбрелись по всей огромной терме: кто поспешил к пиршественному столу, кто — опробовать купальни. На улице уже стемнело, и рабы поспешно зажигали масляные светильники да дорогие восковые свечи, от чего цветные камешки на полу и стенах заблестели и заиграли новыми красками. На гладь пруда, что в середине термы, тоже опустили плошки с огнями, отчего всё вдруг показалось ненастоящим, будто я выпил хельтова пива.

На площадь возле пруда вышли полуголые юноши с факелами, встали как статуи. Заиграла тягучая музыка, тоненький женский голосок затянул песнь на сарапском, зазвенели бубенцы. И когда я подумал, что это всё развлечение и больше ничего не будет, юноши вдруг зашевелились. Поначалу они двигались медленно, то вздымая факелы к небу, то опуская к ногам, но понемногу их движения становились всё быстрее и резче. Огонь прыгал в темноте, выхватывая то лица плясунов, то голые плечи, то вскинутые ноги, рисовал причудливые картины, ткал мимолетные узоры. Завораживал… А в конце огонь выплеснулся наружу изо рта одного из плясунов.

— Кай, господин спрашивает, по нраву ли тебе огненные танцоры? — спросил внезапно возникший за плечом Милий. — Видел ли такое на Северных островах?

— Нет, не видел. Скажи, что по нраву. И спроси, как тот парень выплюнул огонь? Неужто и такие дары бывают?

Милий тихо рассмеялся.

— Нет, это не дар. Он набрал в рот земляное масло и поджег его, когда выплюнул. Еще господин просит вернуться на арену. Сейчас начнется первое состязание.

Зал с ареной уже горел множеством огней, но гостей тут было немного.

Хозяин пира вышел на песок вместе с огромным мужчиной, я даже подумал поначалу, что это великан, но потом услыхал руны здоровяка. Сторхельт на семнадцатой руне, скорее всего, с даром в силу, потому что поражали и его рост, и ширина плеч, и толщина рук и ног. Даже его шея была примерно как моя талия, а ладонью он легко бы обхватил целиком мою голову.

— Первое состязание предложил Клетус Кидонес. Кто дольше простоит под рунной силой Теагена Тасосского, великого годрландского воина, тот и победит. Если кто коснется песка хотя бы одной рукой или одним коленом, тот проиграет.

А как же гости? Я еще раз глянул на немногочисленных зрителей. Судя по всему, в зал пускали лишь хельтов, потому их и было мало, примерно с десяток. Только хозяин пира да Милий были исключениями.

Милий быстро проговорил условия состязания и поспешно вышел. Мы с Клетусом встали в очерченные на пески круги, что находились на равном расстоянии от сторхельта. Зрители, среди которых я увидел и троих сарапов, собрались в дальнем от нас конце зала, возле выхода.

Такого состязания я никак не ожидал. Клетус же слыл хорошим воином, умелым с любым оружием, так почему он выбрал именно такой поединок? Впрочем, я не собирался ему уступать ни сейчас, ни потом. Я неплохо выдерживал рунное давление, еще хускарлом я стоял под выплесками сторхельтова сражения…

Тут великан выпустил часть своей силы, и я пошатнулся. На меня словно навесили груз весом с немаленький драккар. Под его тяжестью застонала спина и заскрипели колени. Да что там… я и дышать-то мог едва-едва. Краем глаза я видел, что Клетус стоит ровно и дышит легко. Неужто у него дар, как у нашего Слепого?

Я потянулся к стае, нашел огонек Бродира… Нет, Хальфсен всё еще мешается. Ему ведь говорили поднять руну, да он отказался из-за дури какой-то. Как лучше поступить? Выкинуть толмача из стаи или стоять честно? Хотя чего ж тут нечестного? Клетус стоит благодаря дару, так и стая моя тоже, и дар Слепого — это часть моей силы.

Сторхельт усилил нажим. И я застонал, чувствуя, как мои ребра вдавливаются внутрь и выжимают остатки воздуха.

В Бездну! Я решительно убрал Хальфсена из стаи и смог немного вдохнуть, ощутил покалывания в теле от дара Дударя, что спешно исцелял невидимые раны. А как задышал, так пожалел о своем поступке. Хальфсен ведь заслужил свое место! Он не сделал ничего супротив меня или хирда. Это ведь не трусливый Стейн!

Но я держался! Тулле же говорил, чтоб я не позволял своему дару своевольничать, вот я и не позволяю! Наоборот, надо приучать себя и к выкидыванию хирдманов из стаи! Жаль, что умерших я стереть не могу, до сих пор чувствую холод на месте потухших огней.

Еще нажим! Зрители опустились на лавки, а один поспешно вышел из зала. Не выдержал даже оттуда, слюнтяй!

Клетус лишь медленно багровел да двигал плечами, словно разгоняя застоявшуюся кровь.

Еще сильнее! Я словно вернулся к началу состязания, когда еще не дотянулся до дара Слепого. Даже с ним меня начало придавливать к земле, снова замедлилось дыхание. Покалывания пробегали всё чаще и резче.

Еще!

Сторхельтова сила разошлась дальше по сторонам, и еще двое, опираясь о стены, выползли за дверь. Сарапы пока сидели.

А ведь я могу и проиграть! Да, у меня есть дар Слепого, но дары хирдманов отдаются через стаю не в полной мере. Дударь исцеляется быстрее и легче, чем любой из ульверов. В бою с Квигульвом равный ему хирдман проигрывает в бою на копьях. Коршун слышит руны дальше и лучше… Тулле предполагал, что с ростом хирда эта разница будет уменьшаться. А еще Слепой, как ни крути, хускарл, против меня же стоял хельт.

Великан пробасил что-то на фагрском, вскинул руки, и меня попросту снесло его силой. Я сам не понял, как очутился на четвереньках. Давление тут же пропало. Как раз вовремя, иначе б я уткнулся носом прямо в песок.

Кто-то подхватил меня под руку и вздернул на ноги. Клетус!

Он встревоженно смотрел на меня и что-то говорил. Я же высвободился из его захвата и сказал, тяжело дыша:

— Если это твой дар, то в следующем состязании я выиграю.

Сторхельт бережно похлопал нас обоих по спинам, едва не выбив дух. В зал потянулись люди, среди них и мои ульверы. Снова все загомонили, зашумели, начали выкрикивать имя Клетуса. Его поздравляли, хлопали по плечам…

— Хальфсена ты верно убрал, — сказал Тулле, пробравшись ко мне. — Слепой был важнее.

— Всё едино не выстоял, — вздохнул я, а потом вздрогнул: — Погодь! Как понял? Все ульверы поняли?

— Нет, увидел, как твоя нить к нему истончилась. Разве что Хальфсен и догадался, но он умный, сам поймет, что к чему. Сражаться-то сможешь?

— Да. Надо будет Слепого и Дударя усилить. Да и ты застоялся.

Тулле криво усмехнулся:

— Тяжко быть жрецу хельтом. Опасно.

— Ну, ты ж никогда трусом не был.

— Не только для меня, но и для других. Почему, думаешь, Мамировы жрецы людей сторонятся?

Я хотел спросить почему, но было уже не до того. Что-то кричал Милий, не в силах прорваться через толпу. Хозяин пира старался успокоить людей. Эгиль оглушил меня на одно ухо, рассказав, как сила сторхельта уложила наземь половину гостей, что ждали за стеной.

— А некоторые прям в пруд плюхнулись, горящее масло на себя опрокинули. А всё равно ж вода, не сгорели. Правда, чуть не утоп один, сильно захмелел.

Наконец хозяин пира угомонил людей, напомнив им про второе состязание. Милий протиснулся ко мне, весь взъерошенный, с перекособоченной одеждой.

— Господин спрашивает, готов ли ты биться, и напоминает, что бой не до смерти, — пропыхтел он.

— Да, готов. А потом уходим отсюда! — сказал я погромче, чтоб ульверы слышали.

У нас пиры могут и по несколько дней идти без продыху, но то ж у нас! Без купален и без плясуний, а веселья больше, люди искреннее. Сами в бодран бьют, сами на дудке или тальхарпе играют, сами висы читают и песни поют, сами и пляшут, и дерутся. Кто устал, тот уснул прямо на лавке, и никто его не спихивает, не уносит. А зачем? Проснется, а идти никуда не надо, уже на пиру!

Словом, устал я от веселья, и чужая речь уж набила оскомину.

Гости расселись по лавкам, и на песке остались только мы с Клетусом. Я был в одних тряпках, без кольчуги и шлема, и он тоже не стал ничего надевать лишнего. Только топор против меча. Хельт против хельта. Норд против фагра.

Клетус стоял, опустив острие меча к песку. Его лицо и глаза были спокойны. Он что, вообще меня не боится? Думает, норды ни на что не годны? Я шагнул к нему, потом оттолкнулся пяткой и резко замахнулся. Фагр вскинул меч, и первый усиленный удар обрушился на него сверху. Оглушительно прозвенела сталь. Мы отскочили друг от друга. Клетус легонько тряхнул рукой с мечом, знать, я ее чуток отсушил.

Тогда я напрыгнул снова и на сей раз атаковал без замаха, снизу вверх. Он увернулся. Я перехватил топор левой рукой и без промедления ударил сверху наискось. Фагр отскочил назад. Рывок к нему. Я бил без продыху слева и справа, колол шипом с другой стороны лезвия, закручивал топор, пинал и пытался подсекать ему ноги, но ублюдок вертелся точно уж в корыте, уклонялся, отскакивал, отбивал. И ни разу, фагрская морда, не атаковал в ответ. Будто ему эта победа вовсе не нужна, но и сдаваться он не хочет.

Даже стая не помогала. Если бы мы бились хирдами, тогда я бы показал всё, на что способен мой дар, но в поединке один на один с него толку мало. Особенно после смерти Альрика. Слишком мало боевых даров! Слишком мало! Но ведь и у Клетуса неподходящий дар. Значит, мы оба полагаемся лишь на свои силы. Тогда почему я хуже?

Я взревел и бросился на него с удвоенной силой.

— Бейся, сучий потрох! Дерись!

Если я дотянусь, то раскромсаю к тварям его тупую голову!

— Бейся!

Пусть лучше ранит меня, хотя бы пробудится дар Лундвара.

— Бейся!

Наконец до него дошло, чего я хочу. Клетус перешел из обороны в нападение мгновенно, не моргнув и глазом. Вжих! Мое плечо ожгло болью.

Я радостно оскалил зубы. Давно бы так!

Теперь уже я отступал, уворачивался и отбивался. Зато мне было весело! Зазвенели браслеты, посыпались на песок, разрубленные фагрским мечом, и я перекинул топор в левую руку. Горячие капли стекали по пальцам. Хорошо!

Левой я бился не так ловко, потому меч прочертил еще две полосы у меня на груди. Я вернул топор обратно. Даже в окровавленной руке он сидел твердо и крепко! Сила бурлила во мне, требуя выхода, и я не хотел ее сдерживать. Бил широко, уже не уклоняясь, и Клетус вновь начал пятиться, словно ему не доставало мощи встречать мои удары напрямую.

— Бейся, фагр!

Клетус не успел вовремя уйти, и мой топор испил его крови, хоть и зацепил лишь краем. Фагр прохрипел что-то сквозь зубы, отбил очередную атаку и вдруг остановился, подняв меч так, словно закрывался от верхнего удара.

— Стой! — закричал Милий.

Я замер. Если он что-то напутал, я его потом прибью.

— Это знак прекращения боя!

Клетус заговорил, и Милий поспешил пересказать его слова.

— Он признает твою силу и предлагает засчитать в этом бою победу обоим. Иначе вы оба будете слишком сильно изранены, прежде чем определится победитель.

Я молчал.

— Господин Кидонес известен на весь Гульборг своими воинскими навыками. И быть равным с ним — это большая честь, — добавил вольноотпущенник. — Твой хирд прославится на весь город.

Сила от пролитой крови еще бурлила во мне, но я одним махом усыпил свой дар, подождал немного и согласился. Теперь я знал, что смогу убить Клетуса, если понадобится.

— Он говорит, что принесет твою долю за меч в ближайшие три дня. А еще благодарит за то, что ты разделил с ним честь и помог развлечь гостей на столь замечательном пиршестве.

Я кивнул.

— Скажи что-нибудь! — взмолился Милий.

— Я не развлекать других сюда пришел. И он всё еще не забрал свои слова насчет нордов обратно!

Милий тут же залопотал на фагрском, причем наговорил в три раза больше, чем я. Скорее всего, он и не подумал пересказывать мои слова, а понёс всякую чушь с благодарностями. Ну и пусть его.

Хальфсен уже подобрал обломки моих браслетов с песка, так что я махнул ульверам идти на выход. Перворунный юнец пытался меня остановить, что-то лепетал, но я не стал слушать ни его, ни слова Хальфсена, просто отодвинул парня в сторону, оставив кровавые отпечатки на его рубахе, и ушел.