Русь. Строительство империи 7

Глава 14

Когда наши первые отряды, прорвавшись через брешь в стене и распахнутые ворота Святого Романа, хлынули на улицы Константинополя, город, казалось, сошел с ума. Это был уже не организованный штурм, а скорее хаотичная, всепоглощающая волна, сметающая все на своем пути. Мои воины, опьяненные долгожданной победой, опьяненные кровью и яростью многомесячной осады, потерявшие многих своих товарищей под этими проклятыми стенами, растекались по узким, извилистым улочкам великого города, как вода, прорвавшая плотину. Они теснили деморализованных, панически отступающих защитников, рубили их направо и налево, врывались в дома, лавки, церкви, ища то ли добычу, то ли отмщение, то ли просто выход своей накопившейся злобе.

Битва перекинулась с внешних стен в самое сердце города — на его широкие проспекты, на многолюдные площади, на богатые рынки, в кварталы, где жили знатные вельможи и купцы. Горожане, охваченные ужасом, метались в поисках укрытия. Кто-то пытался спрятаться в своих домах, запирая двери и окна, но это мало помогало — мои воины вышибали их таранами или просто поджигали строения. Кто-то бежал в церкви и монастыри, надеясь найти там защиту под сенью святых икон, но и это не всегда спасало — в пылу битвы не разбирали, где храм, а где кабак. Многие пытались прорваться к гаваням, к Золотому Рогу или к Мраморному морю, надеясь найти спасение на каких-нибудь завалящих лодках или кораблях. Но там их уже ждал наш флот, который надежно блокировал все выходы к морю и не давал никому уйти.

Часть византийских войск, особенно те, что состояли из элитных подразделений — схолариев, экскувиторов, и, конечно же, знаменитой Варяжской гвардии императора, — продолжала оказывать отчаянное, очаговое сопротивление. Они сражались за каждый дом, за каждую улицу, за каждый перекресток, превращая их в настоящие крепости. Они строили баррикады из всего, что попадалось под руку — из повозок, бочек, мебели, камней. Они устраивали засады в узких переулках, обстреливали нас из окон и с крыш домов. Они хорошо знали свой город и умело использовали это знание. Бои с ними были особенно ожесточенными и кровопролитными. Но большинство защитников, видя, что город пал, что сопротивление бесполезно, бросали оружие и сдавались в плен, моля о пощаде. Или же, что было еще хуже, переодевались в гражданскую одежду, смешивались с толпой мирных жителей и пытались затеряться в этом хаосе, а то и сами принимали участие в грабежах, пользуясь суматохой.

Я понимал, что если сейчас не взять ситуацию под контроль, то город будет полностью разграблен и уничтожен, а моя победа будет омрачена бессмысленным насилием и варварством. А мне это было совершенно не нужно. Константинополь — это не просто вражеская столица, которую нужно стереть с лица земли. Это был центр мировой торговли, средоточие культуры, науки, искусства, главный оплот христианства в этом регионе. Его полное разрушение принесло бы мне больше вреда, чем пользы. Мне нужен был этот город — целый, богатый, работоспособный, — как символ моей мощи, как источник доходов, как плацдарм для дальнейшего влияния в этом мире.

Поэтому, как только первая волна ярости у моих воинов немного схлынула, и они начали понимать, что город действительно взят, я отдал строжайший приказ — прекратить бессмысленные убийства, грабежи и насилие над мирным населением. Я приказал Илье Муромцу, который командовал основными силами, занявшими город, немедленно приступить к зачистке кварталов от остатков сопротивления, но при этом обеспечить максимальную защиту гражданских лиц и их имущества, а также церквей и монастырей. Я объявил, что все захваченные трофеи (а их, я не сомневался, будет несметное количество) должны сдаваться в общую казну, а затем будут справедливо разделены между всеми участниками похода. За мародерство, насилие и осквернение храмов я пообещал карать на месте, без суда и следствия, смертью.

Конечно, в таком хаосе, при таком скоплении разношерстного войска, когда у каждого воина были свои счеты к этому городу и его жителям, избежать эксцессов было совершенно невозможно. Я не питал иллюзий на этот счет. То тут, то там вспыхивали пожары, слышались крики, выстрелы, звон разбитого стекла. Но Илья Муромец, Ратибор и другие мои воеводы, получив мой приказ, старались как могли поддерживать дисциплину. Они создавали специальные отряды военной полиции, которые патрулировали улицы, разгоняли мародеров, тушили пожары, брали под охрану наиболее важные объекты. Несколько особо ретивых грабителей, пойманных с поличным, были тут же повешены на ближайших столбах для острастки остальным. Это подействовало. Постепенно порядок в городе начал восстанавливаться.

Основной задачей на ближайшие несколько дней было полностью сломить последние очаги сопротивления, которые еще тлели в разных частях города, взять под контроль все ключевые объекты — дворцы, арсеналы, склады, гавани, акведуки, — и обеспечить безопасность для тех жителей, которые не принимали участия в боевых действиях. А таких, как я понимал, было большинство. Обычные люди — ремесленники, торговцы, крестьяне из пригородов, монахи, женщины, дети, старики — они были скорее жертвами этой войны, чем ее участниками.

Пока основные силы моей армии под командованием Ильи Муромца занимались, так сказать, «умиротворением» захваченного Константинополя — то есть, зачисткой кварталов от остатков византийского сопротивления, тушением пожаров, пресечением мародерства и установлением хоть какого-то подобия порядка в этом кипящем котле, — я со своей личной гвардией, возглавляемой, как всегда, верным и невозмутимым Ратибором, и несколькими сотнями лучших, отборных дружинников, не стал распыляться на эти второстепенные, хоть и важные, задачи. У меня была другая, более срочная и стратегически значимая цель. Я стремился как можно быстрее достичь самого сердца Константинополя — того района, где располагались главные символы византийской власти и веры: Большой Императорский дворец, собор Святой Софии, Ипподром и примыкающая к ним площадь Августеон.

Захват этих объектов, я понимал, будет означать не только окончательную военную победу над Византией, но и, что не менее важно, победу моральную, идеологическую. Это будет символом крушения их тысячелетней империи, символом того, что на смену старому, дряхлеющему Риму приходит новая, молодая и сильная Русь. К тому же, я не сомневался, что именно там, в районе Императорского дворца, засел сам византийский император (кто бы он ни был на тот момент) со своими последними защитниками. И пока он не будет взят в плен или убит, война не будет считаться законченной.

Наш отряд, двигаясь компактной, хорошо организованной колонной, ощетинившись копьями и щитами, пробивался через городские улицы, которые еще несколько часов назад казались нам неприступными и полными смертельных опасностей. Сейчас они были завалены трупами, обломками, брошенным оружием, и лишь изредка из какого-нибудь окна или подворотни раздавался выстрел или отчаянный крик. Мы старались двигаться быстро, не ввязываясь в мелкие стычки, обходя очаги сопротивления, если это было возможно, или подавляя их решительной и короткой атакой.

Нашим главным проводником и разведчиком в этом лабиринте незнакомых улиц был, конечно же, мой Ручной Сокол. Он кружил высоко над нашими головами, невидимый для большинства, и через интерфейс Вежи передавал мне точную информацию о том, что происходит впереди, где нас ждут засады, где скопления вражеских солдат, а где путь свободен. Он указывал наиболее безопасные и быстрые маршруты, позволяя нам избегать ненужных потерь и экономить время. Иногда мне казалось, что эта птица обладает каким-то сверхъестественным чутьем или даже предвидением.

Веслава со своими лучшими лазутчиками, которые за время осады успели неплохо изучить город (по крайней мере, его окраины и некоторые центральные районы), также сопровождала наш отряд, выступая в роли проводников на земле и обеспечивая фланговую безопасность. Они шли впереди, по бокам, проверяя подозрительные переулки, заглядывая в подвалы и на чердаки, откуда могли стрелять вражеские лучники. Их помощь была неоценима.

По пути мы то и дело натыкались на баррикады, спешно возведенные византийцами из всего, что попадалось под руку — из перевернутых повозок, бочек с вином (которые мои воины тут же пытались продырявить и попробовать на вкус, но Ратибор быстро пресекал эти попытки), сломанной мебели, камней, вывороченных из мостовой. За этими баррикадами обычно отсиживались небольшие, но отчаянно сопротивлявшиеся отряды византийских солдат или вооруженных горожан. Мы не тратили время на их осаду, а либо обходили их, если была такая возможность, либо брали штурмом, забрасывая гранатами (Степан научил нас делать примитивные, но довольно эффективные зажигательные и дымовые гранаты в глиняных горшках) и идя напролом.

Чем ближе мы подходили к центру города, тем ожесточеннее становилось сопротивление. Было ясно, что византийцы стягивают сюда свои последние резервы, что они готовы умереть, но не пропустить нас к своим святыням и к своему императору. Улицы становились уже, дома — выше и богаче. Мы миновали несколько больших форумов, украшенных колоннами и статуями (многие из которых были уже повреждены или опрокинуты), пересекли несколько широких проспектов, которые когда-то были полны народу, а теперь были пустынны и завалены телами.

Я понимал, что именно здесь, в районе Императорского дворца, нас ждет самое серьезное испытание. Там должны были собраться не просто остатки гарнизона, а самые элитные, самые верные императору части — его личная гвардия, варяги, возможно, какие-то иностранные наемники, которые еще не успели разбежаться. Именно там, у стен этой последней цитадели, должна была решиться окончательная судьба Константинополя и, возможно, всей Византийской империи.

Наконец, после нескольких часов упорного продвижения через лабиринт городских улиц, преодолевая одно за другим огрызающиеся огнем и мечом препятствия, наш отряд, изрядно поредевший, но не сломленный, достиг своей главной цели — огромного, раскинувшегося на целом холме над Мраморным морем, комплекса Большого Императорского дворца. Рядом с ним, на обширной площади Августеон, высился величественный, подавляющий своей мощью и красотой собор Святой Софии, главный храм всего православного мира. Это было сердце Византии, ее сакральный центр, ее последний оплот. И именно здесь, у стен этой древней цитадели византийских василевсов, разгорелся последний, самый ожесточенный, самый кровопролитный и, пожалуй, самый безнадежный для защитников бой за Константинополь.

Как я и предполагал, именно сюда, к Императорскому дворцу, отступили остатки самых элитных, самых боеспособных византийских частей. Это были уже не просто солдаты, это были фанатики, готовые умереть за своего императора, за свою веру, за свою империю. Я видел среди них суровые, бородатые лица варягов, с их огромными двуручными секирами, которые они сжимали в окровавленных руках. Я видел закованных в сверкающие доспехи катафрактариев — тяжелую византийскую конницу, которая теперь спешилась и сражалась как пехота, защищая подступы к дворцу. Я видел воинов из императорской гвардии — схолариев, экскувиторов, — которые считались лучшими из лучших в византийской армии. Они понимали, что отступать дальше некуда, что за их спиной — последний рубеж, последний шанс. Поэтому они сражались с яростью и отчаянием обреченных, превратив дворцовый комплекс и прилегающие к нему площади и улицы в настоящую крепость, каждый камень которой, казалось, был готов сражаться за них.

Бой шел за каждый вход во дворец — а их там было множество, от парадных ворот до потайных калиток. Он шел за каждую арку, за каждый портик, за каждый коридор и внутренний двор. Варяги, эти северные медведи, стояли насмерть, их секиры свистели в воздухе, нанося страшные раны и проламывая наши щиты и шлемы. Элитные византийские воины, укрывшись за мраморными колоннами или остатками статуй, вели прицельный огонь из луков и арбалетов, не давая нам подойти. Даже придворные слуги, евнухи и монахи, которые оказались в этот час во дворце, схватились за оружие — кто за меч, кто за копье, а кто и просто за кухонный нож или горящую головню, — и пытались оказать нам сопротивление.

Мои русские дружинники, не уступая врагу в храбрости и ярости, волна за волной шли на штурм, пытаясь прорвать эту последнюю линию обороны. Это было настоящее безумие. Мы лезли напролом, через трупы своих и чужих, по скользким от крови камням, под градом стрел и копий. Я сам, вместе с Ратибором и остатками моей личной гвардии, снова оказался в самой гуще схватки. Мой меч был уже затуплен и покрыт зазубринами, щит разбит в щепки, доспехи погнуты и пробиты в нескольких местах. Но я не чувствовал ни усталости, ни боли, ни страха. Только ярость. Ярость и желание довести это дело до конца.

Ручной Сокол, мой верный (или не очень?) пернатый помощник, несмотря на град стрел, копий и камней, которые летели со всех сторон, бесстрашно кружил над полем боя, прямо над нашими головами. Он уже не просто передавал мне информацию через интерфейс Вежи. Он, казалось, сам принимал участие в бою. Я видел, как он несколько раз спикировал на группу византийских лучников, засевших на крыше одной из галерей, и те, с криками ужаса, побросав оружие, разбежались кто куда. Возможно, он просто пугал их своим видом, а может, Вежа наделила его какими-то еще, неизвестными мне способностями. Как бы то ни было, его помощь была очень кстати. Он указывал мне на слабые места в обороне противника, на передвижения их резервов, на то, где они готовят очередную контратаку.

Искра, которая тоже каким-то чудом уцелела в этой мясорубке и теперь находилась рядом со мной, больше не пыталась оказывать медицинскую помощь раненым — их было слишком много, да и обстановка не позволяла. Она, с двумя короткими мечами в руках, которые она, оказывается, неплохо умела использовать (еще один сюрприз от моей «тихой» пленницы!), сражалась бок о бок с моими дружинниками, прикрывая мне спину и отбивая атаки тех византийцев, которые пытались прорваться ко мне. Ее лицо было перемазано кровью и сажей, волосы растрепались, но в глазах горел тот же холодный, решительный огонь, что и у Сокола. В этот момент она была не просто лекаркой или бывшей носительницей Системы. Она была воином. И я был ей за это благодарен.

Бой у стен Императорского дворца длился несколько часов, и это были, пожалуй, самые страшные и кровопролитные часы за всю эту войну. Потери с обеих сторон были огромными. Казалось, что этот кошмар никогда не закончится, что мы так и будем рубиться здесь до последнего человека. Но, в конце концов, наше численное превосходство, наша ярость и, не в последнюю очередь, тактические подсказки Сокола (или Вежи) начали сказываться. Ряды защитников дворца редели на глазах. Их контратаки становились все слабее и реже

После нескольких часов невероятно ожесточенного, почти безумного штурма, в котором обе стороны проявили чудеса героизма, отчаяния и понесли тяжелейшие, невосполнимые потери, сопротивление последних защитников Большого Императорского дворца было, наконец, сломлено. Это произошло не сразу, не в один момент. Это был скорее постепенный, мучительный процесс, как выдавливание гноя из застарелой раны. То тут, то там наши отряды, неся огромные потери, все же прорывались через баррикады, захватывали одну за другой галереи, внутренние дворы, переходы. Варяжская гвардия, которая до последнего момента составляла ядро обороны и наносила нам самый большой урон, сражалась до последнего человека. Я видел, как эти северные гиганты, израненные, истекающие кровью, окруженные со всех сторон, продолжали махать своими огромными секирами, пока не падали замертво, увлекая за собой в могилу еще нескольких моих воинов. Их мужество и верность своему долгу вызывали уважение даже у меня, их врага.

Но их было слишком мало. А нас — слишком много. И мы были слишком злы, слишком голодны до победы. В конце концов, Царь Антон, то есть я, лично возглавив одну из решающих атак на главный вход во дворец, который до этого момента казался неприступным, и Ратибор со своей гвардией, которая, несмотря на потери, все еще оставалась грозной силой, сумели прорваться внутрь. Мы вышибли массивные, богато украшенные ворота (вернее, то, что от них осталось после ударов наших таранов и камнеметов) и ворвались в первый, самый большой дворцовый зал. За нами хлынули остальные.

Варяжская гвардия, как я уже сказал, была практически полностью уничтожена. Остатки других элитных византийских тагм, видя, что все кончено, либо бросали оружие и сдавались в плен, моля о пощаде, либо пытались скрыться в бесчисленных коридорах и потайных ходах этого огромного дворцового комплекса, но их быстро находили и либо убивали на месте, либо также брали в плен. Сопротивление было сломлено. Дворец был наш.

Массивные, инкрустированные золотом и слоновой костью ворота, ведущие в центральную часть дворца, где, по моим предположениям, и должен был находиться сам император, были распахнуты настежь. Мои русские воины, усталые, израненные, почерневшие от дыма и крови, но торжествующие, с победными криками хлынули внутрь, занимая один за другим роскошные залы, галереи, внутренние дворы этого гигантского, почти сказочного дворцового комплекса. Я видел, как они с изумлением и восторгом рассматривают бесценные мозаики, фрески, статуи, золотую утварь, шелковые ковры — всего того, чего они никогда в жизни не видели и о чем даже не могли мечтать. Я опасался, что сейчас начнется тотальный грабеж и разрушение, но, к моему удивлению, большинство из них вело себя относительно сдержанно. Возможно, их останавливал мой строгий приказ, а может, они были просто ошеломлены всем этим великолепием и не знали, за что хвататься.

Я оставил большую часть своих сил для того, чтобы они закрепились на занятых позициях, обеспечили безопасность во дворце, взяли под охрану все входы и выходы, и, главное, предотвратили возможные попытки грабежей и насилия. А сам, с небольшим отрядом самых верных и проверенных воинов — Ратибором, Искрой (которая каким-то чудом уцелела в этой мясорубке и теперь, бледная, но решительная, шла рядом со мной), Веславой (которая тоже присоединилась к нам, узнав, что дворец взят) и несколькими десятками лучших дружинников из моей личной гвардии, — направился в самое сердце дворца, туда, где, по донесениям моей разведки (и по подсказкам Сокола, который теперь снова спокойно сидел у меня на плече, словно ничего и не произошло), должен был находиться главный тронный зал и личные покои императора Византии.

Мы шли по бесконечным, роскошным, но теперь уже опустевшим и хранящим явные следы недавнего боя коридорам. Повсюду валялись трупы — и наших, и византийцев, — брошенное оружие, обломки мебели, разбитые вазы. Воздух был пропитан запахом крови, гари и какой-то странной, тревожной тишины, которая наступила после оглушительного грохота битвы. Мы проходили мимо бесценных произведений искусства — золотых мозаик, изображавших сцены из Библии или триумфы византийских императоров, мраморных статуй античных богов и героев, картин, написанных на деревянных досках. Мои воины с изумлением и трепетом смотрели на все это великолепие, но никто не осмелился ничего тронуть. Они понимали, что это — уже не просто добыча, это — символы павшей империи.

Наконец, после долгих блужданий по этому лабиринту, мы достигли цели — огромных, двойных, сделанных из какого-то темного, отполированного дерева и богато инкрустированных золотом, серебром и слоновой костью дверей. Это был вход в главный Тронный зал, где византийские василевсы на протяжении многих веков принимали послов со всего мира, вершили суд и управляли своей необъятной империей. У меня на мгновение перехватило дыхание. Я чувствовал, что за этими дверями меня ждет нечто важное, нечто, что может изменить не только мою судьбу, но и судьбу всего этого мира.

Я сделал знак Ратибору, и он, вместе с несколькими дружинниками, с усилием толкнул тяжелые створки. Двери со скрипом отворились, и перед нами предстало зрелище, которое превзошло все мои ожидания и должно было навсегда изменить мое понимание той силы, которая забросила меня в этот мир, и той игры, в которую я был втянут. То, что я увидел внутри, было не просто концом войны, это было началом чего-то нового, возможно, страшного.