Русь. Строительство империи 7

Глава 9

Империя… Звучало это, конечно, донельзя пафосно, особенно для меня. Но факт оставался фактом: после Совета в Тмутаракани, где съехались представители всех подвластных мне земель, от Новгорода до Галича, и где даже самые гордые бояре и удельные князьки, скрипя зубами, присягнули мне как единому Царю, Русь действительно стала чем-то большим, чем просто конгломератом княжеств. Она стала силой, с которой отныне придется считаться всем соседям. Однако, как это обычно бывает, решение одних проблем немедленно порождало новые, не менее зубодробительные. Первой такой головной болью, требовавшей немедленного решения, был Кучюк и его печенежская орда.

Союз с ним, заключенный в момент отчаянной нужды, когда Тмутаракань висела на волоске, сослужил нам добрую службу. Печенеги помогли разгромить хазар и византийцев, их конница была той силой, которой так не хватало моей, в основном пешей, армии. Но теперь, когда победа была одержана, а Империя провозглашена, многотысячная орда, стоявшая лагерем под стенами Тмутаракани, начала, мягко говоря, напрягать. Во-первых, это была колоссальная нагрузка на ресурсы города и окрестных земель. Печенеги, привыкшие жить набегами и кочевьями, не слишком утруждали себя заготовкой продовольствия, и их аппетиты росли с каждым днем. Во-вторых, поддерживать дисциплину в таком разношерстном и воинственном сборище было делом непростым. То и дело возникали стычки то с местным населением, то между самими печенежскими родами. Я понимал, что долго так продолжаться не может — рано или поздно это могло вылиться в серьезный конфликт, который свел бы на нет все наши предыдущие успехи.

Поэтому, после недолгих, но интенсивных размышлений и советов с Ратибором и Ильей, которые тоже не питали иллюзий насчет долгосрочной надежности степняков, было принято, как мне кажется, единственно верное решение. Я предложил Кучюку, новоиспеченному Великому Хану Руси (титул, который он принял с видимым удовольствием, хоть и не до конца понимая его значение в моей системе координат), направить его неуемную энергию и воинственный пыл его орды вовне. На восток. На завоевание остатков Хазарского каганата, на подчинение Волжской Булгарии, на освоение бескрайних степей до самого Урала. Все это — под знаменами Русской Империи и с моей, царской, санкции. Кучюк, молодой, амбициозный и жаждущий славы, ухватился за это предложение обеими руками. Перспектива стать полновластным правителем огромных степных пространств, да еще и при поддержке могущественного северного соседа, прельщала его куда больше, чем сомнительное удовольствие проедать запасы Тмутаракани.

Проводы орды были пышными и шумными. Тысячи печенежских всадников, с гиканьем и свистом, проносились мимо меня, потрясая копьями и кривыми саблями. Кучюк, в подаренном мною богатом халате и с золотой гривной на шее, рассыпался в благодарностях и клятвах вечной верности. Я, конечно, не слишком верил в «вечность» степных клятв, но сейчас это было неважно. Главное — орда уходила, снижая напряженность на юге и, потенциально, расширяя влияние моей Империи на восток. С ними я отправил и Алешу — моего верного, хоть и немного бесшабашного, десятника, ставшего уже сотником лазутчиков. Ему была поставлена задача не только быть моими глазами и ушами при Кучюке, но и, по возможности, направлять его действия в нужное мне русло, а также обучать печенегов владению самострелами, партию которых я щедро выделил хану из своих арсеналов. Рискованная миссия для Алеши, но он, кажется, был только рад такому приключению.

Когда последний печенежский всадник скрылся за горизонтом, я почувствовал облегчение. Одна проблема была решена, пусть и временно. Но мой взгляд уже был устремлен в другую сторону — на юг, через Черное море, к берегам Византии. Эта заноза сидела во мне давно. Пленение и, вероятно, подлое убийство моего тезки, Льва Скилицы — хотя этот гад и сам был хорош, но все же… Открытая поддержка предателя Ярополка, который чуть не утопил Русь в крови междоусобицы. Наглые попытки диктовать нам свою волю, вмешиваться в наши дела. И, конечно, та история с черепом Святослава, которую я так и не мог забыть — символ византийского коварства и презрения к нам, «варварам». Нет, так дальше продолжаться не могло. Чтобы моя Империя Русь стала действительно великой, независимой и безопасной, необходимо было раз и навсегда сокрушить византийское влияние в Причерноморье, показать им, что времена, когда они могли безнаказанно хозяйничать здесь, прошли.

Целью был избран Крымский полуостров, или «климаты», как его называли сами византийцы. Богатейшие земли, ключевые торговые порты, стратегически важные крепости. Захват Крыма не только лишил бы Византию огромных доходов и важного плацдарма, но и стал бы звонкой пощечиной всему их самолюбию, демонстрацией новой силы, с которой им придется считаться. Приказ о подготовке к Крымскому походу был отдан немедленно, как только улеглась пыль от ушедшей печенежской орды. По всей Руси, от лесов Новгорода до степей Переяславца, от Галича на западе до Ростова и Мурома на востоке, полетели гонцы с царскими грамотами. Я требовал от своих наместников и союзных князей немедленно собрать лучшие силы и направить их в Тмутаракань, которая должна была стать базой для предстоящей кампании. Это был первый серьезный тест на прочность для моей новорожденной Империи, проверка того, насколько реально единство, провозглашенное на Совете.

В Тмутаракани тем временем кипела работа. Степан, мой гениальный мастер-оружейник, получив неограниченные ресурсы и доступ к местным ремесленникам, денно и нощно трудился над созданием и ремонтом осадных машин — камнеметов, баллист, таранов. Его мастерские превратились в настоящий военный завод. Одновременно заготавливались огромные запасы продовольствия, фуража для коней, стрел для луков и болтов для самострелов, зажигательной смеси. Я понимал, что осада крупных византийских крепостей потребует времени и колоссальных ресурсов.

Последние дни перед выступлением я провел в совещаниях с Ратибором и Ильей Муромцем. Мои самые верные и опытные воеводы. Ратибор, как всегда, был немногословен, но его практические советы по организации разведки, снабжения и поддержанию дисциплины в разношерстном войске были бесценны. Илья, с его огромным боевым опытом и знанием византийских повадок (он ведь не раз бывал в Царьграде еще при Святославе), также внес немало дельных предложений по тактике предстоящих осад. Оба они полностью поддерживали мой замысел, понимая его стратегическую необходимость.

Напоследок я еще раз допросил плененного Льва Скилицу. Этот скользкий ромей, бывший византийский посол и, как я теперь знал, тоже носитель Системы (хоть и, похоже, уже «отключенный» после моих успехов), сидел в своей камере уже не так нагло, как раньше. Видя масштаб моих приготовлений, он стал гораздо сговорчивее и выдал немало ценной информации о гарнизонах Херсонеса, Сугдеи, Боспора, о состоянии византийского флота в Черном море, о настроениях в самом Константинополе. Я внимательно слушал, запоминал, сопоставлял с данными моей разведки. Но полного доверия к нему у меня, конечно, не было. Этот тип был способен на любую подлость, и я решил пока держать его под строжайшей охраной, возможно, он еще пригодится как пешка в будущей дипломатической игре, если поход будет успешным.

Я чувствовал огромное напряжение, смешанное с каким-то звенящим предвкушением. Это был мой первый по-настоящему имперский поход. Это была война с одной из величайших империй мира. От ее исхода зависело все — будущее моей страны, моя собственная судьба, и, возможно, даже баланс сил в этом новом, странном мире, куда меня забросила Вежа. Система, кстати, вела себя на удивление тихо. Никаких тебе навязчивых заданий или ехидных комментариев рыжей девицы. Лишь иногда в интерфейсе появлялись подсказки о «повышении эффективности логистики» или «оптимизации осадных технологий», за которые она, разумеется, требовала свои очки влияния. Я уже научился торговаться с ней и не разбрасываться ресурсами. Сейчас все мои мысли были сосредоточены на предстоящей кампании. Крым ждал. И я шел к нему.

Прошла, наверное, пара-тройка недель, может, чуть больше — время в такой лихорадочной подготовке летит незаметно. Наконец, все было готово. Из самых разных уголков моей необъятной, еще только-только склеенной Империи в Тмутаракань стеклись войска. Зрелище, должен вам сказать, было то еще. Тут тебе и суровые, немногословные новгородские ушкуйники, привыкшие к речным походам и лесным засадам; и гордые, независимые галичане, славящиеся своей стойкостью в обороне и меткой стрельбой; и ростово-суздальские ратники, крепкие, выносливые, привыкшие к полевым сражениям; и моя личная дружина, прошедшая со мной огонь, воду и медные трубы, от разбойничьих налетов до осад крупных городов. Все они были разные — по говору, по обычаям, по вооружению, — но теперь их объединяла одна цель, одна воля — моя, царская. И это, черт возьми, внушало.

Общая численность собранного войска, по моим прикидкам, перевалила за шесть тысяч отборных воинов. Шесть тысяч! Для здешних времен и масштабов — это была огромная, почти немыслимая армия. Не какая-нибудь орда кочевников, а дисциплинированное, хорошо вооруженное войско, с опытными командирами, с налаженной системой снабжения. Я сам, облаченный в лучшие доспехи — трофейные византийские, кстати, немного переделанные под меня Степаном, — верхом на могучем вороном жеребце, которого мне подарили муромские князья, должен был возглавить сухопутные силы. Это было важно — чтобы все видели, что их Царь не отсиживается в тылу, а ведет их в бой лично.

День выступления был назначен на раннее утро, с первыми лучами солнца. Под звуки боевых рогов и барабанов, под развевающимися стягами с изображением моего нового герба — сокола, держащего в когтях ветвь березы (дань памяти моей первой вотчине), — полки начали выходить из ворот Тмутаракани. Длинной, нескончаемой змеей они тянулись вдоль побережья Азовского моря, направляясь на запад, к Крымскому перешейку. Дисциплина в войске, несмотря на его разношерстность, была почти железной. Илья Муромец, назначенный мной главным воеводой сухопутных сил, постарался на славу. Его грозный вид и зычный голос действовали на воинов отрезвляюще. Да и мои собственные приказы, переданные через сотников и тысяцких, выполнялись беспрекословно. Боевой дух, подогретый рассказами о несметных богатствах Крыма и слабости византийцев, был на высоте.

Одновременно с выступлением сухопутной армии, из Тмутараканской гавани, под прощальные крики горожан и благословения местного духовенства, вышел и наш флот. Флот — это, конечно, громко сказано по меркам моего XXI века, но для Черного моря X века это была настоящая армада. Командование морскими силами я доверил двум самым подходящим для этого людям. Первым был галицкий князь Такшонь. Его предки, угры, были известными речными воинами, да и сам Такшонь, хоть и сухопутный князь, обладал природной смекалкой и отвагой, а его галичане уже не раз показывали себя в морских стычках, когда мы отбивали Переяславец. Вторым был, конечно же, Степан. Именно он руководил ремонтом нескольких трофейных византийских дромонов — тяжелых, многовесельных боевых кораблей, захваченных нами ранее, — и постройкой десятков более легких, но маневренных боевых ладей и скампавей, идеально подходящих для десантных операций и прибрежных боев. Кроме боевых кораблей, во флот входило и множество транспортных судов — от больших купеческих «насадов» до обычных рыбацких лодок, реквизированных на время похода. Они несли на своих палубах и в трюмах самое ценное: тяжелые осадные машины, созданные Степаном, — камнеметы, баллисты, тараны, — которые были разобраны для удобства перевозки; многочисленных арбалетчиков, моих «снайперов», чьи тяжелые болты должны были сеять смерть на стенах вражеских крепостей; и, конечно, огромные запасы продовольствия, пресной воды, стрел, болтов и горшков с зажигательной смесью, которую Степан тоже усовершенствовал, добавив в нее какие-то свои секретные ингредиенты.

Флот двигался параллельно сухопутной армии, держась на небольшом удалении от берега. Его задачей было не только обеспечить прикрытие нашего похода с моря и вести разведку побережья, но и быть готовым в любой момент высадить десант в тыл противнику или блокировать вражеские порты. Связь между армией и флотом поддерживалась с помощью сигнальных огней и быстрых гонцов на легких лодках. Все это было ново, сложно, но я чувствовал, что мы на правильном пути. Без контроля над морем взять Крым было бы невозможно.

Первой и главной нашей целью на Крымском полуострове был избран Херсонес Таврический. На Руси его чаще называли Корсунь. Это был не просто город. Это был ключ ко всему Крыму. Крупнейший, богатейший и наиболее укрепленный византийский центр на полуострове, важнейший торговый узел, связывавший Византию с Северным Причерноморьем, и мощная военно-морская база Империи Ромеев. Взять Корсунь означало не только нанести страшный удар по престижу и экономике Византии, но и получить в свои руки идеальный плацдарм для дальнейших операций в Крыму и на Черном море. Я знал, что это будет нелегко. По данным разведки, которую Веслава вела уже несколько месяцев, Корсунь был опоясан несколькими рядами мощных каменных стен, имел сильный гарнизон и был готов к длительной осаде. Но именно поэтому он и был нашей первой целью. Если мы возьмем Корсунь, остальной Крым падет гораздо легче.

Марш вдоль побережья Азовского моря, а затем и вдоль восточного берега Крыма, занял несколько дней. Погода нам, в целом, благоволила. Лишь изредка налетали короткие дожди, но они скорее освежали, чем мешали. Войско двигалось слаженно, обозы не отставали, мелкие стычки с местными кочевыми племенами, пытавшимися поживиться за наш счет, быстро пресекались конными разъездами Ратибора. Наконец, в один из дней, наши передовые дозоры донесли, что впереди показались башни Корсуня. Я выехал на высокий курган, чтобы лично осмотреть город. Зрелище было впечатляющим. Корсунь раскинулся на широком мысу, вдающемся в море, его белые стены и башни ярко сверкали на солнце. Вокруг города виднелись возделанные поля, сады, виноградники. В гавани, защищенной молами, теснились мачты кораблей. Город жил своей жизнью, еще не зная, какая гроза надвигается на него. Я почувствовал, как сердце забилось чаще. Вот он, первый серьезный вызов моей Империи. И я был готов его принять.

Подойдя к Корсуню на расстояние, так сказать, прямой видимости, но еще вне досягаемости их стрел и камнеметов, я отдал приказ разбить лагерь. Место выбрали удачное — на небольшой возвышенности, с хорошим обзором, защищенное с тыла лесом и оврагами. Несколько дней ушло на то, чтобы как следует укрепить лагерь, вырыть рвы, поставить частокол, наладить систему караулов и дозоров. Безопасность — прежде всего, особенно когда имеешь дело с таким коварным противником, как византийцы. Одновременно наши войска начали широким полукольцом окружать город с суши, отрезая все пути к отступлению или подвозу подкреплений. Линия блокады протянулась от одной бухты до другой, полностью изолировав Корсунь от остального полуострова.

Параллельно с этим наш флот под командованием Такшоня и Степана приступил к морской блокаде. Войдя в Карантинную бухту и другие подходы к городу, наши корабли — и трофейные дромоны, и легкие ладьи — встали на якоря, перекрыв все выходы из городской гавани. Это было сделано не без труда. Византийцы, завидев нашу армаду, попытались оказать сопротивление. Несколько их боевых кораблей вышли из гавани и вступили в перестрелку с нашими передовыми судами. Но силы были явно не равны. После короткого, но жаркого боя, в ходе которого пара византийских кораблей получила серьезные повреждения от меткого огня наших арбалетчиков и камнеметов, установленных на дромонах Степаном, они ретировались обратно в гавань, под защиту береговых укреплений. Блокада была установлена. Корсунь оказался в тисках.

Началась полномасштабная осада. Степан, выбрав наиболее удобные позиции на господствующих высотах, развернул свои грозные осадные орудия. Камнеметы — или, как их тут называли, «пороки» — разных калибров, от легких, метавших небольшие камни для беспокоящего огня, до тяжелых, способных швырять огромные валуны весом в несколько пудов. Баллисты, стрелявшие тяжелыми бревнами или связками копий. Даже несколько требушетов, которые Степан умудрился собрать по каким-то своим, только ему известным чертежам, и которые обладали поистине чудовищной разрушительной силой. Эти адские машины, скрипя и стеная от натуги, начали методичный, круглосуточный обстрел городских стен и башен. Огромные камни с оглушительным грохотом врезались в древнюю каменную кладку, выбивая зубцы, проламывая амбразуры, поднимая в воздух тучи пыли и обломков. Гул от их работы стоял такой, что, казалось, сама земля дрожала.

Мои арбалетчики, эти средневековые снайперы, тоже не сидели без дела. Заняв заранее подготовленные и хорошо укрепленные позиции на осадных валах, которые мы начали возводить вокруг города, и под прикрытием больших передвижных щитов-мантелетов, они начали свою смертоносную работу. Их тяжелые, окованные железом болты, пущенные из мощных самострелов, с удивительной точностью находили свои цели на стенах Корсуня. Они выбивали византийских лучников, выглядывавших из-за зубцов, поражали копьеметателей, неосторожно высовывавшихся из амбразур, снимали командиров, пытавшихся руководить обороной с башен. Потери среди защитников от их огня, по донесениям лазутчиков, были значительными.

Однако византийский гарнизон, возглавляемый опытным и, судя по всему, весьма толковым стратигом (так у них назывались военные губернаторы), не собирался сдаваться на милость победителя. Они были готовы драться до последнего. Стены Корсуня, построенные еще во времена античности и неоднократно перестраивавшиеся и укреплявшиеся на протяжении веков, оказались на удивление прочными. Двойные, а местами и тройные ряды каменной кладки, высокие, массивные башни, глубокие, высеченные в скале рвы — все это делало город настоящей твердыней. Усиленные местным ополчением, которое, похоже, не испытывало особой любви к нам, «северным варварам», жители Корсуня демонстрировали чудеса храбрости и упорства. Их собственные метательные машины — баллисты и катапульты, установленные на стенах и башнях — отвечали на наш обстрел, хоть и не так интенсивно, но довольно метко. Несколько раз их камни разбивали наши осадные орудия, и Степану приходилось спешно их ремонтировать. Несли потери и мои люди, особенно те, кто работал на строительстве осадных сооружений или подносил снаряды к камнеметам.

Время от времени из городских ворот совершались дерзкие вылазки. Обычно это происходило под покровом ночи или в предрассветной мгле. Небольшие, но хорошо вооруженные отряды византийцев, пользуясь знанием местности, внезапно атаковали наши передовые посты, пытаясь сжечь осадные машины, перебить их обслугу или просто внести сумятицу в ряды осаждающих. Эти атаки, как правило, отбивались с трудом, и не всегда без потерь с нашей стороны. Ратибору и его дружинникам не раз приходилось вступать в жестокие ночные схватки, чтобы отбросить врага обратно за стены.

Осада затягивалась. Дни сменяли недели, а Корсунь все так же гордо стоял, не выказывая ни малейших признаков слабости. Я начинал немного нервничать. Да, у нас было численное превосходство, наши осадные технологии были на высоте, блокада была плотной. Но время играло не только на нас. Длительная осада — это всегда риск болезней в лагере, это истощение припасов, это падение боевого духа. К тому же, я не мог исключать вероятности того, что из Константинополя или из других византийских провинций попытаются прислать помощь осажденному городу. Нужно было что-то предпринимать, искать нестандартные решения. Простой штурм в лоб, учитывая мощь укреплений, был бы самоубийством и стоил бы мне тысяч жизней моих лучших воинов. А этого я позволить себе не мог. Я собрал военный совет.

Осада Херсонеса, или Корсуня, как его упорно продолжали называть мои воины, тянулась уже которую неделю, и, честно говоря, начинала меня порядком доставать. Нет, дело двигалось, конечно. Камнеметы Степана, работая без устали, превратили некоторые участки стен в живописные руины, а наши арбалетчики изрядно проредили ряды защитников на башнях. Но эти греки, или кто они там были — потомки античных колонистов, смешавшиеся с готами, аланами и бог весть кем еще — держались с упертостью, достойной лучшего применения. Их стратиг, имени которого я так и не удосужился запомнить, оказался тертым калачом и явно не собирался вывешивать белый флаг только потому, что мы красиво обложили его город. Потери с обеих сторон росли. Мои люди тоже не были неуязвимы — византийские стрелки и камнеметчики нет-нет, да и доставали кого-нибудь из наших, а вылазки, хоть и редкие, но всегда дерзкие, тоже уносили жизни. К тому же, в лагере начали потихоньку распространяться болезни — обычное дело при длительной осаде, когда тысячи людей скучены на одном месте, а с санитарией, мягко говоря, не все гладко, несмотря на все мои драконовские приказы. Короче, ситуация требовала какого-то прорыва, нестандартного хода. Штурмовать эти стены в лоб, как я уже говорил, было чистым безумием. Положить половину армии ради сомнительной чести первым водрузить знамя на развалинах — не мой стиль. Нужно было что-то хитрее.

И тут, как всегда в самый нужный момент, на выручку пришла Веслава. Моя главная разведчица, шпионка и, не побоюсь этого слова, диверсантка. Эта хрупкая на вид девушка обладала стальной волей, лисьей хитростью и невероятной способностью просачиваться куда угодно и добывать любую информацию. Она со своими лучшими лазутчиками — такими же отчаянными сорвиголовами, как и она сама — денно и нощно, рискуя свернуть себе шею или попасть в лапы к грекам, буквально обнюхивала каждый камень в стенах Корсуня, каждый овраг, каждую сточную канаву. Они изучали систему караулов, расписание смены часовых, слабые места в обороне, опрашивали редких перебежчиков — в основном из числа наемников-варваров, которым византийцы, по их словам, задерживали жалованье, или просто недовольных горожан, уставших от осады. И вот, однажды вечером, Веслава, усталая, грязная, но с торжествующим блеском в глазах, вошла в мой шатер.

— Государь, кажется, есть зацепка, — без предисловий начала она, разворачивая на столе грубый, наспех набросанный на куске пергамента план города. — Смотри сюда. Западная стена, недалеко от Карантинной бухты. Там есть старая, полуразрушенная башня, которую они почти не охраняют, считают, что оттуда не подобраться из-за скал. Но мои ребята нашли узкую тропку, почти козью, по которой можно подняться к самому ее основанию. А дальше… — Веслава хитро улыбнулась, — дальше самое интересное. В этой башне, похоже, когда-то был тайный ход, который потом заложили камнями, но, видимо, наспех. Кладка там совсем слабая. Если поработать хорошим инструментом, можно проделать лаз.

Я склонился над картой, внимательно изучая указанное место. Идея была дерзкой, рискованной, но… чертовски соблазнительной. Проникнуть небольшим отрядом в город, открыть ворота изнутри — классика жанра, не раз описанная в исторических хрониках и романах. Но почему бы и нет, если это сработает?

— А что насчет подкупа? — спросил я, вспомнив о наемниках. — Есть кто-то, кто готов продаться?

Веслава покачала головой.

— Пыталась. Есть там один командир отряда франков, вроде бы недоволен стратигом. Но он запросил такую цену, что проще было бы весь город купить. Да и веры ему нет — продаст нас так же легко, как своих хозяев. Нет, Государь, тут надо действовать наверняка. Своими силами.

Я еще раз посмотрел на план, затем на Веславу. В ее глазах горел азарт. Я ей доверял. Если она говорила, что это возможно, значит, так оно и было.

— Хорошо, — сказал я после недолгого раздумья. — Готовьте отряд. Самых лучших, самых тихих. Командовать будет Ратибор. Если все получится, этой же ночью пойдем на штурм. Хватит уже тут сидеть, комаров кормить.

Подготовка к ночному штурму шла в строжайшей тайне. Ратибор отобрал два десятка самых опытных и отчаянных дружинников из моей личной гвардии — тех, кто умел ходить бесшумно, как кошка, и владел оружием не хуже, чем языком. Их вооружили короткими мечами, ножами, топориками и специальными инструментами для разборки кладки, которые на скорую руку изготовили кузнецы Степана. Сам Степан, кстати, тоже не сидел сложа руки. По моему приказу, он готовил свои камнеметы и арбалетчиков к тому, чтобы в нужный момент усилить обстрел города с моря и с противоположной от места прорыва стороны, чтобы отвлечь внимание гарнизона.

Ночь выдалась темная, безлунная — то, что надо. Под покровом этой благословенной тьмы, отряд Ратибора, одетый во все темное, с лицами, вымазанными сажей, бесшумными тенями скользнул из нашего лагеря и направился к указанной Веславой башне. Я сам, вместе с Ильей Муромцем и основными штурмовыми отрядами, выдвинулся к другим, заранее намеченным воротам, готовый по сигналу начать атаку. Напряжение висело в воздухе, его можно было резать ножом. Каждый шорох, каждый крик ночной птицы заставлял сердце замирать.

Ожидание тянулось мучительно долго. Час, другой… Я уже начал сомневаться, не случилось ли чего с Ратибором и его людьми. Но вот, наконец, в той стороне, где должна была быть башня, мелькнул едва заметный огонек — условный сигнал. Один, потом еще два. Все идет по плану!

— Вперед! — выдохнул я, и мой голос, усиленный боевым рогом, разорвал ночную тишину. — За Русь! За Царя!

И тут же со всех сторон грянуло! Заревели трубы, забили барабаны, тысячи глоток взревели боевой клич. Мои воины, как разъяренные пчелы из потревоженного улья, ринулись на штурм. Осадные лестницы были приставлены к стенам, тараны с глухим стуком ударили в ворота. Одновременно с этим, флот Такшоня и Степана открыл ураганный огонь по городу с моря, поджигая дома и вызывая панику среди защитников.

Византийцы, застигнутые врасплох, сначала растерялись, но потом быстро пришли в себя и открыли ответный огонь. Завязалась яростная, кровопролитная битва. Но главный удар был нанесен там, где его не ждали. Отряд Ратибора, проделав лаз в стене башни, ворвался внутрь, перебил немногочисленную охрану и, пробившись к ближайшим воротам, сумел отпереть их изнутри. В эту брешь хлынули мои лучшие дружины, сея смерть и разрушение.

Бои на стенах и узких улочках Корсуня продолжались до самого рассвета. Это была настоящая мясорубка. Но перевес уже был на нашей стороне. Гарнизон, атакованный с нескольких сторон, деморализованный и понесший большие потери, начал сдаваться. К утру все было кончено. Корсунь пал.

Я въехал в город на своем вороном коне, сопровождаемый Ратибором и Ильей. Улицы были завалены трупами, дома дымились после пожаров, воздух был пропитан запахом крови и гари. Но это была победа. Великая победа. Стратиг Корсуня и большая часть его воинов погибли в бою, остальные были взяты в плен. В наши руки попали огромные трофеи: склады, набитые золотом, серебром, драгоценными тканями, зерном, вином, оружием. Но самым ценным приобретением стали несколько боеспособных византийских дромонов и десятки торговых судов, захваченных в гавани. Наш флот получил колоссальное усиление, открывая передо мной новые, еще более захватывающие перспективы.

Крымский поход только начинался, но его первая, самая важная битва была выиграна. Я стоял на главной площади поверженного города, и чувство триумфа переполняло меня. Это был еще один шаг на пути к моей великой цели, он далеко не последний.