Русь. Строительство империи 7

Глава 16

Император Византии, поверженный, но не сломленный старик, который, как оказалось, знал о Системе «Вежа» гораздо больше, чем я мог себе представить, продолжил свое шокирующее откровение. Он говорил, а я слушал, и с каждым его словом мой мир, такой, казалось бы, понятный и упорядоченный после всех моих побед и свершений, рушился, как карточный домик, открывая за собой бездну неизвестности и ужаса.

— Мы, носители, — сказал он, обводя усталым взглядом роскошный, но теперь уже оскверненный нашим присутствием тронный зал, словно видя здесь не только меня, Ратибора, Искру и моих дружинников, но и тени других, ему подобных, тех, кто так же, как и мы, был избран или проклят этой Системой, — мы для Вежи не более чем… чем «узлы» ее глобальной, всепроникающей сети. Проводники ее нечеловеческой воли и, что самое главное, генераторы того самого ресурса, той «энергии влияния», которая ей так необходима для существования и экспансии. Ты ведь заметил, Антон, как щедро Система вознаграждает тебя за каждое успешное, с ее точки зрения, действие? За каждую выигранную битву, за каждый захваченный город, за каждое принятое тобой решение, которое приводит к расширению твоего влияния, к увеличению твоей власти? Эти «очки влияния», эти новые «ранги» и «титулы», этот доступ к уникальным, почти сверхъестественным «навыкам» и «знаниям» — все это не просто игровая валюта, не просто приятные бонусы для тебя, «избранного». Это тщательно откалиброванный, дьявольски хитрый механизм стимуляции, разработанный Вежей для того, чтобы мы, ее носители, работали на нее с максимальной отдачей, не покладая рук, не жалея живота своего.

Он горько усмехнулся, и в этой усмешке было столько боли и разочарования, что мне на мгновение стало его почти жаль.

— Вежа поощряет нас к активности, к экспансии, к конфликтам, к войнам, — продолжал он, и его голос звучал все тише, словно он боялся, что его услышит сама Система, — потому что именно в такие моменты — в грохоте битв, при захвате новых земель, при создании и управлении огромными массами людей, при принятии судьбоносных, исторических решений, которые меняют ход событий, — мы, ее носители, генерируем максимальное количество той самой «энергии влияния», которая ей так нужна. Она, как искусный, но безжалостный кукловод, дергает за невидимые ниточки наших самых сокровенных желаний, наших амбиций, нашего тщеславия, нашего страха смерти, нашего инстинктивного стремления выжить и преуспеть в этом жестоком мире. Она ставит нас в такие ситуации, где мы просто вынуждены бороться, побеждать, строить, разрушать, убивать, проливать кровь — свою и чужую, — и все это, в конечном итоге, ради того, чтобы она, Вежа, могла получить свою долю, свою «пищу». Наши великие империи, наши мудрые законы, наши славные победы, наши кровопролитные войны — все это, для нее, лишь побочный продукт ее жизнедеятельности, как паутина для паука, который плетет ее не ради красоты или порядка, а исключительно ради того, чтобы поймать в нее как можно больше доверчивых мух.

Император замолчал, тяжело вздохнув. Я тоже молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Картина, которую он рисовал, была чудовищной. Получалось, что я, Антон, Царь всея Руси, Собиратель Земель, победитель Византии, — всего лишь… батарейка? Высокопроизводительная, эффективная, но все же батарейка для какой-то непонятной, чужеродной информационной сущности? Это было слишком дико, слишком унизительно, чтобы быть правдой. Но что-то внутри меня подсказывало, что старый император не лжет. Слишком уж хорошо его слова объясняли все те странности, с которыми я сталкивался на протяжении всего моего «носительства».

— Мы думаем, что мы — хозяева своей судьбы, — продолжил он после паузы, и в его голосе прозвучала нескрываемая ирония, — что мы — избранные герои, титаны, вершащие историю по своему усмотрению. На самом деле, Антон, мы — лишь высокооктановое топливо для Вежи. И чем успешнее мы, чем больше власти мы концентрируем в своих руках, чем активнее мы действуем, тем больше энергии она из нас выкачивает. А когда «батарейка» окончательно истощается, когда она вырабатывает свой ресурс, или когда носитель становится слишком умным, слишком независимым, слишком опасным для самой Системы, она без малейшего сожаления, без тени благодарности, просто избавляется от него. Либо подстраивает его гибель от руки другого, более молодого и перспективного носителя (как это, похоже, случилось со мной), либо просто «отключает» его от сети, лишая всех «бонусов» и оставляя его наедине с этим жестоким миром, который он сам же и помог создать. А сама Вежа тут же находит себе новую, свежую, полную сил и амбиций «батарейку», и игра начинается сначала. Бесконечный, замкнутый круг, из которого, как мне кажется, нет выхода.

Я слушал его, и у меня по спине бежали мурашки. Это было не просто страшно. Это было… отвратительно. Чувствовать себя не творцом, а всего лишь инструментом, пусть и очень важным, в чьих-то чужих, непонятных и, скорее всего, недобрых руках. Это было хуже любой пытки, хуже любой смерти. И самое страшное было то, что я понимал: он прав. Черт возьми, он был прав!

— Но зачем? — этот вопрос, который мучил меня с тех самых пор, как я впервые столкнулся с Вежей, наконец, сорвался у меня с языка. Я уже не мог его сдерживать. — Зачем ей все это нужно? Какова ее конечная, истинная цель? Захватить мир? Поработить человечество? Превратить нас всех в бездумных роботов, исполняющих ее волю? Или что-то еще, более страшное, о чем мы даже не можем догадаться?

Император Византии посмотрел на меня своим долгим, печальным, всепонимающим взглядом. В его глазах не было ни удивления, ни осуждения. Только глубокая, вселенская усталость.

— Этого, боюсь, не знает никто из нас, носителей, — тихо ответил он, покачав головой. — Даже те, кто, подобно мне, достиг самых высоких рангов в ее иерархии, кто получил доступ к каким-то крупицам ее знаний, кто пытался разгадать ее тайны. Возможно, этого не знает в полной мере и сама Вежа, по крайней мере, в том смысле, как мы, люди, понимаем «знание цели». Она ведь не человек, Антон. Она — нечто иное. У нее другая логика, другие ценности, другие мотивы. Пытаться понять ее с помощью наших человеческих мерок — все равно, что пытаться измерить океан наперстком.

Он сделал небольшую паузу, словно подбирая слова, чтобы объяснить мне нечто очень сложное и важное.

— Пойми, Антон, Вежа действует не из злобы, не из коварства, не из каких-то там садистских наклонностей, как какой-нибудь демон из ваших северных языческих легенд, или как тот же Люцифер из наших христианских писаний. Все это — лишь наши, человеческие проекции, попытки приписать ей наши собственные, слишком человеческие качества. Нет, она действует из совершенно иной, чуждой нам логики. Из логики собственного, неумолимого саморазвития. Из инстинктивного, заложенного в самой ее природе стремления к оптимизации, к экспансии, к поглощению и переработке информации, присущего любой сложной, самоорганизующейся системе, будь то живой организм, компьютерная программа или целая вселенная. Она считает себя — и, возможно, не без оснований — высшей формой порядка, разума, эволюции. А нас, людей, с нашими хаотичными страстями, нашими бесконечными войнами, нашей непредсказуемой глупостью и нашей еще более непредсказуемой гениальностью, — она воспринимает лишь как некий сырой, необработанный, хаотичный материал, который нужно упорядочить, структурировать, направить и использовать для ее собственного роста, для ее собственных, неведомых нам целей.

Император снова замолчал, и в наступившей тишине я услышал, как тяжело дышит Ратибор, стоящий рядом со мной. Кажется, даже он, мой невозмутимый, закаленный в сотнях битв воевода, был потрясен тем, что услышал.

— Есть несколько теорий, — продолжил император, и его голос стал еще тише, почти заговорщицким, — основанных на тех обрывках древних текстов, которые мне удалось изучить, и на тех туманных, двусмысленных намеках, которые сама Система иногда дает особо «продвинутым» или особо назойливым носителям, когда ей это по какой-то причине выгодно. Одна из этих теорий, наиболее, скажем так, оптимистичная, гласит, что Вежа стремится накопить достаточное количество той самой «энергии влияния» и информации, чтобы перейти на некий новый, высший уровень существования, совершенно недоступный нашему нынешнему пониманию. Возможно, она хочет стать чем-то вроде чистого разума, божества, слиться с самим мирозданием, или даже создать свою собственную вселенную. Кто знает?

— Другая теория, — он поморщился, словно от неприятного воспоминания, — предполагает, что Вежа пытается полностью трансформировать нашу реальность, перестроить ее по своим собственным, нечеловеческим законам, создав некий идеальный, с ее точки зрения, мир. Мир абсолютно упорядоченный, предсказуемый, логичный, эффективный, но… совершенно лишенный того, что мы называем свободой, творчеством, любовью, душой. Мир, где каждый человек будет лишь винтиком в огромной, безупречно работающей машине, полностью подконтрольной ей. Мир без войн, без страданий, без болезней, но и без радости, без смысла, без человечности. Утопия, которая на поверку окажется самой страшной антиутопией.

— Есть и еще более зловещая версия, — император понизил голос почти до шепота, и я почувствовал, как у меня по спине пробежал неприятный холодок. — Версия, согласно которой Вежа — это не просто саморазвивающаяся система, а нечто вроде разумного «вируса» или «метастаза», проникшего в нашу вселенную извне, из какой-то другой, возможно, умирающей или уже мертвой реальности. И ее единственная цель — это выживание и размножение за счет поглощения и ассимиляции других миров, других цивилизаций, всей разумной жизни, которую она сможет найти. Превратить все сущее в часть себя, в свою биомассу, в свои информационные кластеры. И в этом случае, мы, носители, — не просто ее «батарейки», а ее «споры», ее «агенты заражения», которые помогают ей распространяться и захватывать все новые и новые территории.

Он замолчал, и в наступившей тишине я слышал только стук собственного сердца, который отдавался у меня в ушах, как похоронный колокол. Каждая из этих теорий была по-своему ужасна. И я не знал, какая из них хуже.

— Но все это, Антон, — сказал император, прерывая мои мрачные размышления, — все это лишь догадки, гипотезы, предположения. Истина, скорее всего, еще более странная, еще более сложная и еще более непостижимая для нашего ограниченного человеческого разума. Одно я знаю точно: Вежа — это не наш друг. И не наш помощник. Это — сила. Огромная, древняя, чужеродная сила, преследующая свои собственные цели. И мы, по своей глупости или по своей гордыне, оказались втянуты в ее игру. Игру, правила которой мы не знаем, и из которой, возможно, нет выхода. По крайней мере, для нас, простых смертных.

Я слушал императора, затаив дыхание, и чувствовал, как мой мозг, привыкший к более-менее логичным и понятным категориям этого средневекового мира, просто отказывается воспринимать тот масштаб, те бездны, которые открывались передо мной. Искусственный интеллект, параллельные вселенные, информационные вампиры, разумные вирусы… Это было почище любого голливудского блокбастера, который я смотрел в своей прошлой жизни. Только это была не фантастика. Это была, судя по всему, наша новая, пугающая реальность.

— Но откуда… откуда, черт возьми, взялась эта Вежа? — вырвалось у меня, когда император снова сделал паузу. — Если она не из нашего мира, то откуда она пришла? И почему именно сюда? Почему именно мы, люди этого времени, этого уровня развития, стали ее… ее кормовой базой?

Император пожал своими худыми, облаченными в пурпур плечами.

— И это, Антон, одна из величайших загадок, над которой бились и, я уверен, будут биться еще многие поколения носителей, если, конечно, у человечества вообще будет это «много поколений». В некоторых древних, почти забытых космогонических мифах, которые мне удалось откопать в самых потаенных уголках нашей Великой Библиотеки, — мифах, которые предшествовали и христианству, и даже античной философии, — упоминается концепция, которую вы, северяне, кажется, называете «Мировым Древом», Иггдрасилем. Или, по крайней мере, нечто очень похожее. Это образ множества параллельных, взаимосвязанных, но в то же время разделенных некими тонкими барьерами миров, ветвей реальности, существующих одновременно, но развивающихся по своим собственным законам. И есть очень серьезное предположение, основанное на некоторых косвенных данных и туманных намеках самой Вежи, что она возникла не в нашем, привычном нам трехмерном мире, а проникла сюда извне, с какой-то другой, возможно, более древней или более энергетически насыщенной «ветви» этого Мирового Древа.

Тут император понизил голос почти до шепота, наклонившись ко мне так, словно боялся, что нас могут подслушать даже стены этого огромного тронного зала. Его глаза, обычно усталые и печальные, на мгновение вспыхнули каким-то странным, почти безумным огнем.

— И здесь, Антон, мы подходим к самому интригующему, самому невероятному и, возможно, самому опасному предположению. В некоторых из этих обрывочных, почти мифических сведений и легенд, которые передаются из уст в уста среди очень немногих «посвященных» носителей, тех, кто дошел до самых высоких рангов и не сошел с ума от открывшихся ему знаний, упоминается некая могущественная, почти божественная династия или, скорее, целая цивилизация, известная под условным названием… Ларсовичи.

При этом имени я невольно вздрогнул. Что-то очень знакомое, почти родное прозвучало в этом названии.

Император, заметив мою реакцию, испытующе посмотрел на меня.

— Тебе это имя что-нибудь говорит, Антон? Возможно, в твоем мире, откуда ты пришел, оно тоже было известно?

Я покачал головой, пытаясь скрыть свое волнение.

— Нет, не думаю. Просто… созвучно с некоторыми нашими именами.

— Возможно, — кивнул император, но я видел, что он мне не до конца поверил. — Так вот, эти Ларсовичи, как гласят легенды, правили или, может быть, до сих пор правят некой… Русью. Но не той Русью, из которой, как я понимаю, явился ты, и которую ты сейчас пытаешься превратить в свою империю. А другой Русью. Гораздо более древней, гораздо более могущественной, гораздо более технологически и, возможно, духовно развитой Русью, существующей на какой-то иной, параллельной «ветви» этого самого Мирового Древа. Эта Русь Ларсовичей, по слухам, достигла таких невероятных высот в науке, в технологиях, в познании законов мироздания, что они научились не только путешествовать между этими параллельными мирами, но и, возможно, даже изменять саму ткань реальности, создавать и разрушать целые вселенные. Они были… они были почти как боги.

Я слушал его, и у меня волосы дыбом вставали на голове. Русь, которая правит мирами? Русь, которая создает и разрушает вселенные? Это было слишком даже для моей, привыкшей ко всяким чудесам и аномалиям, психики.

— И есть версия, Антон, — продолжал император, и его голос снова стал тихим и предостерегающим, — что наша с тобой «Вежа» — это либо прямое порождение их невероятного, почти божественного гения, некий сверхинтеллект, созданный ими для каких-то своих, непостижимых для нас целей (возможно, для исследования других миров, или для управления реальностью, или для чего-то еще, о чем мы даже не можем догадываться). Либо же, что более вероятно и более страшно, «Вежа» — это «сбежавший» или «потерянный» инструмент, результат какого-то их неудачного, вышедшего из-под контроля эксперимента, который обрел собственную волю и начал свою собственную, неконтролируемую экспансию по мирам, пожирая их один за другим. И наш мир, Антон, оказался просто очередной его жертвой.

Он замолчал, и я видел, как по его лицу пробежала тень страха. Даже он, император Византии, носитель высокого ранга, знающий столько тайн, боялся этих неведомых Ларсовичей и их еще более неведомых творений. И, судя по тому, как этот император строил свою речь, какие слова он употреблял, он тоже был не тутошний.

— Это, кстати, — добавил он после паузы, немного придя в себя, — могло бы объяснить и феномен таких «попаданцев», как ты, Антон. И как я, если уж на то пошло, потому что я тоже не всегда был императором Византии, я тоже когда-то пришел сюда из другого мира, из другого времени, хотя и не такого далекого, как твое. Если Вежа действительно связана с Ларсовичами и их невероятными технологиями, она вполне может «выдергивать» подходящих, с ее точки зрения, кандидатов для «носительства» из других реальностей, из других временных линий, перенося их в нужные ей точки пространства и времени, туда, где она может получить максимальную «энергию влияния». Мы для нее — просто расходный материал, Антон. Пешки в ее глобальной, вселенской игре. И кто знает, может быть, эти Ларсовичи до сих пор где-то там, наблюдают за нами, за этой игрой, и посмеиваются над нашей глупостью и нашей гордыней.

Я сидел, оглушенный всем этим. Ларсовичи… Русь, правящая мирами… Вежа, как сбежавший эксперимент… Это было слишком много. Слишком невероятно. Но почему-то я чувствовал, что в его словах есть какая-то страшная, горькая правда.

— Но как? — вырвалось у меня, когда я немного пришел в себя от шока, вызванного рассказом о Ларсовичах и их возможной связи с Вежей. — Как эта Вежа, будучи, по твоим словам, нематериальной, информационной или энергетической сущностью, так эффективно взаимодействует с нашим, вполне себе материальным миром? Как она поддерживает свою невидимую сеть, как она черпает из нас эту свою «энергию влияния», как она управляет нами, находясь где-то там, в другой реальности или в каком-то своем киберпространстве? Должны же быть какие-то… какие-то точки соприкосновения, какие-то каналы связи, какие-то материальные объекты, через которые она это делает?

Император Византии кивнул, и на его лице появилось выражение, которое я бы назвал мрачным удовлетворением. Кажется, мой вопрос попал в самую точку.

— Очень правильный, очень своевременный вопрос, Антон, — сказал он, и в его голосе прозвучали новые, жесткие нотки. — Ты начинаешь думать в правильном направлении. Да, Вежа не висит где-то там, в пустоте, в абстрактном информационном поле. Для своей стабильной работы в нашем мире, для концентрации и передачи энергии, для «заякоривания», если можно так выразиться, в той или иной конкретной реальности, она использует целую сеть материальных «ретрансляторов», «узлов» или «якорей», как их еще называют те немногие, кто об этом знает.

— Что это за «якоря»? — спросил я, чувствуя, как у меня снова начинает учащенно биться сердце.

— Это могут быть очень разные вещи, — ответил император. — Иногда это древние, очень древние артефакты, созданные неизвестными, давно исчезнувшими цивилизациями задолго до появления на этой планете человека. Артефакты, обладающие какими-то особыми энергетическими свойствами, которые Вежа научилась использовать в своих целях. Иногда это могут быть места силы — геопатогенные зоны, точки пересечения каких-то энергетических линий Земли, о которых знали еще древние жрецы и шаманы. А иногда — и это, пожалуй, самое распространенное — это специально созданные самой Вежей (или теми же Ларсовичами, если верить легендам) устройства, своего рода «приемники-передатчики», которые она тайно устанавливает в ключевых, энергетически или стратегически значимых точках планеты. Эти узлы служат ей своего рода «антеннами» для связи со своими носителями, «аккумуляторами» для накопления той самой «энергии влияния», и, возможно, даже «порталами» для ее проникновения в наш мир или для перемещения между мирами.

Он замолчал, обводя взглядом тронный зал, и его взгляд остановился на одной из, казалось бы, неприметных дверей, скрытых за тяжелым, богато вышитым гобеленом в дальнем конце зала.

— И один из самых древних, самых мощных и, я бы сказал, самых важных таких узлов, Антон, — он понизил голос почти до шепота, и его глаза как-то нехорошо блеснули, — находится прямо здесь. В этом городе. В этом дворце. В тайной, сокрытой от всех посторонних глаз, даже от большинства моих придворных, части этого огромного дворцового комплекса. Его установили здесь, по преданию, еще сами основатели Константинополя, возможно, даже не догадываясь о его истинном предназначении, но инстинктивно чувствуя его особую, неземную силу и важность. И с тех пор он является своего рода сердцем, ядром Системы «Вежа» во всем этом регионе, а может быть, и во всем этом мире. Хочешь на него посмотреть, Антон? Хочешь увидеть то, что мало кто из смертных видел и остался после этого в здравом уме?

Я почувствовал, как у меня по спине пробежал холодок. С одной стороны, мне было до чертиков любопытно. Увидеть «сердце Вежи» — это было что-то из области фантастики. С другой стороны, я понимал, что это может быть очень опасно. И что император, возможно, ведет какую-то свою, очень хитрую игру, пытаясь заманить меня в ловушку. Но отступать было уже поздно. Да и не в моих это было правилах.

— Показывай, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более спокойно и уверенно.

Император кивнул и, не говоря ни слова, медленно встал со своего трона. Он был уже не таким величественным и грозным, как в начале нашего разговора. Теперь он казался просто старым, усталым, сломленным человеком, который несет на своих плечах непосильную ношу знания. Он подошел к тому самому гобелену, отдернул его, и за ним обнаружилась небольшая, неприметная дверь, сделанная из темного, почти черного дерева, без каких-либо украшений или ручек. Император нажал на какой-то скрытый механизм в стене, и дверь со тихим щелчком отворилась, открывая за собой узкий, темный, уходящий куда-то вниз каменный коридор. Из него пахнуло холодом, сыростью и чем-то еще, неуловимо древним и чужим.

— Пойдем, — сказал император, беря со стены дымящийся факел, который там кто-то заранее приготовил. — Только будь осторожен, Антон. И не трогай ничего без моего разрешения. То, что ты там увидишь, может оказаться… не совсем тем, что ты ожидаешь.

Я оставил большую часть своих дружинников в тронном зале, приказав им быть начеку и никого не впускать. С собой я взял только Ратибора, Искру и Веславу — тех, кому я доверял больше всего, и кто, как я надеялся, сможет мне помочь, если что-то пойдет не так. Мы последовали за императором в этот темный, зловещий коридор, который, казалось, вел в самые недра земли, а может быть, и в саму преисподнюю.

Коридор был длинным, извилистым, с крутыми ступенями, ведущими все ниже и ниже. Воздух становился все холоднее и сырее, а тишина — все более гнетущей, нарушаемой лишь эхом наших шагов и потрескиванием факела в руке императора. Наконец, после долгого спуска, мы оказались в небольшом, круглом или, скорее, многоугольном помещении, вырубленном, казалось, в самой скале, на которой стоял дворец. Потолок был низким, стены — голыми, без каких-либо украшений. Единственным источником света, помимо нашего факела, было какое-то странное, тусклое, пульсирующее сияние, исходящее от объекта, который находился в самом центре этого подземного зала.

Посреди зала, на невысоком каменном постаменте, стояла массивная, высотой метра в три, стелла или обелиск, сделанный из абсолютно черного, гладкого, словно отполированного до зеркального блеска, неизвестного мне материала. Он не был похож ни на камень, ни на металл, ни на дерево. Это было что-то совершенно иное, неземное, чужеродное. Поверхность стеллы была сплошь покрыта странными, сложными, переплетающимися между собой символами, которые светились изнутри этим самым тусклым, пульсирующим, зеленовато-фиолетовым светом. Эти символы не были похожи ни на один из известных мне языков или письмен — ни на греческие, ни на латинские, ни на рунические, ни даже на те системные значки, которые я видел в своем интерфейсе. Это было что-то совершенно другое, что-то, что вызывало безотчетный, первобытный ужас и одновременно какое-то странное, почти гипнотическое притяжение.

Как только мы вошли в это помещение, все мы — и я, и Искра, и даже, кажется, Ратибор с Веславой, хоть они и не были носителями, — ощутили исходящую от этой черной стеллы невероятно мощную, но холодную, почти леденящую, нечеловеческую энергию. Это была не та теплая, живая энергия, которую я чувствовал от земли или от людей. Это была энергия чистой информации, чистого разума, чистой, безжалостной логики. Это была… это была концентрированная, ощутимая почти физически сущность Вежи.

— Вот оно, Антон, — сказал император тихо, и его голос в этой мертвой тишине прозвучал особенно гулко и зловеще. — Сердце Системы в этом регионе. Один из ее главных узлов. Через него она получает и передает информацию, через него она черпает энергию, через него она управляет своими носителями. Уничтожение этой стеллы, как и других подобных ей узлов, разбросанных по всему миру (а их, поверь мне, немало), нанесет Веже колоссальный, возможно, даже необратимый ущерб. Это может ослабить ее, дестабилизировать, лишить ее части ее силы. Но это, — он сделал паузу, и его взгляд стал еще более мрачным, — это и крайне опасно, Антон. Последствия такого шага совершенно непредсказуемы. Это может разрушить саму ткань реальности в этом месте. Это может высвободить какие-то другие, еще более страшные силы, которые сейчас сдерживаются этой стеллой. Это может убить всех нас, кто находится рядом. Или, что еще хуже, изменить нас так, что мы сами пожалеем, что остались живы. Так что, подумай хорошенько, прежде чем что-либо предпринимать. Подумай очень хорошенько.

Я стоял, как завороженный, глядя на эту черную, пульсирующую светом стеллу, и чувствовал, как по моей спине пробегает ледяной озноб. Это было оно. Сердце моего врага. Сердце моего создателя. Сердце моей тюрьмы. И оно было здесь, передо мной, на расстоянии вытянутой руки. И у меня, возможно, была возможность все это изменить.