Русь. Строительство империи 7

Глава 4

Солнце нехотя поднималось над степью, выкрашивая небо в нежные, акварельные тона. Я стоял на вершине кургана, вдыхая стылый утренний воздух, в котором еще плавали призрачные клочья дыма и горьковатый запах пожарищ. Ночь, наполненная грохотом стали, яростными криками и предсмертными хрипами, наконец-то отступила, уступив место тихому, почти безмятежному рассвету. Усталость навалилась свинцовой тяжестью, каждый мускул ныл, но где-то глубоко внутри разгоралось теплое чувство — мы смогли переломить ход событий, вырвать победу там, где еще вчера маячило поражение.

Внизу, насколько хватало глаз, расстилалась картина полного, сокрушительного разгрома. Хазарский лагерь представлял собой хаотичное нагромождение поваленных шатров, разбитых повозок, брошенного оружия и тел. Тысячи убитых врагов остались лежать там, где их настигла наша ярость или меткая стрела печенега. Зрелище не для слабонервных, но война есть война, и сентиментальности тут не место. Остатки хазарского войска, те, кому посчастливилось уцелеть в ночной мясорубке, были либо рассеяны по степи, спасая свои шкуры, либо уже попали в плен. Этих несчастных, деморализованных, потерявших всякую волю к сопротивлению, сейчас сгоняли в огромные, угрюмые толпы торжествующие воины Кучюка. Печенеги чуя поживу, рыскали по разгромленному стану, их гортанные крики и хохот разносились далеко. Они деловито отбирали оружие у пленных, стаскивали в кучи всякий брошенный скарб — котлы, одежду, конскую сбрую. Работа у них кипела, и было видно — хан Кучюк своим приобретением будет доволен. Я мельком подумал, что с этими союзничками еще предстоит держать ухо востро, но сейчас их помощь была неоценима. Без них провернуть такую операцию было бы куда сложнее, если вообще возможно.

Я перевел взгляд на море, где разыгралась вторая часть нашего ночного представления. Картина там была не менее впечатляющей. Византийский флот понес ощутимые потери. Два их огромных дромона тяжело кренились на волнах, пытаясь отойти подальше от берега. Из пробоин в бортах и с палуб валил густой черный дым — наши зажигательные горшки сделали свое дело. Паруса на них висели обугленными тряпками, а на палубах, вероятно, царил полный кавардак. Еще один дромон, который рискнул подобраться к гавани слишком близко и попал под особо яростный огонь смельчаков Алеши на рыбацких лодках, теперь представлял собой огромный погребальный костер. Пламя жадно пожирало просмоленные борта, мачты уже обвалились, превратившись в дымящиеся головни, а в воде вокруг барахтались уцелевшие византийцы, отчаянно пытаясь доплыть до своих или до берега, где их, впрочем, тоже не ждал радушный прием. Печенеги уже вылавливали некоторых из воды, явно не для того, чтобы оказать первую помощь. Два других византийских корабля сохранили плавучесть и боеспособность. Однако они держались на почтительном расстоянии, не рискуя приближаться ни к берегу, ни к своим терпящим бедствие собратьям. Их капитаны, похоже, сделали правильные выводы из ночного урока.

Блокада Тмутаракани фактически перестала существовать. Город был свободен. Эта мысль приятно грела, перекрывая даже лютую усталость.

Рассвет уже вовсю хозяйничал, когда ко мне подвели главного пленника этой ночи. Ратибор с двумя дюжими дружинниками притащили его, как трофейного кабана, хотя двигался византиец сам, лишь изредка спотыкаясь на неровностях разгромленного лагеря. Лев Скилица. Одет он был по-прежнему в свои богатые, изрядно перепачканные дорожной грязью и кровью одежды. Руки его были крепко связаны за спиной, но держался он прямо, не сгибаясь. Смотрел без страха, но с какой-то затаенной ненавистью. Видимо, этот провал больно ударил по его самолюбию. Ну что ж, мне не привыкать к таким взглядам.

— Ну что, стратег, — начал я, стараясь, чтобы голос звучал без злорадства, хотя оно так и просилось наружу. — Не задалась ночка? Думал, Русь, как спелое яблоко, сама в руки упадет?

Скилица поджал губы. Молчал, сверля меня взглядом. Кажется, все еще надеялся на какое-то чудо или пытался сохранить остатки достоинства.

— Говорить будем, или мне твоих молчаливых дружков спросить, что еще дышат? Они, думаю, посговорчивее окажутся, — я кивнул в сторону, где печенеги уже сортировали пленных хазар и остатки византийской наемной братии. Угроза была более чем прозрачной.

Легкая дрожь пробежала по его лицу, но он быстро взял себя в руки.

— Что ты хочешь знать, варвар? — процедил он сквозь зубы. Голос его был хриплым. — Ты победил. Наслаждайся своим триумфом. Недолго, полагаю.

— О моем будущем не тебе беспокоиться, — отрезал я. — Меня интересует прошлое. И настоящее. Чей приказ ты исполнял, Скилица? Кто послал тебя сюда, чтобы втравить Русь в очередную смуту и оттяпать наши земли?

Он усмехнулся криво.

— Неужели ты настолько наивен, князь, чтобы не понимать? Или тебе просто нравится слышать очевидное? Приказ Василевса. Императора Ромейской державы. Кому еще под силу затевать такие игры на столь обширной шахматной доске?

«Василевс…». Ромеи не меняются. Вечно плетут свои интриги, вечно пытаются чужими руками жар загребать.

— А Ярополк? Он тоже часть вашего великого плана? Марионетка, чтобы дергать за ниточки?

Скилица презрительно фыркнул.

— Ярополк… Глупец, обуреваемый амбициями, которых не в силах потянуть. Да, он должен был стать нашим наместником в Киеве. Удобная фигура. Его именем можно было бы прикрыть истинные цели. Но он оказался еще большим ничтожеством, чем я предполагал. Сбежал, как трусливый шакал, при первой же опасности.

Ярополк… Предатель. Теперь и официально, из уст его же покровителя. Эта новость не удивила, но добавила горечи. Сын Святослава… Как низко он пал.

— И каковы же были эти «истинные цели», Лев? — я чуть подался вперед. — Просвети меня, варвара. Хочу понять всю глубину византийского коварства.

Он на мгновение замялся, оценивая меня. Видимо, решал, стоит ли откровенничать или продолжать играть в гордого пленника. Инстинкт самосохранения, похоже, начинал брать верх над спесью.

— Полное подчинение всего Северного Причерноморья интересам Империи, — неохотно выдавил он. — От Дуная до Танаиса. Контроль над торговыми путями. Установление протектората над всеми прибрежными городами, включая твою Тмутаракань. Русь должна была стать вассалом, поставляющим ресурсы и воинов для нужд Константинополя. Ярополк был лишь первым шагом. Затем пришел бы черед и остальных непокорных.

Картина вырисовывалась ясная и весьма безрадостная для Руси. Империя решила по-тихому прибрать к рукам все, что плохо лежит, воспользовавшись нашими внутренними раздорами. И ведь почти получилось. Если бы не наша отчаянная ночная вылазка, если бы не союз с Кучюком…

— А что по поводу ваших сил в Крыму? Вы ее Таврикой называете, — спросил я, меняя тему. — Насколько я понимаю, вы там неплохо окопались. Расскажи, что меня ждет, если я решу навестить ваших стратегов в Херсонесе или Пантикапее.

Глаза Скилицы на мгновение блеснули. Он уловил нотку интереса в моем голосе и, кажется, увидел в этом шанс поторговаться за свою никчемную жизнь.

— В Таврике у нас значительные силы, — начал он уже более охотно. — Несколько легионов опытных воинов. Флот, который… — он запнулся, вспомнив, вероятно, о судьбе своих дромонов этой ночью, — … флот, который все еще представляет угрозу. Крепости хорошо укреплены. Любая попытка вторжения будет стоить тебе очень дорого. Но… — он сделал паузу, — я мог бы помочь тебе. Я знаю расположение гарнизонов, слабые места в обороне. Я знаю людей, которые могли бы… перейти на твою сторону, если им предложить выгодные условия. Я мог бы стать ценным источником информации. В обмен на мою жизнь и свободу.

Вот оно. Типичный византиец. Готов продать и предать кого угодно, лишь бы спасти свою шкуру. Впрочем, информация — это тоже оружие, и глупо было бы им не воспользоваться.

Я посмотрел на него долгим, изучающим взглядом. Верить ему на слово было бы верхом наивности. Но и отмахиваться от его предложения тоже не стоило.

— Твои предложения будут рассмотрены, Лев, — произнес я наконец. — А пока ты будешь нашим гостем. Под очень пристальным наблюдением. Ратибор!

Мой верный воевода шагнул вперед.

— Отведи его. Содержать под усиленной стражей. Никому не позволять с ним общаться без моего личного разрешения. И глаз с него не спускать. Жизнью за него отвечаешь.

Ратибор коротко кивнул и, грубо схватив Скилицу за локоть, повел его прочь. Византиец еще пытался что-то сказать, но дружинники быстро пресекли его попытки. Я же смотрел им вслед, размышляя. Враг был разбит, но не уничтожен. Византия — это огромный, многоголовый змей, и отрубив одну голову, нельзя быть уверенным, что на ее месте не вырастут две новые. Впереди еще много работы.

Разобравшись со Скилицей, я повернулся в сторону Тмутаракани. Город, еще недавно замерший в смертельной тишине осады, теперь оживал. С крепостных стен, где еще виднелись следы недавних боев — обгоревшие бревна, пробоины от вражеских камней, — уже доносились радостные крики. Наши! Это уцелевшие защитники приветствовали рассвет победы.

И вот, с протяжным скрипом, который, казалось, разрезал утренний воздух, тяжелые городские ворота начали медленно, но неуклонно распахиваться. Словно гигантская пасть, изголодавшаяся по свободе, отворялась, чтобы выдохнуть застоявшийся страх и вдохнуть надежду. За ними показалась сначала узкая полоска света, потом шире, и, наконец, ворота распахнулись настежь, открывая вид на главную улицу, ведущую вглубь города.

В проеме ворот, на фоне темнеющих городских построек, показалась фигура. Высокая, чуть сутулая от усталости, но несгибаемая — Такшонь. Галицкий князь, мой верный соратник. Он был изможден до предела, лицо осунулось, покрыто копотью и запекшейся кровью. На перевязанной наспех руке виднелось свежее пятно, одежда во многих местах была порвана и прожжена. Но глаза его, обычно спокойные и рассудительные, сейчас горели каким-то неистовым огнем. Он стоял, опираясь на свой длинный меч, воткнутый острием в землю, и смотрел на нас, на приближающееся войско. А за его спиной, теснясь в проходе, стояли его воины — остатки гарнизона Тмутаракани. Их было немного, может, сотня-другая галичан, да еще столько же местных ополченцев. Худые, закопченные, многие с перевязанными ранами, но все как один с оружием в руках, готовые драться до последнего. Герои. Иначе и не скажешь.

Я тронул коня, и мой отряд двинулся к воротам. Когда мы приблизились, Такшонь с трудом выпрямился, отнял руку от меча и сделал несколько шагов нам навстречу. Наши воины, мои дружинники и печенеги Кучюка, которые уже успели подтянуться к городу, видя эту сцену, начали одобрительно гудеть, а потом и вовсе разразились приветственными криками. Воздух наполнился звоном оружия, которым стучали по щитам, и радостным ржанием коней.

Я спешился, и мы с Такшонем одновременно шагнули друг к другу. Молча, без лишних слов обнялись — крепко, по-мужски. Это было объятие братьев по оружию, прошедших через огонь и воду. Я чувствовал, как дрожат его плечи от перенапряжения.

— Выстояли, князь, — хрипло произнес Такшонь, отстраняясь. Голос его был сорван. — Выстояли… Хотя и нелегко пришлось. Думали, конец уже.

— Знал, что выдержите, — ответил я. — Знал, что галичане не дрогнут. Молодцы. Все молодцы.

Наши воины тем временем смешались с защитниками города. Шли рукопожатия, дружеские хлопки по плечам, кто-то делился водой из фляги, кто-то просто стоял и улыбался, глядя на своих спасенных товарищей. Картина была невероятно трогательной. Даже суровые, закаленные в боях дружинники, видевшие смерть не раз и не два, не могли сдержать скупых слез.

А потом из глубины города, сначала робко, а потом все смелее и смелее, начали выходить жители. Старики, женщины, дети. Они высыпали на улицы, как муравьи из потревоженного муравейника. Их лица были бледны и измучены долгой осадой, голодом и страхом. Многие плакали, не скрывая слез, — кто-то от радости, кто-то от пережитого ужаса, кто-то, вспоминая погибших. Они тянули к нам руки, что-то кричали, благодарили. И вдруг, сначала один голос, потом другой, а потом уже целый хор подхватил:

— Антон! Князь Антон! Слава!

— Русь! Слава Руси!

Эти крики, сначала неуверенные, а потом все громче и громче, заполнили узкие улочки Тмутаракани. Люди скандировали мое имя, славили Русь, славили наших воинов. Они бросали под ноги коней цветы, которые, невесть откуда взялись в осажденном городе, какие-то платки, ленты. Дети, позабыв страх, бежали рядом с нашими конями, пытаясь дотронуться до стремени или до руки воина.

Я ехал медленно, пропуская людей, отвечая на их приветствия кивками, иногда — улыбкой, хотя на душе было тяжело от вида их страданий. Но в то же время сердце наполнялось какой-то невероятной гордостью и чувством выполненного долга. Ради таких моментов, ради этих слез радости на лицах простых людей стоило пройти через все испытания.

Вокруг царило неописуемое воодушевление. Даже мои воины, обычно сдержанные и суровые, поддались общему настроению. Они улыбались, махали жителям, кто-то даже подхватывал на руки особо смелых ребятишек. Печенеги Кучюка тоже чувствовали эту волну радости и скалили зубы в широких, довольных ухмылках. Они не привыкли к таким проявлениям благодарности, но, похоже, им это нравилось.

Так, под непрекращающиеся крики и слезы радости, мы двигались к центру города, к главной площади. Впереди нас ждал не только отдых, но и новые, важные дела.

Шумное, ликующее шествие вывело нас наконец на главную площадь Тмутаракани. Она была не такой уж большой, но сейчас казалась огромной из-за столпившегося на ней народа. Люди стояли повсюду: на самой площади, на ступеньках домов, окружавших ее, на крышах и даже на остатках крепостной стены, нависавшей с одной стороны. Казалось, весь город, от мала до велика, собрался здесь, чтобы увидеть своих избавителей и отпраздновать конец осады. Возбужденный гул голосов не стихал ни на минуту.

В центре площади, перед самым большим и, видимо, главным зданием — то ли княжеским теремом, то ли домом городского совета — уже ждала делегация. Впереди стоял пожилой мужчина, одетый в богатый, хоть и несколько потертый халат, подпоясанный широким кушаком. Лицо его, смуглое, изрезанное глубокими морщинами, хранило следы былой силы и власти. Это, по всей видимости, и был местный правитель — то ли хазарский бек, чьи предки когда-то владели этими землями, то ли потомок первых славянских колонистов, сумевший сохранить влияние в этом многонациональном котле. Рядом с ним, чуть позади, стояли городские старейшины — купцы, ремесленники, представители разных общин города. Все они выглядели серьезными и немного встревоженными, но в их глазах читалось и явное облегчение.

Когда я со своими воеводами — Ратибором, Ильей Муромцем, подъехавшим Алешей и, конечно, Такшонем, который не отходил от меня ни на шаг, — приблизился к ним, старик-князь сделал шаг вперед. Двое молодых парней, стоявших за ним, тут же поднесли ему большое деревянное блюдо, покрытое вышитым рушником. На блюде лежал пышный каравай хлеба и стояла деревянная солонка с солью. Традиционный знак гостеприимства и уважения.

— Великий князь Антон! — голос старика, несмотря на возраст, оказался сильным и звучным, перекрывая гул толпы. — От имени всех жителей Тмутаракани, от имени этого древнего города, пережившего сегодня свое второе рождение, прими нашу благодарность и этот скромный дар! Ты спас нас от гибели!

Он поклонился, и старейшины за его спиной последовали его примеру. Толпа на площади на мгновение затихла, а потом вновь взорвалась восторженными криками.

Я спешился, передав поводья одному из дружинников, и подошел к старику.

— Благодарю тебя, почтенный, и всех жителей Тмутаракани за теплый прием, — ответил я, принимая хлеб-соль. — Мы сделали то, что должны были сделать. Русь своих не бросает.

Отломив кусок хлеба, я обмакнул его в соль и съел. Такшонь и другие воеводы сделали то же самое. Это был не просто ритуал, это был символ единения, понимания и принятия.

Старик-князь, видя это, просиял.

— Великий князь, — продолжил он, и в его голосе зазвучали новые, торжественные нотки. — Мы, жители Тмутаракани, хазары и русичи, греки и аланы, все, кто считает эту землю своим домом, видим твою силу, твою справедливость и твою заботу о русских землях. Мы видим, как под твоей рукой крепнет Русь, как она собирается воедино, отгоняя врагов и недругов. Сегодня ты спас нас. И мы хотим, чтобы ты стал нашим защитником и правителем не только на сегодня, но и на все времена.

Он сделал знак, и один из старейшин, купец с хитрыми глазами и окладистой бородой, развернул свиток пергамента.

— Перед лицом всего народа, перед богами нашими и вашими, — старик-князь положил руку на сердце, — мы, князь и старейшины Тмутаракани, присягаем тебе, Великому князю Антону, на верность! Мы признаем твою верховную власть над Тмутараканским княжеством и всеми землями Причерноморья, что отныне будут неотъемлемой частью единой и могучей Руси! Клянемся служить тебе верой и правдой, платить дань, поставлять воинов и чтить твои законы! Да будет так!

— Да будет так! — как эхо, прокатилось по площади. Тысячи голосов подтвердили эту клятву.

Это был мощный, переломный момент. Я смотрел на этих людей, на их воодушевленные лица, на их горящие глаза, и понимал — это не просто слова. Это искреннее желание быть частью чего-то большего, сильного, способного защитить и дать надежду на будущее. Тмутаракань, этот далекий форпост на южных рубежах, добровольно входила под мою руку, признавая меня своим Великим князем.

«Вежа» в голове привычно пискнула, фиксируя событие.

«Присоединение Тмутараканского княжества. +25 000 очков влияния. Достижение: Собиратель Земель Русских — уровень повышен».

Приятный бонус, но сейчас было не до очков.

— Я принимаю вашу присягу, — произнес я громко и четко, чтобы слышали все. — Тмутаракань была и будет русской землей! И пока я жив, ни один враг не посмеет посягнуть на нее! Мы вместе будем строить сильную и процветающую Русь, где каждый, кто живет на этой земле и трудится во благо ее, будет чувствовать себя защищенным!

Площадь вновь взорвалась криками «Слава!». Люди обнимались, смеялись, кто-то даже пустился в пляс под импровизированную музыку, которую затянули несколько смельчаков с дудками и бубнами. Казалось, воздух был наэлектризован этой общей радостью и надеждой. И только потом я узнал, что византийцы собирались сжечь город дотла, поэтому и радость у всех такая неподдельная.

Единство Руси. Еще недавно это казалось далекой, почти несбыточной мечтой. А здесь, на далекой южной окраине, оно становилось реальностью. Шаг за шагом, Русь собиралась под моей рукой.

Теперь я могу смело сказать, что построю империю.