Русь. Строительство империи 7

Глава 11

Сделка с Вежей, какой бы мутной и рискованной она ни казалась, принесла свои плоды, и плоды эти были, надо сказать, весьма впечатляющими. Те колоссальные «очки влияния», которые Система великодушно (хоть и не бескорыстно) отвалила мне на развитие Империи, позволили провернуть такие дела, о которых я раньше и мечтать не мог. Крымская кампания, которая без этой «помощи» могла бы затянуться на годы и стоить мне немыслимых потерь, теперь пошла как по маслу. Или, вернее, как хорошо отлаженный механизм, где каждая шестеренка крутилась в нужном направлении и с нужной скоростью.

Ручной Сокол, мой новый пернатый «помощник» (или, скорее, надсмотрщик от Вежи), оказался на удивление полезной штукой. Этот изумрудноглазый хищник не просто летал рядом со мной, создавая антураж. Нет, он стал незаменимым инструментом разведки, связи и координации. Представьте себе: сидишь ты в своем шатре, планируешь очередную операцию, а у тебя над картой в режиме реального времени — информация о расположении вражеских гарнизонов, о состоянии их укреплений, о передвижениях их отрядов. И все это — с высоты птичьего полета, с такой детализацией, о какой ни один мой лазутчик и мечтать не мог. Сокол мог зависнуть над вражеской крепостью, «просканировать» ее (что бы это ни значило на языке Вежи) и передать мне в интерфейс точнейшие данные: где стена тоньше, где охрана слабее, где склады с продовольствием, а где — с порохом (ну, или с чем-то его заменяющим в этом веке). Это было круче любого спутника-шпиона из моего прошлого мира!

Новые осадные технологии, которые Степан, мой гениальный самородок-инженер, разрабатывал теперь не на голом энтузиазме, а с неограниченным доступом к ресурсам Вежи (в виде тех же очков, которые можно было конвертировать в материалы, инструменты или даже знания), позволяли нам сокрушать самые, казалось бы, неприступные стены. Его камнеметы стали точнее и дальнобойнее, баллисты метали снаряды с удвоенной силой, а уж какие он там придумывал тараны и осадные башни — это была просто песня! Византийцы, привыкшие к тому, что их крепости могут выдерживать осаду годами, теперь оказывались в полном недоумении, когда их хваленые стены начинали трещать по швам уже через несколько дней интенсивного обстрела.

Наш флот, который до этого был скорее разношерстным сборищем речных ладей и рыбацких лодок, теперь превратился в настоящую грозу Черного моря. Трофейные херсонесские дромоны были не только отремонтированы в рекордные сроки, но и модернизированы Степаном — он умудрился приспособить на них какие-то свои хитроумные метательные машины и даже подобие «греческого огня», только нашего, русского разлива, на основе нефти и серы, которую мы нашли в Крыму. Кроме того, на верфях Тмутаракани и Херсонеса, работавших теперь в три смены (спасибо очкам Вежи, которые позволяли «нанимать» виртуальных рабочих или ускорять процессы), строились новые корабли — и тяжелые, и легкие, — которые по своим характеристикам не уступали византийским, а в чем-то, возможно, и превосходили их. В общем, на море мы теперь чувствовали себя хозяевами.

Вдохновленный этими успехами и ощущая за спиной незримую, но очень ощутимую поддержку Системы (хоть я и понимал, что эта поддержка имеет свою цену), я продолжил методичное завоевание Крыма. После Херсонеса пришла очередь Сугдеи — это нынешний Судак, если кто не знает. Красивый город, раскинувшийся в живописной долине, известный своими виноградниками и бойкой торговлей. Гарнизон там был поменьше, чем в Херсонесе, но тоже упирался до последнего. Однако против наших арбалетчиков, которые с безопасного расстояния выкашивали защитников на стенах, и камнеметов Степана, превращавших их укрепления в пыль, они продержались недолго. После короткой, но яростной осады Сугдея пала. Трофеи были богатые — особенно много взяли вина, которым мои воины потом еще долго праздновали победу, к моему неудовольствию и головной боли Ратибора, отвечавшего за дисциплину.

Затем настала очередь Феодосии — древнего порта на восточном побережье, еще одного важного торгового центра. Тут византийцы оказались покрепче и поупрямее. Город был хорошо укреплен, гарнизон — многочисленным и опытным. Осада затянулась на несколько недель. Были и вылазки, и попытки поджечь наши осадные машины, и даже, по слухам, какие-то колдовские штучки со стороны местных жрецов. Но мы тоже не лыком шиты. Мощь нашего оружия, помноженная на хитрость Веславы, которая сумела посеять панику среди наемников гарнизона (кажется, она распустила слух, что им не заплатят, или что их хотят отравить), в конце концов, сделали свое дело. Феодосия тоже была взята.

Последним крупным оплотом Византии в Крыму оставался Боспор — нынешняя Керчь, город, запиравший вход в Азовское море. Его падение было уже делом времени и техники. Лишившись поддержки с моря и видя, что все остальные крепости пали, гарнизон Боспора после недолгого сопротивления предпочел сдаться на милость победителя. Условия капитуляции были для них относительно мягкими — я не стал устраивать резню, а просто разоружил воинов и обложил город данью. Захват Боспора окончательно отрезал Крым от любой возможной помощи со стороны остатков Хазарии или каких-нибудь кавказских союзников Византии, если таковые у нее еще имелись.

Каждый захваченный город приносил нам новые трофеи — золото, серебро, рабов (которых я, впрочем, старался не брать, предпочитая обменивать их на выкуп или использовать на строительных работах), корабли, оружие, продовольствие. Все это немедленно направлялось на нужды моей растущей Империи — на пополнение казны, на вооружение армии, на строительство флота. К концу этой молниеносной, по меркам того времени, кампании, которая заняла всего несколько месяцев, практически весь Крымский полуостров, за исключением, может быть, нескольких мелких, затерянных в горах крепостей, населенных какими-нибудь дикими таврами, оказался под моим полным контролем. Флот Царя Антона, усиленный десятками захваченных и построенных кораблей, стал доминирующей силой не только в Азовском, но и во всем Черном море. Мы могли теперь диктовать свои условия кому угодно — и генуэзским купцам, которые уже начинали потихоньку осваивать эти воды, и остаткам хазар, и даже самому Константинополю. И это, я вам скажу, было чертовски приятное ощущение. Ощущение силы. Ощущение того, что ты не просто выживаешь в этом чужом и враждебном мире, а меняешь его по своему усмотрению.

Завоевание Крыма, конечно, было делом важным и нужным. Мы не только обезопасили свои южные рубежи и получили доступ к богатейшим ресурсам, но и нанесли серьезный удар по престижу Византии. Однако, стоя на высоком берегу в Херсонесе, который я сделал своей временной крымской столицей, и глядя на юг, через бескрайнюю синеву Понта Эвксинского (так греки называли Черное море), я понимал, что это — только половина дела. А может, и меньше. Там, за горизонтом, лежал он — Константинополь. Царьград. Вечный Город. Столица мира, как его напыщенно именовали сами византийцы. Сердце могущественной, хоть и несколько одряхлевшей, но все еще очень опасной Византийской империи.

Я прекрасно понимал, что ромеи хоть и понесли тяжелейшие потери, лишившись своей жемчужины — Крыма, и утратив господство на море (по крайней мере, на Черном), не смирятся с этим поражением. Они не из тех, кто легко прощает обиды и признает себя побежденным. Рано или поздно они соберут новые силы, наймут новых наемников (благо, золота в их казне еще хватало), построят новый флот и попытаются вернуть утраченное. Любой мирный договор, который я мог бы заключить с ними сейчас, был бы лишь временной передышкой. Филькиной грамотой, которую они нарушат при первой же удобной возможности. Нет, чтобы обезопасить Русь на поколения вперед, чтобы окончательно утвердить ее статус великой державы, нужно было нанести Византии такой удар, от которого она уже не смогла бы оправиться. Удар в самое сердце.

И вот тут-то в моей голове, которая, похоже, окончательно съехала с катушек от всех этих имперских амбиций и системных «бонусов», родился план. План настолько дерзкий, настолько невероятный, почти безумный, что я сам сначала испугался своей наглости.

Я решил пойти на Царьград.

Нет, не просто совершить грабительский набег, как это делали мои далекие предшественники — Олег Вещий или Игорь, — чтобы урвать кусок добычи и убраться восвояси. Я задумал полномасштабную военную кампанию, настоящую войну на уничтожение (ну, или на принуждение к очень выгодному миру). Целью было либо заставить Византию на коленях просить пощады и подписать такой договор, который навсегда отбил бы у нее охоту совать свой нос в наши дела, либо, если уж совсем повезет и звезды сложатся как надо, — даже захватить саму столицу ромеев. Взять Константинополь! Вы только вдумайтесь! Город, который на протяжении веков считался неприступным, который не смогли взять ни арабы, ни авары, ни болгары!

Я поделился этим грандиозным замыслом со своими ближайшими соратниками — Ильей Муромцем, Ратибором, Такшонем, Степаном, Веславой. Сказать, что они были удивлены — значит, ничего не сказать. Они были просто ошарашены. Даже Илья, который, казалось, уже ничему не удивлялся в этой жизни, сначала посмотрел на меня как на сумасшедшего. Ратибор молча покрутил ус. Такшонь только присвистнул. Степан начал что-то быстро прикидывать в уме, бормоча про толщину стен Феодосия и количество «греческого огня». Одна Веслава, кажется, восприняла эту новость с энтузиазмом — в ее глазах загорелся знакомый авантюрный огонек. Но потом, когда первоначальный шок прошел, и я изложил им свои соображения — о том, что Византия все равно не успокоится, что лучше нанести удар первым, пока мы на подъеме, что у нас теперь есть флот и осадные технологии, — они потихоньку начали проникаться этой идеей. Они видели мою решимость, помнили мои предыдущие, казалось бы, невыполнимые успехи, и, возможно, тоже ощущали за моей спиной ту незримую, но могучую поддержку Вежи, которая не раз вытаскивала нас из самых безнадежных ситуаций. В конце концов, они согласились. Если Царь решил — значит, так тому и быть. Будем брать Царьград.

И немедленно, с места в карьер, началась грандиозная, всеобъемлющая подготовка к этому походу, который должен был стать венцом всех моих предыдущих деяний. Со всех концов моей необъятной, еще только-только начинающей осознавать себя единым целым, Русской Империи, от дремучих лесов Новгорода до плодородных степей Подонья, по дорогам, которые мы уже начали строить благодаря «кредиту» Вежи, в Крым и Тмутаракань снова потянулись войска. Я требовал от своих наместников и союзных князей прислать мне лучших из лучших — ветеранов северных походов, закаленных в боях галичан, стойких воинов из центральных русских земель. Всех, кто мог держать в руках оружие и был готов следовать за своим Царем хоть на край света, хоть в пасть самому дьяволу (а поход на Царьград многим казался именно таким предприятием).

Степан, получив от меня неограниченные ресурсы и полную свободу действий, развернул на верфях Херсонеса и Тмутаракани такое строительство, какого эти места еще не видели. Строились не только легкие и маневренные ладьи, но и тяжелые десантные суда, способные перевозить конницу, и огромные «плавучие крепости» для установки на них осадных машин. Одновременно создавались гигантские запасы продовольствия, пресной воды (это было особенно важно для морского похода), стрел, болтов для самострелов, горшков с зажигательной смесью. Я активно использовал те самые «очки влияния», предоставленные мне Вежей, для ускорения подготовки флота, производства оружия и налаживания сложнейшей логистики. Нужно было не просто собрать армию и флот, но и обеспечить их всем необходимым на многие месяцы похода вдали от родных берегов.

Ручной Сокол, мой пернатый аватар Вежи, в эти дни работал без устали. Он постоянно курсировал между городами, передавая мои приказы, координируя сборы, доставляя донесения от наместников. Он облетал побережье, выискивая удобные бухты для стоянки флота, следил за погодой, предупреждал о возможных штормах. Иногда мне казалось, что эта птица знает и умеет больше, чем все мои воеводы вместе взятые. Но я старался не слишком полагаться на нее, помня, чьим инструментом она на самом деле является.

Подготовка заняла несколько месяцев. Это было время невероятного напряжения, когда каждый день был расписан по минутам, когда приходилось решать тысячи больших и малых проблем, от закупки провианта до усмирения взбунтовавшихся наемников. Но, в конце концов, все было готово. Армия была собрана, флот стоял на рейде, припасы погружены. Я назначил командование: Илья Муромец — главный воевода сухопутных сил, Такшонь и Степан — совместное командование объединенным флотом, Веслава — разведка и диверсии, Ратибор — начальник моей личной гвардии и службы безопасности. В Крыму и Тмутаракани я оставил надежных наместников и сильные гарнизоны. Сам же я готовился лично возглавить этот поход, понимая его историческое значение и всю меру ответственности, которая лежала на моих плечах. Это был мой звездный час. Или мой полный провал. Третьего было не дано.

Наконец, этот день настал. День, который, я был уверен, войдет в историю — либо как день величайшего триумфа Руси, либо как день ее страшного позора. Ранним летним утром, когда солнце только-только начало подниматься над горизонтом, окрашивая небо в нежно-розовые тона, из гаваней Крыма — Херсонеса, Феодосии, Боспора — и из Тмутаракани, которая служила нашей главной базой снабжения, вышел огромный, невиданный доселе русский флот. Сотни, а может, и тысячи (я так и не смог их точно сосчитать) кораблей всех размеров и типов покрыли морскую гладь, словно гигантский муравейник, пришедший в движение. Они выстраивались в походный ордер, подчиняясь сигналам с моего флагманского дромона «Перун» (так я назвал самый большой и мощный из трофейных византийских кораблей, который Степан переоборудовал под мои нужды), и брали курс на юг, к Босфору, к стенам Царьграда.

Зрелище, скажу я вам, было грандиозное, способное вселить трепет в любого, кто его видел. В авангарде шли самые тяжелые и хорошо вооруженные корабли — те самые дромоны, наши и трофейные, и новые, специально построенные боевые ладьи, ощетинившиеся рядами весел и несущие на своих палубах моих лучших дружинников, закованных в броню. За ними, несколькими колоннами, следовали десятки и сотни транспортных судов — от больших, неповоротливых «насадов», способных вместить целый полк воинов или несколько осадных машин, до более мелких, но быстроходных скампавей и обычных купеческих лодок, реквизированных на время похода. Они были до отказа набиты воинами — пехотой, конницей (да-да, мы везли с собой и конницу, для действий на суше), обслугой осадных машин Степана, и горами припасов — продовольствия, воды, фуража, оружия, стрел, всего того, что могло понадобиться нам в этом долгом и опасном предприятии.

Над всем этим многоголосым, многоязыким, пахнущим дегтем, потом и соленой водой человеческим морем, высоко в небе, парил мой Ручной Сокол. Он кружил над флотом, словно невидимый страж, обеспечивая мне идеальную связь со всеми частями этой огромной армады (через интерфейс Вежи, конечно) и ведя дальнюю разведку, высматривая на горизонте возможные византийские дозоры или признаки надвигающейся бури. Его изумрудные глаза, казалось, видели все.

Мы шли уже несколько дней, когда от Веславы, которая со своими лучшими лазутчиками на нескольких быстроходных лодках ушла далеко вперед, пришло донесение: византийцы знают о нашем походе. Их разведка, несмотря на все наши попытки сохранить секретность (а какие тут, к черту, секреты, когда такая орава прет по морю!), все же сумела донести до Константинополя ужасающие (для них, конечно) подробности о численности и мощи нашей армады. Реакция, как и следовало ожидать, была мгновенной.

В Константинополе, по словам Веславы, началась паника. Император (кто бы он ни был на тот момент — я так и не удосужился выяснить, какой из многочисленных Василиев, Константинов или Львов сейчас занимал трон, для меня они все были на одно лицо — враги) прекрасно понимал, что на карту поставлено само существование Византии. Он немедленно отдал приказ своему флоту — всему, что у него осталось после крымской катастрофы, и всему, что удалось спешно собрать из других провинций и нанять у итальянских республик, — выйти навстречу «варварам». Командующему византийским флотом, какому-то опытному дромонарху, чье имя я тоже не запомнил (зачем забивать себе голову именами тех, кого ты собираешься утопить?), была поставлена задача: любой ценой перехватить и уничтожить русскую армаду в открытом море, предпочтительно где-нибудь в Эгейском, не допустив ее к беззащитным (как они, видимо, считали) подступам к столице.

Византийский флот, по данным Веславы, хоть и уступал нашему в общей численности кораблей и людей (мы просто задавили их массой), но все еще представлял собой грозную силу. Его ядро составляли тяжелые, хорошо бронированные дромоны, вооруженные знаменитым «греческим огнем» — этим секретным и ужасным оружием Империи, которое не раз спасало ее от гибели. Экипажи у них тоже были опытными, закаленными в многочисленных морских сражениях с арабами, норманнами и другими морскими разбойниками. Так что легкой прогулки я не ожидал. Нас ждала серьезная битва.

И она не заставила себя долго ждать. Через несколько дней после получения донесения от Веславы, когда мы уже миновали Босфор и вошли в Мраморное море, направляясь к Дарданеллам, чтобы выйти в Эгейское, наш Ручной Сокол, который вел разведку далеко впереди, вдруг резко изменил курс и стремительно вернулся ко мне на флагман. Через интерфейс пришло короткое сообщение от Вежи: «Обнаружен крупный флот противника. Движется курсом на перехват. Расстояние — около ста морских миль. Рекомендую приготовиться к бою».

Ну что ж, как говорится, назвался груздем — полезай в кузов. Я отдал приказ флоту перестроиться в боевой порядок. Настроение у моих воинов было боевое, даже приподнятое. Они рвались в бой, жаждали помериться силами с хвалеными ромеями, отомстить за все прошлые обиды. И я был уверен, что они не подведут. Мы шли на Царьград. И никакой византийский флот не должен был нас остановить. Две огромные морские силы, две империи, два мира шли навстречу друг другу, и их столкновение было неизбежно. И оно должно было решить, кто будет хозяином на этом море.

Мы встретились с византийским флотом где-то в центральной части Эгейского моря, в лабиринте многочисленных греческих островов, которые сейчас, в преддверии грандиозной битвы, казались особенно мирными и безмятежными. Небо было ясным, почти безоблачным, легкий ветерок надувал наши паруса (у кого они были, конечно, большинство наших кораблей все же полагались на весла), море было относительно спокойным, лишь небольшая зыбь покачивала наши корабли. Идеальные условия для генерального морского сражения, если таковые вообще бывают.

Византийский дромонарх, их главный адмирал, оказался мужиком не промах. Он построил свои корабли в классический, проверенный веками боевой порядок — широким полумесяцем, или «рогом», как они это называли. В центре этого полумесяца, составляя его ударную силу, шли самые тяжелые и хорошо бронированные дромоны, те самые, что были вооружены сифонами для метания «греческого огня». На флангах располагались более легкие и маневренные суда — хеландии, памфилы, галеи, — задачей которых было прикрывать центр, совершать обходные маневры и преследовать отступающего противника. Византийцы явно рассчитывали на превосходство своих тяжелых кораблей в броне и огневой мощи, и, конечно, на ужасающий психологический эффект «греческого огня», который не раз обращал в бегство самых храбрых врагов.

Я, посоветовавшись с Такшонем и Степаном, решил противопоставить их классической тактике свою, более гибкую и агрессивную. Мы сделали ставку на наше численное превосходство (у нас было почти вдвое больше кораблей, хоть и не все из них были полноценными боевыми единицами), на маневренность наших многочисленных ладей и скампавей, и, главное, на отчаянную дерзость и ярость русских воинов, которые были готовы идти на абордаж и драться врукопашную на палубах вражеских кораблей. Наш флот был построен несколькими линиями, с возможностью быстрого маневра и концентрации сил на решающих участках.

Сражение началось с традиционного обмена «любезностями» — то есть, стрелами, камнями и метательными копьями. Наши лучники и арбалетчики, укрывшись за высокими бортами своих кораблей и специально установленными щитами-павезами, открыли такой плотный и меткий огонь по византийским судам, что, по словам пленных, палубы их кораблей вскоре покрылись телами убитых и раненых. Византийцы отвечали тем же, но их стрельба была менее интенсивной — они явно берегли силы для главного «аргумента».

И этот «аргумент» не заставил себя долго ждать. Как только расстояние между флотами сократилось до нескольких сот метров, центральные дромоны византийцев изрыгнули из своих бронзовых сифонов длинные, шипящие струи липкого, оранжево-красного пламени. «Греческий огонь»! Это было действительно страшное зрелище. Огонь, который нельзя было потушить водой, который прилипал к дереву и человеческой плоти, сжигая все на своем пути. Несколько наших передовых ладей, попавших под этот огненный дождь, мгновенно вспыхнули, как факелы. Крики обожженных, умирающих людей смешались с треском горящего дерева и ревом пламени. На какое-то мгновение в наших рядах возникло замешательство.

Но тут в дело вступил Степан. Он заранее предвидел такую ситуацию и подготовил контрмеры. По его приказу, специальные команды на небольших, маневренных лодках, оснащенных длинными шестами с крюками и ведрами с песком и землей, устремились к горящим кораблям, пытаясь сбить пламя, забросать его, оттащить поврежденные суда из линии огня. А на других наших кораблях были развернуты «огнетушительные» приспособления, придуманные Степаном, — своего рода большие кожаные мешки, наполненные водой с уксусом или какой-то другой гадостью, которые метали на вражеские корабли, пытаясь залить их сифоны или хотя бы помешать им стрелять. Это, конечно, не всегда помогало, но какой-то эффект давало, сбивая темп византийской атаки.

А тем временем Ручной Сокол, мой пернатый шпион, парил высоко над полем битвы, словно невидимый дирижер этого адского оркестра. Он не принимал непосредственного участия в бою (да и чем бы он мог помочь?), но его роль была неоценима. Через интерфейс Вежи он передавал мне на мой флагманский «Перун» точнейшую информацию о маневрах противника, о слабых местах в его построении, о возникающих пожарах или повреждениях на византийских кораблях, о направлении ветра и течений. Это позволяло мне, как главнокомандующему, принимать быстрые и, надеюсь, правильные решения, эффективно координировать действия различных эскадр моего огромного флота, направлять резервы на угрожаемые участки или, наоборот, наносить неожиданные удары во фланг и тыл противнику. Я чувствовал себя одновременно и полководцем древности, и оператором современного беспилотника. Ощущения, скажу я вам, были непередаваемые!

Пользуясь этой информацией, я отдал приказ Такшоню, который командовал нашей абордажной эскадрой, состоявшей из самых быстроходных ладей и отборных дружинников, атаковать флагманский дромон византийского дромонарха. Это был рискованный маневр — прорваться сквозь стену огня и стрел к самому сердцу вражеского флота. Но Такшонь, этот отчаянный галицкий рубака, только этого и ждал. С диким боевым кличем «За Русь! За Царя Антона!» его ладьи, словно стая волков, устремились наперерез византийскому флагману. Завязался яростный, безумный абордажный бой. Наши воины, вооруженные топорами, мечами, абордажными крюками, лезли на высокие, скользкие от крови борта вражеских дромонов, рубясь насмерть с отчаянно сопротивлявшимися византийцами, среди которых было немало и их знаменитых варяжских наемников — таких же здоровенных и безбашенных рубак, как и мои.

Бой длился много часов, казалось, целую вечность. Вода в проливе окрасилась кровью, море было усеяно обломками кораблей, телами погибших, сломанными веслами и мачтами. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона, когда стало очевидно, что мы побеждаем. Умелое командование (не без помощи Сокола, конечно), численное превосходство, невероятная храбрость и ярость наших воинов, а также хитроумные изобретения Степана, сделали свое дело. Византийский флагман, после нескольких часов ожесточенного абордажного боя, был взят, а их дромонарх, по слухам, то ли убит, то ли взят в плен. Это окончательно сломило дух ромеев. Часть их кораблей была потоплена или сожжена, многие, получив тяжелые повреждения и потеряв большую часть экипажа, начали сдаваться или были захвачены в абордажных схватках. Лишь немногим, самым быстроходным, удалось вырваться из этого ада и обратиться в паническое бегство, преследуемые нашими легкими судами.

Потери нашего флота тоже были велики. Многие корабли были сожжены или потоплены, тысячи моих лучших воинов и моряков нашли свою смерть в этих кровавых водах. Но это была победа. Полная и безоговорочная. Мы разгромили главный флот Византийской империи, открыв себе путь к ее столице.

Оставшаяся часть нашей армады, перегруппировавшись, оказав помощь раненым и подобрав с воды тех, кого еще можно было спасти, медленно, но торжествующе двинулась дальше, на юг. Мы вошли в Мраморное море и взяли курс прямо на Босфор. И вскоре, на горизонте, показались они — легендарные, невиданные по мощи и красоте стены Константинополя, увенчанные золотыми куполами бесчисленных церквей, среди которых особенно выделялся гигантский, парящий в небе купол Святой Софии. Величие и масштаб этой столицы мира, этого Второго Рима, поразили воображение даже меня, человека, видевшего небоскребы XXI века, и моих закаленных в бесчисленных боях воинов. Перед нами лежал главный приз. И мы пришли за ним.