Русь. Строительство империи 7

Глава 21

Время… Забавная штука это время, особенно когда ты живешь не одну, а, считай, уже почти две человеческие жизни, да еще и в таком безумном, калейдоскопическом темпе, какой выпал на мою долю. Кажется, еще вчера я проснулся в этом дремучем, языческом 968 году, не зная ни языка, ни обычаев, ни того, как вообще выжить в этом диком, враждебном мире. А сегодня… сегодня я — Царь Антон Первый, Император всея Руси, правитель огромной, могущественной державы, которую я сам, своими руками, своей волей, своим умом (ну, и не без помощи одной очень хитрой и очень опасной Системы, конечно) вылепил из хаоса, раздробленности и вековой отсталости.

Прошли десятилетия. Да-да, именно десятилетия. После нашего триумфального похода на Царьград, после того, как мы поставили на колени гордую Византию, после того, как я, скрепя сердце и перекрестившись (хоть я и не был особо верующим ни в старой, ни в новой жизни), заключил этот невероятный, почти фантастический договор с Вежей, установив над ней хоть какой-то человеческий контроль, — после всего этого для Руси наступила новая эра. Эра, которую потомки, я надеюсь, назовут Золотым Веком.

Эпоха кровавых междоусобиц, когда русские князья резали друг друга за каждый клочок земли, за каждый мешок зерна, эпоха унизительных поражений от степных кочевников, которые жгли наши города и уводили в рабство наших женщин и детей, эпоха раздробленности, слабости и отчаяния — все это, наконец, кануло в Лету, ушло в прошлое, как страшный сон. На просторах от Балтийского моря на западе, где наши купцы теперь вовсю торговали с ганзейскими городами, до седых Уральских гор на востоке, за которыми начинались неведомые земли Сибири; от студеного Белого моря на севере, где наши поморы ловили рыбу и били морского зверя, до теплого Черного моря на юге, которое теперь по праву называлось Русским, — на всех этих бескрайних просторах раскинулась моя могущественная, единая, централизованная и, что самое главное, процветающая Русская Империя.

За эти десятилетия мы сделали столько, сколько другие народы не успевали сделать и за века. Были построены десятки новых городов, которые стали не просто крепостями, а настоящими центрами ремесла, торговли, культуры. Старые, древние города — Киев, «мать городов русских», Переяславец; Новгород Великий, наш северный форпост и окно в Европу; Ростов Великий, Суздаль, Владимир, Галич, Переяславец, Тмутаракань, даже бывший византийский Херсонес, который я переименовал в Корсунь, — все они были не просто восстановлены после войн и разрухи, но и перестроены, расширены, укреплены. Они украсились новыми, белокаменными храмами (православие, которое я, хоть и не без колебаний, но все же сделал государственной религией, стало одной из духовных опор моей Империи), высокими княжескими (а теперь уже царскими) теремами, мощными каменными стенами с башнями и бойницами.

Сеть стратегических дорог, которые мы начали строить еще во время подготовки к походу на Царьград, теперь, как гигантская паутина, связала самые отдаленные уголки моей необъятной страны. По этим дорогам, которые мы старались поддерживать в хорошем состоянии, теперь быстро и безопасно передвигались не только мои войска и гонцы, но и купеческие караваны, груженные товарами со всего света — от китайского шелка и индийских пряностей до немецкого сукна и арабского серебра.

Наш русский флот, построенный на верфях Тмутаракани, Корсуня, на берегах северных рек и озер, под руководством неутомимого Степана и с использованием тех знаний, которые мы (не без труда и риска) выуживали у Вежи, теперь безраздельно господствовал не только на Черном и Азовском, но и на Балтийском морях. Наши боевые корабли — и тяжелые дромоны, и маневренные ладьи, и быстроходные ушкуи — защищали наши торговые пути, гоняли пиратов (которых, впрочем, стало гораздо меньше, когда они поняли, что с нами шутки плохи) и проецировали мощь моей Империи далеко за ее пределы.

Моя армия, которую я реформировал по самым передовым (для того времени, конечно) образцам, стала по-настоящему профессиональной, хорошо вооруженной, дисциплинированной и, главное, преданной мне и Империи. Я отказался от старой системы феодального ополчения, когда каждый князь приводил свою дружину, которая слушалась только его. Теперь у меня была единая, регулярная армия, состоящая из нескольких корпусов, расквартированных в стратегически важных регионах, и подчиняющаяся непосредственно мне и моим воеводам. Солдаты получали жалованье из казны, проходили регулярное обучение, были вооружены лучшим оружием, которое только могли произвести наши мастерские (а производили они теперь немало, благодаря Степану и тем же системным «подсказкам»). Эта армия надежно охраняла наши необъятные границы от любых посягательств, будь то степные кочевники на юге, или польские рыцари на западе, или шведские викинги на севере.

Развивались ремесла, процветала торговля — как внутренняя, так и внешняя. Наши купцы теперь добирались до самых отдаленных уголков известного мира, привозя на Русь диковинные товары и вывозя наши — меха, воск, мед, лен, пеньку, железо, оружие. Благодаря контролируемой, дозированной помощи Вежи, которая предоставляла нам ценные знания в области агротехники (мы научились выращивать новые, более урожайные сорта зерна, освоили трехполье, начали использовать удобрения), металлургии (Степан теперь плавил такую сталь, какой не было ни у кого в Европе), строительства (мы строили не только из дерева, но и из камня, возводя прочные мосты, акведуки, общественные здания), медицины (Искра, ставшая моей главной «министершей здравоохранения», добилась значительных успехов в борьбе с эпидемиями, ввела основы гигиены, создала целую сеть лечебниц и аптек), — благодаря всему этому значительно выросла производительность труда, улучшилось качество жизни простых людей, сократилась детская смертность, увеличилась продолжительность жизни.

По всей Империи, по моему указу, открывались школы — сначала при храмах, а затем и светские, — где детей (правда, в основном мальчиков, и в основном из знатных или купеческих семей, но все же) обучали грамоте, счету, основам истории и географии. При моем царском дворе в Киеве, а также в крупных монастырях и епископских центрах, создавались целые скриптории и библиотеки, где переписывались древние книги (и наши, русские, и греческие, и латинские, и даже арабские), велись подробные летописи, изучались науки — астрономия, математика, философия. Я всячески поощрял развитие образования и культуры, понимая, что сильная империя — это не только сильная армия и богатая казна, но и просвещенный, мыслящий народ.

Русь, моя Русь, за эти десятилетия превратилась из отсталой, раздираемой усобицами, полуязыческой страны в одну из ведущих, если не самую ведущую, державу тогдашнего мира. С нами считались все соседи. Нас уважали. Нас боялись. И это, я считаю, было главным итогом моего правления.

Внешняя безопасность моей необъятной Империи, которая раскинулась теперь на таких огромных пространствах, что и представить себе было трудно, также была обеспечена на долгие, долгие годы. И это было, пожалуй, одним из самых важных моих достижений, потому что без мира на границах никакое внутреннее развитие, никакие реформы были бы невозможны.

Особенно меня беспокоили наши южные и восточные рубежи. Там, где некогда простиралось бескрайнее, дикое, непредсказуемое Дикое Поле, полное опасностей от бесчисленных кочевых племен — печенегов, половцев, торков, берендеев, — которые на протяжении веков совершали опустошительные набеги на русские земли, жгли наши города, уводили в рабство наших людей, теперь, к моему великому удовлетворению, царило относительное, почти небывалое спокойствие. И заслуга в этом была не только моей сильной армии и цепи пограничных крепостей, которые мы там построили. Главную роль здесь сыграл мой хитрый, дальновидный (как я теперь понимаю) ход с ханом Кучюком и его печенежской ордой.

Хан Кучюк, этот молодой, амбициозный и, не скрою, довольно жестокий степной вождь, которому я когда-то даровал титул Великого Хана Печенежской Орды в составе Русской Империи (звучало это, конечно, немного комично, но ему нравилось), оказался на удивление верным (по крайней мере, пока это было ему выгодно) и очень эффективным моим вассалом. Получив от меня не только громкий титул, но и существенную поддержку — оружием (особенно ему полюбились наши самострелы, от которых его конники были в полном восторге), доспехами, железом для изготовления сабель и наконечников стрел, зерном для прокорма его разросшейся орды, и даже несколькими отрядами моих инструкторов, которые обучали его воинов новым тактическим приемам (не без помощи Сокола, конечно, который мог «подсказывать» наиболее эффективные решения), — Кучюк со своей многочисленной и жаждущей добычи и славы ордой обрушился, как ураган, на восток.

Его главной целью были остатки некогда могущественного, но теперь уже дышавшего на ладан Хазарского каганата, который на протяжении веков был главным врагом и конкурентом Руси в этом регионе. Кучюк, с моей молчаливой (а иногда и явной) поддержки, брал один за другим их города на Волге и Дону — Итиль, Семендер, Саркел, — грабил их богатые купеческие караваны, которые шли по Великому Шелковому пути, подчинял себе их многочисленных данников — буртасов, мордву, черемисов. Одновременно он вел успешную войну и с Волжской Булгарией, которая тоже пыталась урвать свой кусок от распадающейся Хазарии и не раз доставляла нам неприятности своими набегами.

Кучюк и его наследники (а он, как и положено степному хану, успел наплодить их великое множество от своих многочисленных жен и наложниц), ставшие после его смерти (он погиб в одной из битв, как и подобает настоящему воину) такими же Великими Ханами Печенежской Орды, не только полностью разгромили Хазарский каганат, стерев его с политической карты мира, но и создали на его месте огромный, простирающийся от Дона до Урала, а может быть, и дальше на восток, вплоть до сибирских рек, мощный буферный улус, который надежно прикрывал южные и восточные рубежи моей Русской Империи от набегов других, еще более диких и непредсказуемых кочевых племен из глубин Азии — половцев, кипчаков, монголов (о которых тогда еще никто и не слыхивал, но я-то, из своего будущего, знал, какая это будет страшная сила).

Печенеги, получив от нас доступ к русскому железу, оружию, некоторым технологиям (например, они научились строить более-менее сносные осадные машины по чертежам Степана), и, главное, имея за своей спиной мощную поддержку Русской Империи, значительно усилились и смогли установить свой, степной, порядок на этих огромных пространствах. Они регулярно выплачивали мне, русскому Царю, дань (золотом, серебром, мехами, отборными скакунами), поставляли в мою армию лучшие конные отряды для походов на запад или север, и выступали верными, хотя порой и очень беспокойными, очень своевольными, но все же вассалами моей Империи. Любые попытки других кочевых племен — тех же половцев, которые начали набирать силу, или булгар, которые никак не могли успокоиться, — нарушить границы Руси или ее степных союзников немедленно и очень жестоко пресекались совместными усилиями моих пограничных дружин и летучей печенежской конницы. Так что на юге у меня теперь был, как говорится, полный ажур.

На западе, после нашего триумфального похода на Царьград и фактического покорения Византии (которая теперь была нашим де-факто вассалом), а также после заключения выгодных для нас договоров с Польшей, Венгрией и другими европейскими соседями, также установился довольно длительный и прочный мир. Император Священной Римской империи, видя невероятную мощь моей Русской Империи и не решаясь на открытый конфликт (хотя я не сомневался, что они спят и видят, как бы нас ослабить или стравить с кем-нибудь), предпочитали поддерживать с нами более-менее нормальные торговые и дипломатические отношения. Правда, они не оставляли своих попыток распространить свое влияние на наши западные земли через католических миссионеров, которые то и дело появлялись то в Новгороде, то в Полоцке, то в Галиче, пытаясь совратить моих подданных в «латинскую ересь». Однако эти попытки успешно нейтрализовывались бдительностью моих царских наместников, твердостью нашего православного духовенства (которое я всячески поддерживал и которому даровал немалые привилегии), и, не в последнюю очередь, тем, что православие, после падения Константинополя под нашу руку, стало восприниматься многими как вера победителей, как истинная вера сильной, независимой Руси. Так что и на западе у меня было все более-менее спокойно.

Моя Русь жила в мире, безопасности и относительном процветании, как никогда прежде в своей многострадальной истории. И это было, пожалуй, самым главным итогом моих многолетних трудов.

Сам я, Царь Антон, первый Император всея Руси, правивший своей необъятной, созданной моими руками Империей на протяжении многих, многих десятилетий (я уже и счет им потерял, честно говоря), обрел среди своего народа, да и далеко за его пределами, какой-то почти легендарный, полубожественный статус. Причиной тому была не только моя, как они считали, невероятная мудрость (хотя я-то знал, что большая часть этой «мудрости» была либо банальным здравым смыслом человека из будущего, либо подсказками от Вежи), не только моя показная справедливость (которая иногда давалась мне очень нелегко) и не только моя, несомненная, воинская доблесть (тут уж я не скромничал, пороху понюхать пришлось немало). Главной причиной моего почти мифического ореола было мое… невероятное, почти неестественное долголетие.

Я не знаю точно, как это получилось. Это был один из последних, прощальных «даров» Вежи, своего рода «золотой парашют», который она мне предоставила как самому успешному и перспективному ее «проекту» в рамках нашей финальной сделки по принятию «Законов».

Как бы то ни было, факт оставался фактом: годы шли, сменялись поколения, уходили из жизни мои верные соратники и друзья — Илья Муромец, Ратибор, Такшонь, Степан, Веслава, даже Искра — все они давно уже покоились в земле, оставив после себя лишь славные воспоминания и многочисленных потомков. Вырастали и старились мои собственные дети, внуки, правнуки, которые сменяли друг друга на высоких государственных постах, становились воеводами, наместниками, епископами. А я, Царь Антон, оставался все тем же — сильным, энергичным, с ясным, острым умом и твердой, не дрогнувшей рукой, сжимающей скипетр моей Империи. Лишь седина чуть тронула мои виски, да морщины у глаз стали немного глубже, храня память о бесчисленных битвах, трудах, радостях и горестях, которые выпали на мою долю за эти долгие, долгие годы.

Это невероятное долголетие, конечно, давало мне уникальные, почти божественные возможности. Я мог видеть плоды своих многолетних деяний, своих реформ, своих завоеваний. Я мог продолжать свою работу по строительству и укреплению Империи, не опасаясь, что смерть прервет ее на полпути. Я мог передавать свой бесценный опыт, свои знания, свою мудрость следующим поколениям правителей, моих наследников, обеспечивая преемственность и стабильность моей власти. Я стал не просто правителем, а живым символом этой стабильности, этого процветания, этого «золотого века» Русской Империи. Меня почитали почти как святого, как наместника Бога на земле (хотя я-то знал, что мой «бог» был совсем другого рода, и звали его Вежа). Мои портреты (вернее, иконы, написанные лучшими мастерами) висели в каждой церкви, в каждом боярском тереме, в каждой купеческой лавке. Обо мне слагали песни, былины, легенды.

Однако этот дар, это невероятное долголетие, имел и свою обратную, темную сторону. С каждым прожитым десятилетием я все острее, все болезненнее ощущал свое отчуждение от обычных, смертных людей, для которых я все больше превращался не в живого человека, а в какой-то абстрактный символ, в монумент, в икону. Я видел, как уходят те, кого я любил, с кем я делил опасности и радости моих первых, самых трудных лет в этом мире. Я хоронил своих жен, своих детей, своих друзей. И каждое такое прощание было как удар ножом в сердце, оставляя в нем незаживающую рану. Это приносило мне не только мудрость и опыт, но и глубокую, неизбывную, всепоглощающую усталость. Усталость от жизни, от власти, от самого себя. Чувство бесконечного, почти космического одиночества на вершине этого имперского Олимпа, который я сам же себе и построил.

Долголетие, дарованное мне, становилось одновременно и величайшим благом, и тяжелейшим бременем, почти проклятием. Я был как древний дуб, который пережил все бури и грозы, который видел смену времен года и поколений, но который остался один посреди выжженного поля, и которому не с кем было поделиться своей мудростью, своей печалью, своим одиночеством. И я все чаще задумывался о том, а не слишком ли дорогую цену я заплатил за это свое «величие» и «бессмертие»? И не пора ли мне, наконец, уйти на покой, пока я еще не окончательно превратился в бронзовый памятник самому себе?

Осознавая, что мое собственное правление, сколь бы долгим, успешным и, как казалось многим, почти вечным оно ни было, все же не может (да и не должно, наверное) длиться бесконечно, и не желая, чтобы моя с таким трудом созданная и выпестованная Империя погрузилась в хаос междоусобиц и борьбы за власть после моего ухода (а такой исход был более чем вероятен, учитывая размеры страны и амбиции моих многочисленных потомков и бояр), я, Царь Антон, в последние десятилетия своего правления уделил огромное, первостепенное внимание созданию устойчивой, эффективной и, главное, самодостаточной системы государственного управления. Системы, которая могла бы функционировать и без моего личного, постоянного, ежечасного вмешательства, которая могла бы пережить меня и обеспечить стабильность и процветание Империи на многие поколения вперед.

Я продолжил и углубил ту кодификацию законов, которую начал еще после возвращения из Царьграда. На основе моей «Русской Правды» был создан более полный, более детализированный, более совершенный свод имперского законодательства — своего рода «Уложение Царя Антона», — который регулировал практически все стороны жизни общества. От уголовного права (где я постарался ввести более четкие определения преступлений и более справедливые, хотя порой и очень суровые, наказания, искоренив такие пережитки прошлого, как кровная месть или судебные поединки) до торговых отношений (где были установлены единые правила, пошлины, меры и веса, что очень способствовало развитию как внутренней, так и внешней торговли). От земельной собственности (где я пытался найти баланс между интересами государства, бояр-землевладельцев и простых крестьян, вводя понятие «государевой земли» и ограничивая произвол помещиков) до семейного устройства (где я, не без влияния православной церкви, старался укрепить основы брака и семьи, но при этом защитить права женщин и детей).

В этот новый свод законов, в его секретной, не для всех доступной части, были имплементированы и основные принципы тех самых «Законов Системы», которые мы когда-то заключили с Вежей. Те законы, которые регулировали наше взаимодействие с этой могущественной, но потенциально опасной сущностью, и которые должны были обеспечить ее безопасное и контролируемое использование на благо Империи, а не во вред ей. Я понимал, что мои наследники должны знать об этом, должны понимать, с какой силой они имеют дело, и должны продолжать мою политику осторожного, но взаимовыгодного сотрудничества с Вежей, не допуская ее чрезмерного усиления или выхода из-под контроля.

Была окончательно сформирована и отлажена разветвленная, многоуровневая система центральных и местных органов государственной власти. В Киеве, моей столице, действовала Царская Дума — своего рода высший совещательный орган, состоящий из наиболее доверенных бояр, воевод, духовных лиц, — с которой я обсуждал наиболее важные государственные дела. Были созданы специальные «приказы» — прообразы будущих министерств, — каждый из которых отвечал за свою сферу деятельности: Посольский приказ — за внешнюю политику, Разрядный приказ — за армию и военные дела, Поместный приказ — за земельные вопросы, Казенный приказ — за финансы и налоги, и так далее. Во главе этих приказов стояли назначенные мной «дьяки» или «приказные судьи» — как правило, люди грамотные, опытные, преданные мне и государственным интересам.

На местах, в ключевых землях и городах, продолжали действовать мои царские наместники и воеводы, но их полномочия были теперь более четко определены, а их деятельность — более строго контролируема из центра. Была создана система регулярной отчетности, инспекций, а также специальный «Сыскной приказ», который занимался расследованием злоупотреблений и преступлений со стороны чиновников (да-да, коррупция и казнокрадство, к сожалению, были неистребимы даже в моей «идеальной» империи, и с ними приходилось бороться самыми жесткими методами). Я старался подбирать и обучать на государственную службу людей не только знатных или богатых, но и, в первую очередь, грамотных, честных, способных, преданных делу. Это было нелегко, но постепенно мне удалось создать целый слой профессиональных управленцев, которые и должны были стать опорой моей имперской власти на местах.

Особое, самое пристальное внимание я, конечно же, уделял подготовке своих преемников. У меня, как я уже говорил, было несколько сыновей от разных жен (я был женат не один раз за свою долгую жизнь), а также несколько дочерей, которых я, вопреки вековым традициям, также старался привлекать к государственным делам, давая им образование и доверяя ответственные поручения (например, управление каким-нибудь городом или областью, или участие в дипломатических миссиях). Я не хотел, чтобы мои дочери были просто разменной монетой в династических браках. Я видел в них умных, способных, энергичных женщин, которые могли бы принести большую пользу Империи.

Всех своих детей я с самых ранних лет готовил к тому, что им, возможно, придется когда-нибудь встать во главе этого огромного, сложного государства. Я обучал их не только грамоте, истории, иностранным языкам (греческому, латыни, а некоторые из них знали даже половецкий и немецкий), но и искусству политики, военному делу, дипломатии, экономике. Я брал их с собой в военные походы, на заседания Царской Думы, на переговоры с иностранными послами. Я давал им возможность проявить себя, доверяя им самостоятельные, ответственные задания, и внимательно следил за тем, как они с ними справляются.

Я не выделял кого-то одного из них как «наследника престола». Я не хотел повторять ошибок своих предшественников, которые часто назначали своим преемником старшего сына, независимо от его способностей, что нередко приводило к смутам и междоусобицам. Я стремился создать не просто династию, которая будет править по праву рождения, а систему, при которой на трон восходил бы не обязательно самый знатный или самый старший, а самый достойный, самый способный, самый подготовленный из моих потомков. Тот, кто сможет не только удержать в своих руках эту огромную, созданную мной Империю, но и повести ее дальше, к новым вершинам, к новому расцвету.

Я хотел, чтобы мое наследие жило не только в камне построенных мной городов и крепостей, не только в блеске золота моей казны, не только в силе моей армии и флота. Я хотел, чтобы оно жило прежде всего в мудрых законах, в сильном, справедливом государстве, в просвещенном, свободном (насколько это было возможно в то время) и счастливом народе. И я верил, что если мне удастся создать такую систему, если мне удастся подготовить таких преемников, то моя Русская Империя будет жить вечно. Или, по крайней мере, очень, очень долго.