Русь. Строительство империи 7

Глава 2

Тьма. Непроглядная, южная, безлунная. Она плотно окутала долину перед Тмутараканью, скрывая под своим покровом и наш лагерь, разбитый на скорую руку на холме, и огромное, раскинувшееся до самого горизонта море вражеских шатров. Лишь тусклые, далекие звезды едва мерцали в вышине, да беспокойные огни хазарских и византийских костров подмигивали из темноты, словно злые глаза зверя, затаившегося перед прыжком. Воздух был неподвижным и прохладным после дневного зноя, пах пылью, сухой травой, конским потом и особым, тревожным холодком, который всегда предшествует схватке.

Я стоял на краю холма, всматриваясь во вражеский стан. Рядом, почти не дыша, замерли Илья Муромец и Ратибор. Их могучие фигуры едва угадывались в темноте, я чувствовал исходящее от них напряжение — тугую, скрученную пружину готовности. Мы ждали сигнала, момента, когда ночь перестанет быть просто ночью и превратится в поле битвы.

В голове еще звучали слова византийского посланника, этого лощеного Льва Склицы, и шипение предателя Ярополка, стоявшего рядом с ним прошлой ночью. Их ультиматум был верхом наглости и презрения. Отдать Тмутаракань, разорвать союз с печенегами, которых я сам с таким трудом привлек на свою сторону, признать верховенство Византии и посадить этого Ярополка княжить в Киеве… Они всерьез думали, что я соглашусь? Что вид их войска, усиленного византийскими наемниками и поддержанного флотом, блокировавшим город с моря, заставит меня поднять руки? Наивные идиоты. Они недооценили ни меня, ни моих людей, ни ярости тех, кто защищал стены Тмутаракани под командованием Такшоня.

Система «Вежа» услужливо подсвечивала тактические схемы, предлагала варианты (естественно за очки влияния), но окончательное решение всегда оставалось за мной. И оно было принято еще там, во время ночных переговоров, когда я смотрел в холодные глаза Склицы и презрительно ухмыляющееся лицо Ярополка. Бить первыми. Бить туда, где не ждут. План был дерзким, рискованным, почти безумным, но он давал шанс переломить ход событий, вырвать инициативу из рук врага.

И ключевую роль в этом плане играл Кучюк. Этот хитрый печенежский хан ненавидел хазар не меньше моего, если не больше. Обещание богатой добычи, возможность отомстить старым врагам и щедрая плата серебром сделали свое дело. Он согласился сыграть в мою игру, хотя я прекрасно понимал, что его верность — вещь крайне ненадежная и временная. Но сейчас наши интересы совпадали. Ему нужен был хаос и грабеж, мне — отвлекающий маневр.

И вот, наконец, тишину прорезал едва слышный, тонкий свист — условный знак от лазутчиков Веславы, подтверждавший: враг расслабился, момент настал. Я едва заметно кивнул Алеше, стоявшему чуть поодаль в тени. Он тут же растворился во мраке, передавая команду дальше.

И почти мгновенно левый фланг долины, там, где затаилась основная орда Кучюка, ожил. Словно прорвало плотину. Тысячи печенежских глоток взревели в унисон — дикий, гортанный вой прокатился над степью, заставив вздрогнуть даже моих бывалых дружинников. В темноте заметались сотни факелов, выхватывая из мрака несущиеся силуэты всадников в островерхих шапках, вздыбленных лохматых коней, блеск кривых сабель. Воздух наполнился невообразимым шумом: грохотом тысяч копыт, яростным ржанием, лязгом оружия, пронзительными криками.

Четыре тысячи всадников Кучюка начали свой яростный танец. Они неслись вдоль линии вражеского лагеря, поднимая тучи пыли, которая в трепещущем свете факелов казалась кроваво-красной. Они имитировали атаку: с диким гиканьем налетали на передовые хазарские заставы, осыпали их стрелами из своих коротких луков, тут же откатывались назад, чтобы через мгновение появиться в другом месте, сея панику и сумятицу. Шум стоял такой, что, казалось, сама земля дрожит под копытами их коней. Это был чистый, первобытный хаос, великолепно разыгранный спектакль, призванный приковать к себе все внимание вражеского командования.

Я не отрываясь смотрел туда, на левый фланг вражеского стана. Расчет оправдывался. Даже отсюда, с нашего холма, было видно, как там засуетились. Огни костров замелькали чаще, забегали темные фигуры, доносились отрывистые команды, крики военачальников, пытавшихся разобраться в происходящем и организовать оборону. Хазары и византийцы явно всполошились. Я видел, как целые отряды спешно перебрасывались к тому участку лагеря, где сейчас бушевала орда Кучюка. Они стягивали силы, готовясь отразить массированную атаку степняков, которую, несомненно, ожидали с минуты на минуту.

Отлично. Просто превосходно. Рыбка заглотила наживку. Кучюк и его воины отрабатывали свое серебро сполна. Пока они там мечутся, готовясь встретить бурю с одной стороны, настоящая гроза уже тихо собиралась на противоположном фланге. Рядом довольно хмыкнул Ратибор, поудобнее перехватывая топоры.

— Поверили, княже, — пророкотал он тихо. — Глянь, как забегали, болезные. Думают, вся сила там.

Илья Муромец молча поправил на плече свою чудовищную палицу, его глаза в темноте сверкнули предвкушением боя.

Первый акт нашего ночного представления был сыгран безупречно. Враг смотрел не туда. Теперь наступал наш черед. Наш тихий, смертоносный выход на сцену.

Пока там, слева, бушевала искусственная буря, устроенная Кучюком, мы начали свое тихое, почти призрачное движение. Настало время для главного удара, для той самой хирургической операции, ради которой все и затевалось. Я повел за собой ударный отряд — тысячу отборных воинов, лучших из лучших. Мои старые дружинники из Березовки, закаленные в десятках стычек, новгородцы, прошедшие осаду и штурм, воины из недавно присоединенных земель, доказавшие свою преданность. Илья и Ратибор лично отбирали каждого, смотрели в глаза, проверяли снаряжение. Здесь не было случайных людей — только те, на кого можно было положиться как на самого себя. Рядом с ними двигалась еще тысяча — печенеги. Но не те, что сейчас поднимали пыль и шум на другом конце долины. Этих Кучюк выделил по моей особой просьбе: самые дисциплинированные, умеющие передвигаться бесшумно, словно рыси в ночном лесу. Их лица были непроницаемы, глаза горели предвкушением добычи, но они держались тихо, подчиняясь моим знакам и командам своих десятников, которые шли рядом с моими. Удивительно, но степняки могли быть вполне себе спецназом, если правильно замотивировать и поставить задачу.

Мы двинулись не прямо на вражеский лагерь, а вдоль берега Сурожского моря, по узкой полоске земли между водой и начинающимися холмами, на которых раскинулся стан хазар. Путь был не из легких: ноги вязли в песке, местами приходилось обходить валуны и заросли колючего кустарника. Но главное — мы были скрыты от глаз вражеских дозорных, которые сейчас, без сомнения, всматривались в степь, ожидая атаки Кучюка, а не сюда, на этот пустынный, казалось бы, безопасный берег.

Впереди, едва различимые во тьме, скользили тени — лазутчики Веславы. Эти ребята были настоящими мастерами своего дела. Они знали здесь каждую тропку, каждый овражек. Последние часы они провели, ползая буквально под носом у хазар, уточняя расположение нужных нам шатров — ставки византийского интригана Скилицы и предателя Ярополка. Их шатры, как и доносила разведка, стояли немного на отшибе, ближе к нашему, правому флангу, в окружении личной охраны византийца и нескольких десятков хазарских воинов. Видимо, Скилица ценил комфорт и не хотел находиться в гуще шумного и вонючего хазарского лагеря, полагаясь на свою охрану и общую безопасность тыла. Эта его аристократическая брезгливость сейчас играла нам на руку.

Мы двигались в абсолютной тишине. Единственными звуками были мерный шепот волн, накатывающих на берег, да приглушенное, почти неслышное дыхание двух тысяч человек и их коней. Копыта были обмотаны плотной тканью, сбруя подогнана так, чтобы не звенеть, оружие — топоры, мечи, копья, палицы — воины держали в руках или плотно прижимали к себе. Даже печенеги, обычно такие шумные, сейчас двигались с поразительной осторожностью, их узкие глаза внимательно сканировали темноту. Напряжение висело в воздухе, густое, почти осязаемое. Каждый понимал: одна ошибка, один неосторожный звук — и весь план полетит к чертям. Нас просто сметут превосходящими силами еще до того, как мы успеем добраться до цели.

Я ехал в головном отряде, рядом с Ильей и Ратибором. Рука сама собой лежала на рукояти одного из топоров, висевших у седла. Сердце колотилось где-то в горле — не от страха, нет, скорее от возбуждения, от осознания того, что именно сейчас, в эти минуты, решается очень многое. План, который мы так тщательно прорабатывали сейчас воплощался в жизнь. Но одно дело — расчеты и совсем другое — реальность: темная ночь, две тысячи воинов, идущих в самое логово врага, и неизвестность впереди. Одно неосторожное движение, случайный дозорный, собака, учуявшая наш запах — и все может пойти прахом.

Доносившийся издалека шум битвы, устроенной Кучюком, служил нам отличным прикрытием. Он отвлекал, маскировал наше движение, создавал у врага ложное чувство безопасности на этом фланге. Я видел, как некоторые из моих дружинников невольно поворачивали головы в ту сторону, где небо озарялось отблесками далеких факелов и откуда доносились боевые кличи. Но я знал: наше дело здесь, в этой тишине, в этом ползучем, скрытном движении к сердцу вражеского стана.

Лазутчики впереди остановились, подали знак. Мы подошли к небольшому оврагу, поросшему кустарником, который вел от берега вглубь, прямо к тому месту, где, по их данным, располагалась ставка Скилицы. Дальше — пешком. Я спешился, остальные последовали моему примеру. Коноводы тихо отвели лошадей под прикрытие прибрежных скал. Теперь только люди. Две тысячи теней, вооруженных до зубов, готовых обрушиться на врага.

Мы начали подниматься по оврагу. Земля была влажной от ночной росы, пахло морем и какой-то терпкой травой. Впереди уже виднелись первые шатры вражеского лагеря, тускло освещенные редкими кострами. Судя по всему, охранение здесь было немногочисленным — все внимание действительно было приковано к левому флангу. Тишина стояла почти абсолютная, нарушаемая лишь далеким гулом битвы да нашим собственным дыханием.

Мы подошли к краю оврага. До цели оставалось не больше сотни шагов. Вот они — несколько больших, богато украшенных шатров, выделявшихся на фоне остальных. Вокруг них горели костры поярче, виднелись фигуры часовых. Их было немного, и они явно не ожидали нападения с этой стороны. Да, там сейчас было оживленно, пытались понять что происходит, но видимо не особо боялись ночной атаки (что и логично — степняки не горазды на то, чтобы удивить имперцев). Лазутчик, ползший рядом со мной, указал на самый большой шатер в центре. Ставка Склицы. Наш главный приз.

Я оглянулся на своих людей. Их лица были сосредоточены. Глаза горели. Они были готовы. Я перевел дыхание, проверяя рукояти топоров. Момент настал. Сейчас ночь взорвется.

Небо на востоке только-только начало едва заметно светлеть, окрашиваясь в мутно-серые тона. Предрассветная прохлада стала ощутимее. Самый глубокий, самый сонный час ночи. Идеальный момент. Лазутчик, лежавший рядом со мной у кромки оврага, тихо, но отчетливо издал короткий, пронзительный крик ночной птицы. Условный сигнал.

В ту же секунду тишина взорвалась. Не было ни команды голосом, ни трубы — лишь этот птичий крик, понятный каждому в моем отряде. И следом — единый, многоголосый, яростный рев:

— За Русь! За Святослава!

Словно лавина, сорвавшаяся с горы, две тысячи воинов выплеснулись из оврага и рванулись к вражеским шатрам. Земля загудела под ногами бегущих людей. Мы неслись вперед, не разбирая дороги, единым потоком стали и ярости, направленным точно в сердце спящего вражеского лагеря.

Удар был ошеломляющим. Первые часовые у костров даже не успели толком понять, что происходит. Кто-то вскинул копье, кто-то попытался крикнуть тревогу, но было поздно. Их смели, растоптали, зарубили в первые же мгновения атаки. Мы ворвались в расположение ставки Скилицы, как нож в масло.

Смятение. Оно вспыхнуло мгновенно и охватило эту часть лагеря, как лесной пожар. Из шатров выскакивали полуодетые, заспанные воины — хазары в своих меховых шапках, византийские наемники в поддоспешниках. Они метались, натыкаясь друг на друга, пытаясь на ходу схватить оружие, найти свои щиты, понять, откуда пришла беда. В глазах у них плескался ужас и недоумение. Они ждали атаки с другого фланга, от печенегов Кучюка, но никак не отсюда, из тихого, безопасного тыла.

А мы уже были среди них. Мои дружинники действовали слаженно, почти без слов понимая друг друга. Мы не рассыпались, не бросались на первую попавшуюся добычу. Нашей целью были главные шатры — Скилицы и Ярополка. Мы рубили себе дорогу сквозь толпу мечущихся врагов, пробивая коридор к центру. Топоры и мечи работали без устали. Лязг стали, хруст костей, короткие вскрики агонии и яростные боевые кличи моих воинов смешались в один страшный гул.

Илья Муромец шел чуть впереди, слева от меня. Его громадная палица в предрассветных сумерках казалась ожившим кошмаром. Он не просто рубил — он крушил. Каждый удар его чудовищного оружия сопровождался глухим треском и воплями. Враги разлетались от него, как кегли, с раздробленными черепами, смятыми доспехами, переломанными костями. Он рычал что-то свое, понятное только ему, и его ярость была так ощутима, что даже свои старались держаться чуть поодаль.

Справа и чуть позади Ратибор прикрывал наш фланг и тыл. Его два топора мелькали с невероятной скоростью, описывая смертоносные круги. Он двигался плавно, почти танцуя среди врагов, уворачиваясь от ударов и тут же нанося свои — короткие, точные, неотвратимые. Там, где проходил Ратибор, оставались лежать неподвижные тела. Он не кричал, как Илья, лишь тяжело дышал, его лицо было сосредоточенным и беспощадным.

Мы продвигались вперед неумолимо, шаг за шагом, оставляя за собой просеку в рядах врага. Сопротивление становилось все более ожесточенным — те, кто успел прийти в себя и вооружиться, пытались нас остановить, сбивались в группы, выставляли щиты. Но наш натиск был слишком стремителен и яростен. Мы сминали их оборону, теснили к центру, к главным шатрам.

А в это время печенеги, шедшие с нами, тоже не теряли времени даром. Верные нашему уговору и своей природе, они не полезли в самую гущу схватки за главные шатры, предоставив это нам. Вместо этого они рассыпались по соседним, менее охраняемым шатрам хазарской знати и богатых наемников. Их дикие крики добавились к общему шуму. Они врывались внутрь, безжалостно вырезая сонных обитателей, хватали все, что блестело, что можно было унести — оружие, украшения, шелка, меха. Их действия добавляли хаоса, отвлекали на себя часть вражеских сил, которые могли бы ударить нам во фланг, и сеяли еще большую панику. Я видел, как из одного шатра выскочил какой-то знатный хазарин в шелковом халате, но тут же упал, пронзенный кривой печенежской саблей. Отлично, пусть грабят. Это тоже часть плана. Чем больше сумятицы, тем лучше для нас.

Мы почти достигли цели. Большие шатры Склицы и Ярополка были уже совсем рядом. Вокруг них заметно сгустились вражеские воины — личная охрана византийца, самые опытные и хорошо вооруженные. Они выстроились плотной стеной, готовясь встретить нас. Похоже, самое жаркое только начиналось. Но первый, самый важный этап — внезапный удар и прорыв к ставке — удался. Мы застали их врасплох, посеяли хаос и добрались до самого логова. Теперь оставалось взять главный приз.

И вот мы перед ним — самый большой шатер, логово византийского змея Скилицы. Но добраться до него оказалось не так-то просто. Путь преградила стена щитов. Личная охрана посланника — с десяток-другой византийских скутатов, настоящих профессионалов. Закованные в качественную ламеллярную броню, со сверкающими на шлемах гребнями, они стояли плечом к плечу, выставив вперед длинные копья и прикрываясь большими овальными щитами — скутумами. Их лица под шлемами были спокойны и сосредоточены. Эти ребята знали свое дело, и умирать за своего хозяина или за звонкое византийское золото явно собирались дорого.

— Держать строй! Руби! — рявкнул я, и мои дружинники с новой силой налетели на византийский заслон.

Завязалась лютая сеча. Лязг стали о сталь заполнил предрассветный воздух, заглушая даже далекий шум битвы Кучюка и крики грабящих печенегов. Копья византийцев встречали наши топоры и мечи. Щиты трещали под ударами, но строй держался. Прорваться сквозь эту стену было невероятно трудно. Несколько моих парней упали, пронзенные копьями, но их места тут же занимали другие. Мы яростно теснили врага, пытаясь разбить их строй, найти брешь.

Я видел, как командир византийцев, высокий воин с посеребренным шлемом, умело руководил обороной, отдавая короткие, четкие команды на греческом. Он сам стоял в первом ряду, орудуя мечом с поразительным мастерством. Поняв, что именно он — ключ к этой обороне, я ринулся прямо на него, расталкивая своих и чужих.

— А ну, пусти! — крикнул я дружинникам, расчищая себе путь.

Византиец заметил меня, наши взгляды встретились. В его глазах не было страха, лишь холодный расчет и готовность к бою. Он принял мой вызов, шагнув мне навстречу.

Наши клинки скрестились с оглушительным звоном. Я атаковал яростно, обрушивая на него град ударов своими топорами, целясь в незащищенные места, пытаясь пробить его оборону скоростью и напором. Но он был чертовски хорош. Его меч двигался плавно и точно, парируя мои атаки, отводя удары, ища возможность для контрудара. Он не отступал, встречая мою ярость своим ледяным спокойствием и отточенной техникой. Бой шел на равных, искры летели от сталкивающейся стали, мы кружили на небольшом пятачке земли, окруженные ревущей толпой сражающихся. Я чувствовал, как пот заливает глаза, как напрягаются мышцы. Этот гад стоил десятерых!

Именно в этот момент, пока всеобщее внимание — и мое, и моих людей, и оставшихся византийцев — было приковано к нашему поединку и общей свалке у входа в шатер, произошло то, чего я в глубине души ожидал. Предатель Ярополк, этот последний отпрыск Святослава, носивший его имя как насмешку, показал свое истинное лицо.

Я краем глаза заметил движение у задней стенки шатра Скилицы. Полог откинулся, и оттуда выскользнула тщедушная фигура Ярополка. На нем не было доспехов, лишь дорогая одежда, лицо бледное, глаза бегают от страха. Рядом уже стоял оседланный конь, услужливо подведенный каким-то верным слугой. Не раздумывая ни секунды, не оглядываясь на своего византийского покровителя, за которого он только вчера готов был продать Русь, Ярополк неуклюже вскочил в седло. Хлестнул коня пятками и, пригибаясь к луке седла, помчался прочь, в спасительную темноту, растворяясь в хаосе лагеря. Трус. Ничтожество. Бросил всех и вся, лишь бы спасти свою шкуру.

— Держи его! — крикнул кто-то из моих, увидев беглеца.

Несколько дружинников попытались броситься за ним, но было поздно. Ярополк уже скрылся, а нам было не до погони. Главная цель была здесь. Злость и омерзение обожгли меня, но я заставил себя сосредоточиться на поединке. Пусть бежит, шакал. Его час еще придет. Сейчас нужно было закончить дело здесь.

Ярость придала мне сил. Я с удвоенной энергией обрушился на командира византийцев. Один из моих топоров чиркнул по его плечу, пробив доспех. Он отшатнулся, и в этот момент я нанес решающий удар вторым топором — плашмя, по шлему. Раздался глухой звук, византиец пошатнулся, его меч выпал из ослабевшей руки. Я тут же шагнул вперед и снес его с ног мощным ударом плеча. Он рухнул на землю без сознания. Путь к шатру был свободен!

И тут же рядом со мной возник Ратибор. Пока я разбирался с командиром, он со своими ребятами сумел прорвать ослабевший строй скутатов с фланга. Не теряя ни секунды, Ратибор ворвался под полог шатра. Оттуда донесся короткий вскрик, звук удара. И через мгновение Ратибор вытащил наружу обмякшее тело. Лев Скилица. Византийский посланник, интриган и носитель системы, судя по всему, пытался выбраться или спрятаться, но не успел. Ратибор не стал его убивать — приказ был взять живым. Меткий удар рукоятью топора по затылку решил дело.

— Взяли, княже! — коротко бросил Ратибор, передавая бесчувственное тело подоспевшим дружинникам.

Скилицу тут же спеленали веревками, как кулек, и оттащили назад, вглубь нашего строя.

Все. Главная задача выполнена. Ставка врага разгромлена, Скилица пленен. Оглушительный успех! Но я понимал — радоваться рано. Шум битвы нарастал. Основные силы хазар и византийцев в лагере уже наверняка приходили в себя от первого шока. С минуты на минуту они могли организовать контратаку, и тогда нашему небольшому отряду, зажатому в сердце вражеского стана, придется туго. Нужно было уходить. Немедленно.

— Отходим! Все назад! Забираем раненых, пленного! Илья, прикрой отход! Живо! — прокричал я, перекрывая шум боя.

Команда разнеслась по рядам. Дружинники, не теряя строя, начали организованно отступать к оврагу, которым мы пришли. Подбирали своих раненых, тащили связанного Склицу, прихватывали самую ценную добычу, брошенную печенегами или захваченную у византийцев. Илья Муромец со своим отрядом встал в арьергарде, готовый встретить любую погоню. Его палица была готова к новой работе.

Мы отходили быстро, но без паники, растворяясь в утреннем тумане, который начал подниматься от моря. Ярость от подлого бегства Ярополка все еще кипела во мне, смешиваясь с горьким удовлетворением от захвата Скилицы. Эта змея еще расскажет много интересного. Ночная вылазка, почти безумный рейд, удался.

Битва за Тмутаракань только начиналась.