Русь. Строительство империи 7

Глава 13

Осада Константинополя тянулась уже, кажется, целую вечность. Недели превращались в месяцы, а конца этому противостоянию все не было видно. Мои воины, конечно, держались молодцами, но и их терпение, и мои ресурсы были не безграничны. Болезни в лагере, хоть и не принимали характер эпидемии (спасибо Искре и ее знахарским талантам, да и Вежа нет-нет да и подкидывала через Сокола какие-то дельные советы по санитарии), все же уносили людей. Продовольствие и фураж приходилось подвозить издалека, что было долго, дорого и опасно — византийцы, хоть и сидели за стенами, нет-нет да и умудрялись устраивать вылазки, нападая на наши обозы. Боевой дух, поначалу очень высокий, начал потихоньку падать. Люди устали от этой нудной, изматывающей осадной войны, от постоянных обстрелов, от потерь, от ожидания. Им нужен был либо решительный штурм, либо снятие осады и возвращение домой. Третьего было не дано.

Я и сам понимал, что так дальше продолжаться не может. Мы либо возьмем этот проклятый город в ближайшее время, либо придется убираться восвояси, признав свое поражение, что было для меня совершенно неприемлемо. Но как его взять? Стены Феодосия, казалось, были построены самим дьяволом — такие прочные, такие высокие, такие неприступные. Наши камнеметы, хоть и работали без передышки, наносили им лишь косметический ущерб. Пробить в них брешь, достаточную для штурма, не представлялось возможным. А лезть на эти стены по штурмовым лестницам под градом камней, стрел и «греческого огня» — это было чистое самоубийство, на которое я не мог послать своих людей.

И вот, когда я уже начал впадать в отчаяние и всерьез подумывать о том, не пора ли нам «сматывать удочки», пока мы не потеряли здесь всю армию, судьба (или Вежа, что в моем случае часто было одним и тем же) подкинула мне шанс. Вернее, даже несколько шансов одновременно.

Первым с хорошими новостями (или, по крайней мере, с надеждой на них) примчалась Веслава. Моя неутомимая разведчица, которая вместе со своими лучшими лазутчиками буквально излазила все окрестности Константинополя и, кажется, знала там каждый куст и каждую тропинку, после многих недель безуспешных поисков и рискованных вылазок, наконец, сумела найти то, что мы так долго искали — слабое звено в обороне противника. Оказалось, что на одном из наименее защищенных участков морских стен, со стороны Золотого Рога, там, где к воде примыкал какой-то заброшенный и полуразрушенный квартал, населенный в основном рыбаками и портовой беднотой, существовал старый, давно не используемый канализационный коллектор. Он был довольно широким, чтобы по нему мог проползти человек, и, что самое главное, он выходил за пределы городских стен, впадая в залив в каком-то укромном, заросшем камышом месте. Византийцы, видимо, считали его непроходимым или просто забыли о его существовании, так как вход в него со стороны города был лишь слегка завален мусором и почти не охранялся. Веслава со своими ребятами, рискуя задохнуться от миазмов или нарваться на крыс размером с кошку, умудрились пробраться по этому коллектору на несколько сот метров вглубь города и убедиться, что он действительно может служить тайным ходом. Это был шанс! Шанс проникнуть в город незамеченными, устроить диверсию, открыть ворота изнутри.

Почти одновременно с этим, мой Ручной Сокол, который ежедневно совершал облеты над городом, передал мне через интерфейс Вежи еще одну крайне важную информацию. Во время одного из таких облетов он обнаружил критическую уязвимость в одном из секторов сухопутных стен Феодосия, причем не на внешней, а на главной, внутренней стене! Оказалось, что недавний, довольно сильный подземный толчок, который мы все ощутили несколько дней назад (а этот регион, как я уже говорил, был сейсмически активным), вызвал появление нескольких глубоких, хоть и не очень широких, трещин в кладке одной из больших башен и примыкающего к ней участка стены. С земли эти трещины были почти незаметны, но Сокол, с его «орлиным» (или, скорее, системным) зрением, сумел их разглядеть. Кроме того, он зафиксировал, что именно на этом участке стены оборона была почему-то ослаблена — там было меньше часовых, реже ходили патрули. Возможно, византийцы, не видя явных повреждений, просто не придали этому значения, или же они перебросили часть гарнизона с этого участка на какой-то другой, который им казался более угрожаемым. Как бы то ни было, это был еще один шанс для нас! Если бы нам удалось расширить эти трещины и обрушить башню или часть стены, это открыло бы нам прямой путь в город.

И, наконец, третья хорошая новость пришла от Степана. Мой гениальный инженер, который все эти долгие месяцы осады не сидел сложа руки, а постоянно экспериментировал с осадными машинами, пытаясь увеличить их дальнобойность и разрушительную силу, наконец, добился своего. Он сумел создать или, вернее, усовершенствовать один из наших самых больших требушетов (мы называли его «Царь-птица» за его размеры и характерный скрип при выстреле) таким образом, что тот теперь мог метать огромные, специально отесанные каменные ядра весом чуть ли не в полтонны на расстояние, достаточное для того, чтобы достать до главной стены Феодосия. И не просто достать, а, по расчетам Степана, нанести ей серьезные повреждения, особенно если бить прицельно в одно и то же место, используя информацию Сокола о тех самых трещинах.

Сложив все эти три фактора воедино — тайный ход Веславы, уязвимый участок стены, обнаруженный Соколом, и сверхмощный требушет Степана, — я понял, что это он. Тот самый момент, то самое «окно возможностей», которое мы так долго ждали. Медлить было нельзя. Нужно было действовать быстро, решительно, пока византийцы не очухались, не заделали трещины, не усилили охрану или не обнаружили наш тайный ход.

Я немедленно собрал военный совет. Илья Муромец, Ратибор, Такшонь, Степан, Веслава — все мои главные воеводы и советники были в сборе. Я изложил им свой план, который родился у меня в голове буквально за несколько минут, пока я слушал их доклады. План был дерзким, рискованным, но, как мне казалось, единственно возможным в сложившейся ситуации. Мы должны были нанести одновременный удар с нескольких направлений. Отряд Веславы и Ратибора должен был под покровом ночи проникнуть в город через канализационный коллектор, добраться до одних из ворот (желательно, тех, что выходили на наиболее слабый участок нашей осадной линии), перебить охрану и открыть их для наших штурмовых отрядов. Одновременно с этим, требушет Степана («Царь-птица») и все остальные наши камнеметы должны были сосредоточить огонь на поврежденной башне и участке стены, пытаясь обрушить их и создать еще одну брешь. А наш флот под командованием Такшоня должен был устроить демонстративную атаку на морские стены со стороны Золотого Рога, чтобы отвлечь на себя часть сил гарнизона. И как только ворота будут открыты или в стене появится пролом, основные наши силы под командованием Ильи Муромца и моим личным руководством должны были ринуться на генеральный штурм.

План был одобрен единогласно, хотя я видел, что некоторые из моих воевод (особенно старый и осторожный Илья) немного сомневались в его успехе. Но выбора у нас особо не было. Либо пан, либо пропал.

Приказ о подготовке к генеральному штурму был отдан немедленно и в строжайшей тайне. По всему нашему огромному лагерю началась лихорадочная, но тихая деятельность. Воины точили оружие — мечи, топоры, копья. Проверяли доспехи — латы, кольчуги, шлемы. Готовили штурмовые лестницы, тараны, фашины для засыпки рвов. Арбалетчики проверяли свои самострелы и запасались болтами. Боевой дух, который в последние недели несколько поугас, снова вспыхнул с новой силой. Все понимали, что настал решающий момент, что от исхода этого штурма зависит все. И каждый был готов отдать свою жизнь за победу, за Русь, за своего Царя. Я тоже чувствовал это всеобщее возбуждение, эту смесь страха, надежды и ярости. И я знал, что мы должны победить. Просто обязаны.

Генеральный штурм Константинополя был назначен на рассвете следующего дня. Время было выбрано не случайно. Во-первых, предрассветная мгла, которая в это время года часто окутывала город и его окрестности, могла скрыть наши приготовления и первоначальное выдвижение штурмовых колонн. Во-вторых, большинство защитников, измотанных ночными дежурствами и караулами, в эти часы были наименее бдительны и наиболее уязвимы. В-третьих, если штурм затянется (а я не сомневался, что он будет долгим и кровопролитным), у нас будет в запасе целый световой день для того, чтобы развить успех и закрепиться в городе.

План атаки, который мы детально проработали на военном совете, предусматривал, как я уже говорил, одновременный и скоординированный удар с нескольких направлений, чтобы распылить силы обороняющихся византийцев, не дать им возможности сконцентрировать свои резервы на одном, наиболее угрожаемом участке, и посеять среди них панику и сумятицу. Это была рискованная игра ва-банк, но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского (или, в моем случае, крепкой медовухи, которую я приказал раздать воинам перед штурмом для поднятия боевого духа).

С первыми, едва заметными лучами восходящего солнца, когда на востоке только-только начала заниматься робкая заря, по всему нашему огромному лагерю, растянувшемуся на многие километры вокруг Константинополя, прозвучал условный сигнал. Это не был громкий рев боевых рогов или оглушительный бой барабанов — мы не хотели раньше времени спугнуть противника. Это был скорее тихий, но настойчивый гул, переданный по цепи от одного отряда к другому — возможно, стук мечей о щиты, или приглушенный свист, или что-то еще в этом роде. Но все, кому надо, этот сигнал поняли. Началось.

Первыми, еще затемно, выступили отряды Веславы и Ратибора. Около сотни самых отборных, самых ловких и бесшумных воинов, одетых во все темное, с лицами, вымазанными сажей, вооруженные короткими мечами, ножами и кинжалами, они, словно призраки, скользнули к тому самому канализационному коллектору, который обнаружила Веслава. Их задачей было проникнуть в город, добраться до заранее намеченных ворот — Святого Романа, как они назывались, — которые выходили на наиболее уязвимый, по нашим расчетам, участок обороны, перебить там немногочисленную охрану и открыть их для наших основных штурмовых колонн. Это была самая опасная и ответственная часть всего плана. Если они потерпят неудачу, весь штурм может захлебнуться. Но я верил в Веславу и Ратибора. Эти двое были способны на многое.

Одновременно с этим, наш флот под совместным командованием Такшоня и Степана, используя благоприятный прилив и попутный ветер, начал демонстративное движение к морским стенам Константинополя со стороны Золотого Рога. Десятки наших кораблей — и тяжелые дромоны, и легкие маневренные ладьи — выстроились в боевой порядок и, подняв все паруса (у кого они были) и налегая на весла, устремились к вражеским укреплениям. Их целью было не столько прорвать морскую оборону (это было бы слишком сложно и кровопролитно), сколько отвлечь на себя как можно больше сил византийского гарнизона, заставить их перебросить резервы с сухопутных стен на морские, и создать впечатление, что главный удар мы наносим именно с моря. Для этого Степан приказал своим арбалетчикам и камнеметчикам, установленным на кораблях, открыть ураганный, но в основном беспокоящий огонь по стенам и башням, создавая как можно больше шума и дыма.

И, наконец, когда от Веславы и Ратибора пришел условный сигнал (три коротких вспышки факела с одной из башен, которые они должны были захватить), означавший, что они на месте и готовы действовать, я отдал приказ основным сухопутным силам русской армии идти на приступ неприступных, как считалось, стен Феодосия.

Огромные, обитые толстыми слоями мокрой воловьей кожи для защиты от «греческого огня» (еще одна хитрость Степана) осадные башни, которые мы с таким трудом построили и подкатили к стенам, медленно, со скрипом и скрежетом, покатились вперед, к заранее намеченным участкам. Из их многочисленных бойниц, расположенных на нескольких ярусах, наши лучшие лучники и арбалетчики вели непрерывный огонь по защитникам на стенах, не давая им поднять головы. Тяжелые, окованные железом тараны, защищенные прочными деревянными навесами от камней и стрел, с глухим, утробным стуком начали бить в дубовые, обитые железом ворота и в те участки стен, которые, по данным Сокола, были наиболее повреждены или ослаблены.

А за осадными башнями и таранами, плотными, несокрушимыми волнами, шли мои воины. Тысячи русских ратников — новгородцы, псковичи, смоляне, ростовцы, суздальцы, галичане, волыняне, моя личная гвардия — все, как один, с яростными криками «За Русь! За Царя!» несли к стенам штурмовые лестницы, фашины для засыпки рвов, крюки, багры, все, что могло помочь им взобраться на эти проклятые стены. Атака велась сразу на нескольких ключевых участках, которые мы выбрали на основе данных, полученных от Веславы и Ручного Сокола — там, где стены были пониже, или оборона казалась слабее, или где мы ожидали помощи от тех, кто должен был открыть нам ворота изнутри.

Я сам, вместе с Ильей Муромцем и Ратибором (который, как оказалось, успел вернуться из города после выполнения своей части задания и присоединился ко мне), находился в первых рядах одной из штурмовых колонн, направленной на ворота Святого Романа. Я понимал, что мое личное присутствие здесь, в самой гуще боя, на самом опасном участке, необходимо, чтобы воодушевить воинов, чтобы показать им, что их Царь не прячется за их спинами, а разделяет с ними все тяготы и опасности.

Все наше войско, от простого дружинника до меня, Царя всея Руси, было охвачено единым, всепоглощающим порывом — взять Вечный Город, сокрушить векового врага, или умереть здесь, под его стенами, но умереть с честью. Это был наш звездный час. И мы должны были использовать его на все сто.

Завязалась такая битва, какой я еще не видел за все годы моих скитаний по этому средневековому миру. Это была не просто схватка, не просто штурм крепости. Это было настоящее пекло, ад на земле, где смешались воедино рев атакующих, крики раненых, скрежет железа, грохот камнеметов, свист стрел, шипение «греческого огня» и предсмертные хрипы умирающих. Стены Константинополя, казалось, ожили, изрыгая из своих бесчисленных амбразур и бойниц смерть и разрушение.

Византийцы, несмотря на внезапность нашей атаки и ее невероятный масштаб, не дрогнули и не побежали. Они сражались с отчаянием обреченных, понимая, что от исхода этого боя зависит не только их собственная жизнь, но и судьба их тысячелетней Империи, их веры, их культуры, всего того, что они считали священным и незыблемым. С высоты стен на головы моих штурмующих воинов обрушился настоящий огненный и каменный смерч. Ливни раскаленных докрасна стрел, тучи тяжелых арбалетных болтов, способных пробить любой доспех, огромные камни, которые сбрасывали со стен специальные метательные машины или просто мускулистые воины, бревна, окованные железом, которые катились по штурмовым лестницам, сметая все на своем пути, котлы с кипящей смолой, маслом или просто водой, которые опрокидывали на головы тех, кто пытался подобраться поближе к стенам, — все это летело вниз, сея смерть и панику.

Но самым страшным, самым деморализующим оружием византийцев по-прежнему оставался их знаменитый «греческий огонь». Струи липкого, вязкого, неугасимого пламени, которые изрыгались из специальных бронзовых сифонов, установленных на башнях и стенах, или метались в глиняных горшках, поджигали наши осадные башни, которые, несмотря на все ухищрения Степана с мокрой кожей, вспыхивали, как гигантские факелы. Они сжигали наши штурмовые лестницы, превращая их в груды дымящихся головешек. И, что самое ужасное, они сжигали заживо моих воинов, которые, охваченные этим адским пламенем, сгорали в страшных мучениях, их предсмертные крики разносились далеко по полю боя, вселяя ужас в сердца их товарищей. Я видел, как несколько моих лучших дружинников, настоящих богатырей, превратились в живые факелы, и ничего не мог сделать, чтобы им помочь. Это было страшное зрелище, от которого у меня самого кровь стыла в жилах.

Русские несли огромные, просто чудовищные потери. Земля у подножия стен была усеяна телами убитых и раненых, рвы были завалены трупами так, что по ним можно было переходить, как по мосту. Но, воодушевленные близостью победы, опьяненные яростью боя и примером своих вождей, они с невероятным, почти сверхчеловеческим упорством продолжали лезть на эти проклятые стены. Волны атакующих сменяли друг друга, отступая лишь для того, чтобы перевести дух, перевязать раны и снова ринуться в атаку.

Илья Муромец, мой главный воевода, огромный и могучий, словно древний бог войны, закованный в тяжелые доспехи, с огромной, окованной железом палицей в руках, сражался в первых рядах, там, где было жарче всего. Он крушил врагов направо и налево, пробивая путь своим воинам, его зычный голос перекрывал шум битвы, вдохновляя и подбадривая их. Казалось, что его не берет ни стрела, ни меч, ни огонь. Он был настоящим воплощением русской силы и ярости.

Ратибор, мой верный телохранитель и друг, командир моей личной гвардии, со своими отборными дружинниками, также был в самой гуще боя, прикрывая меня и показывая чудеса храбрости и воинского мастерства. Он был не таким эффектным, как Илья, но не менее эффективным. Его два топора мелькали в воздухе с такой скоростью, что уследить за ними было невозможно, и каждый их удар находил свою цель. Он был моей тенью, моей защитой, моим последним рубежом.

Я сам, Царь Антон, тоже не отсиживался в тылу. Несмотря на смертельную опасность, я находился на самых угрожаемых участках, рядом со своими воинами, личным примером воодушевляя их, отдавая приказы, направляя атаки. Мой меч (тоже, кстати, трофейный византийский, очень хороший) не раз в тот день окрашивался вражеской кровью. Я понимал, что если я дрогну, если я покажу страх, то все рухнет. Поэтому я гнал от себя все сомнения, все мысли о возможной смерти, и просто делал то, что должен был делать — вел своих людей на штурм.

Битва шла за каждый метр стены, за каждую башню, за каждый зубец. Это была не просто схватка двух армий. Это было столкновение двух миров, двух цивилизаций, двух воль. И никто не хотел уступать. Казалось, что эти проклятые стены Константинополя действительно неприступны, что они впитают в себя всю кровь моей армии, но так и не поддадутся. Но упорство и ярость моих воинов, их готовность умереть, но победить, были безграничны. И я верил, что эта ярость, эта воля к победе, в конце концов, сломит любое сопротивление, разрушит любые стены.

Несмотря на отчаянное, поистине героическое сопротивление византийцев и огромные потери, которые несли мои войска, наш неукротимый, яростный натиск начал приносить свои плоды. Ключевой момент, который, по сути, и решил исход этого грандиозного штурма, наступил на том самом участке сухопутных стен Феодосия, который был определен моим Ручным Соколом как наиболее уязвимый из-за трещин, появившихся после недавнего землетрясения. Именно сюда, по моему приказу, Степан сосредоточил огонь своих самых мощных камнеметов и, главное, своего нового чуда инженерной мысли — сверхтяжелого требушета «Царь-птица».

Эта адская машина, которую мы с таким трудом построили и притащили под стены Константинополя, работала без передышки уже несколько часов, методично, с оглушительным грохотом, обрушивая на поврежденную башню и прилегающий к ней участок стены огромные, специально отесанные каменные ядра весом чуть ли не в полтонны каждое. Сначала казалось, что это не приносит особого результата — стена, хоть и покрывалась новыми трещинами и выбоинами, все еще стояла. Но Степан, который лично руководил работой требушета, был уверен в успехе. Он что-то там подкручивал, менял угол наклона, корректировал прицел, и с каждым новым выстрелом удары становились все точнее и разрушительнее.

И вот, наконец, это случилось. После очередного, особенно удачного попадания, когда гигантское каменное ядро врезалось точно в основание поврежденной башни, раздался оглушительный треск, который перекрыл даже шум битвы. Башня как-то странно накренилась, из нее посыпались камни, а затем, с медленным, но неотвратимым скрежетом, она начала оседать, увлекая за собой и прилегающий к ней пролет стены. Через несколько секунд, которые показались мне вечностью, под оглушительный грохот, подняв в воздух гигантское облако пыли, известковой крошки и обломков, одна из самых мощных башен Феодосиевых стен и несколько десятков метров самой стены просто обрушились, образовав в этом, казалось бы, неприступном монолите широкую, зияющую брешь.

Одновременно с этим, почти в ту же самую минуту, сработал и план Веславы на другом участке. Ее отряд, который под покровом ночи проник в город через канализационный коллектор, сумел незамеченным добраться до ворот Святого Романа. Там, после короткой, но яростной и бесшумной схватки (Веслава и ее ребята были мастерами такого рода «тихих операций»), они перебили немногочисленную охрану, состоявшую в основном из каких-то сонных и расслабленных ополченцев, и, сбив засовы, распахнули настежь тяжелые дубовые, обитые железом ворота.

Это был двойной удар, от которого византийцы уже не смогли оправиться. Первыми в образовавшуюся в стене брешь, расталкивая друг друга, с дикими, торжествующими криками ринулись отборные отряды моих дружинников, которые под командованием Ратибора и Борислава уже давно ждали этого момента, укрывшись в ближайших осадных траншеях. Они, словно лавина, хлынули на вражескую территорию, немедленно вступая в рукопашную схватку с теми византийцами, которые еще пытались оказать сопротивление или перекрыть пролом.

А через распахнутые ворота Святого Романа в город ворвались основные штурмовые колонны под предводительством Ильи Муромца и моим личным командованием. Защитники, ошеломленные этим внезапным прорывом сразу с двух сторон, сначала растерялись, а потом начали в панике отступать вглубь города, бросая оружие и пытаясь спасти свои жизни. Некоторые, правда, особенно из числа Варяжской гвардии и элитных тагм, пытались организовать оборону на узких улочках, строили баррикады, отстреливались из окон домов. Но было уже поздно. Поток атакующих, хлынувших в пролом в стене и в открытые ворота, нарастал с каждой минутой. Вслед за первыми отрядами пехоты в город ворвалась и наша конница, которая теперь могла развернуться и действовать на более-менее широких улицах и площадях, преследуя и рубя отступающего противника.

Одновременно с этим, видя наш успех на сухопутном фронте и ослабление сопротивления на стенах, наши воины на других участках также усилили натиск. Им удалось в нескольких местах взобраться на стены по штурмовым лестницам, захватить несколько ключевых башен и ворот, и открыть путь для новых подкреплений. Кольцо осады, которое так долго и так безуспешно мы пытались прорвать, было, наконец, разорвано. Битва за стены Константинополя, которая длилась почти целый день и стоила нам тысяч жизней, закончилась нашей полной победой.

Но это был еще не конец. Началась не менее кровопролитная и жестокая битва на улицах самого Вечного Города. Мои воины, опьяненные победой и жаждой мести за своих павших товарищей, растекались по городу, сметая все на своем пути. Я понимал, что теперь очень важно не допустить тотального разграбления и уничтожения этого великого города, иначе наша победа будет омрачена варварством и насилием. Но как это сделать в пылу такой битвы, когда кровь льется рекой, а инстинкты берут верх над разумом? Это была еще одна, не менее сложная задача, которую мне предстояло решить. Судьба Константинополя, столицы мира, теперь была в моих руках.