Русь. Строительство империи 7

Глава 5

Тмутаракань гуляла. После нескольких дней непрерывного грохота, лязга стали, криков и стонов, тишина, нарушаемая лишь мирным гомоном, музыкой и смехом, казалась почти оглушительной. Город, еще вчера задыхавшийся в кольце осады, сегодня праздновал освобождение. Пир мы закатили знатный — столы, наспех сколоченные из всего, что под руку попалось, ломились от снеди. Тут было и жареное мясо, и рыба, только что выловленная в море, и лепешки, и овощи, найденные в чудом уцелевших погребах. Вино и медовуха лились рекой. Мои дружинники, еще не до конца смывшие с себя копоть и кровь недавних боев, гудели, как растревоженный улей, но это был уже веселый, победный гул. Усталость на их лицах смешивалась с торжеством, глаза блестели.

Я сидел во главе стола, рядом с Такшонем, который, несмотря на недавнее ранение и тяготы обороны, держался молодцом. С другой стороны расположился хан Кучюк со своими ближайшими нукерами. Печенеги, поначалу державшиеся несколько настороженно, быстро освоились, привлеченные обилием еды и питья, и уже вовсю братались с моими воинами. Зрелище, конечно, было то еще: вчерашние враги, сегодня — союзники, вместе празднующие победу над общим неприятелем. Политика, однако.

Когда первая волна голода и жажды схлынула, я поднялся. Шум мгновенно стих, все взгляды устремились на меня.

— Друзья! Воины! — начал я, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно, перекрывая остатки гомона. — Мы сделали это! Тмутаракань свободна! Вы бились храбро, не щадя живота своего, и враг дрогнул и побежал. Каждый из вас внес свою лепту в эту победу!

Восторженный рев прокатился над площадью. Я выждал, пока он утихнет, и продолжил:

— За храбрость и верность положена награда. Те, кто отличился в боях, получат свое по заслугам.

Началась раздача. Я заранее велел Ратибору и Илье составить списки, опросить десятников и сотников. Награждал щедро — кому коня доброго из захваченных, кому оружие ценное, кому серебром из походной казны. Воины, выходившие вперед, светились от гордости. Для многих из них это было не просто материальное поощрение, а признание их доблести, их вклада. Особо отметил галичан Такшоня, выдержавших тяжелейшую осаду, и тех, кто участвовал в ночной вылазке на византийские дромоны. Алеша, командовавший той дерзкой операцией, получил от меня богато украшенный меч и добрую пригоршню серебра.

Не забыл я и про печенегов. Кучюк, хитро щурясь, наблюдал за моими действиями. Когда я обратился к нему, предлагая выбрать награду для своих лучших воинов из захваченной добычи — оружия, доспехов, тканей, — его лицо расплылось в довольной улыбке. Печенеги ценили щедрость, и этот жест должен был укрепить наш хрупкий союз. Кучюк лично указал на нескольких своих батыров, и те, получив из моих рук ценные трофеи, гортанно закричали что-то одобрительное, потрясая оружием. Кажется, взаимопонимание наладилось, по крайней мере, на сегодня.

Пока на площади продолжался пир, я, оставив Илью Муромца за старшего, решил проведать раненых. В одном из уцелевших каменных зданий, приспособленном под лазарет, кипела своя, тихая битва — битва за жизни. Искра, моя верная лекарка, с несколькими помощницами металась от одних носилок к другим. Запах трав, крови и чего-то едкого, видимо, для обеззараживания, ударил в нос. Лицо Искры было уставшим, под глазами залегли тени, но движения оставались точными и уверенными.

— Как дела? — спросил я негромко, стараясь не мешать.

Она на мгновение обернулась, коротко махнула рукой:

— Держимся, княже. Тяжелых много, но стараемся всех вытянуть. Твои арбалетчики творят чудеса — вон, Степановы болты извлекаем, чистая работа. А вот от хазарских стрел и византийских мечей раны поганые.

Я прошелся по рядам. Стоны, прерывистое дыхание, лихорадочный блеск глаз. Война всегда собирает свою страшную жатву. Я постоял у нескольких знакомых дружинников, сказал пару ободряющих слов. Видел, как им это важно. Искра права, они тут творили свои тихие чудеса, возвращая к жизни тех, кого уже почти списали со счетов. Перед уходом я распорядился выделить для лазарета лучшие припасы — чистое белье, вино для промывки ран, мед.

На следующий день, когда праздничный угар немного спал, я, засучив рукава, принялся за дела. Первым делом — осмотр города. Вместе с Такшонем, который знал тут каждый камень, Степаном, моим главным мастером на все руки, и несколькими местными старейшинами, выбравшимися из своих укрытий, мы обошли Тмутаракань. Картина была удручающая. Осада не прошла даром. Стены в нескольких местах были серьезно повреждены осадными машинами хазар, кое-где виднелись свежие проломы, наспех заделанные защитниками. Башни, особенно те, что выходили на степь, требовали капитального ремонта. Гавань тоже пострадала — несколько причалов были разбиты, на дне виднелись остовы затопленных рыбацких лодок. Следы пожаров чернели на стенах домов.

— Да уж, работы тут непочатый край, — вздохнул я, оглядывая панораму разрушений с городской стены.

— Ничего, княже, — отозвался Такшонь, осунувшийся, но с прежним огнем в глазах. — Главное, выстояли. А отстроимся. Люди у нас работящие, да и твои мастера помогут. Вот тут, — он ткнул пальцем в сторону полуразрушенной башни, — нужно в первую очередь укреплять. Отсюда самый лучший обзор.

Степан, хмуро оглядывая повреждения, уже что-то прикидывал в уме.

— Камень есть поблизости? Лес? — деловито спросил он у старейшин.

Те, поначалу державшиеся робко, постепенно осмелели. Один из них, седобородый старик с выцветшими глазами, шагнул вперед:

— Каменоломни есть, княже, в паре верст от города. И лес можно найти, если вверх по реке подняться. Только вот народу мало осталось, да и те измучены.

— Людей дадим, — заверил я. — И плотников, и каменщиков. Твои, Степан, люди справятся?

— Справимся, княже, не впервой, — кивнул Степан. — Нужны будут еще кузнецы — инструмент чинить, скобы ковать. И по дереву мастера.

Мы спустились со стены и прошлись по улицам. Жители, видя меня, выходили из домов, кланялись. В их глазах читались и страх, и надежда. Я старался быть приветливым, расспрашивал о нуждах. Важно было показать, что пришла не просто новая власть, а защита и порядок.

— Перво-наперво, — сказал я, обращаясь к старейшинам и своим воеводам, когда мы остановились на центральной площади, — нужно расчистить завалы, убрать мусор. Похоронить погибших, и наших, и вражеских — нечего заразе распространяться. Затем — ремонт стен и башен, восстановление причалов. Продовольствие на первое время у нас есть, но нужно наладить подвоз. Рыбакам — выходить в море, как только починят лодки. Охотникам — в степь.

Старейшины согласно закивали. Один из них, помоложе, с живыми, умными глазами, спросил:

— А как с торговлей быть, княже? Раньше купцы хазарские да греческие хаживали. Теперь как?

— И теперь будут хаживать, — ответил я. — Только торговать будут по нашим правилам. Русь сильна, и с ней будут считаться. Наведем порядок, обеспечим безопасность — и купцы сами потянутся. Но это дело не одного дня. Сейчас главное — восстановить город, накормить людей, обеспечить их безопасность. А там и до торговли доберемся.

День пролетел в заботах. Осмотр складов, распределение продовольствия, организация работ. К вечеру я чувствовал себя выжатым, но было и удовлетворение от того, что дело сдвинулось с мертвой точки. Тмутаракань, этот далекий форпост Руси на южных рубежах, начинала приходить в себя.

Поздний вечер окутал Тмутаракань. Город, утомленный дневными трудами и вчерашним бурным празднованием, затихал. Лишь редкие огни мерцали в окнах, да доносился с моря мерный шум прибоя. Я сидел в лучшем доме, что уцелел после осады, — его спешно привели в относительный порядок для меня. Рядом, за дубовым столом, на котором стояла одинокая глиняная плошка с едва коптящим фитилем, расположились Ратибор и Илья Муромец. Мои самые верные, самые проверенные соратники. После суматошного дня, полного распоряжений, осмотров и разговоров с местными, хотелось просто помолчать, собраться с мыслями. Но мысли эти были тяжелы и огромны, как грозовые тучи.

Я машинально водил пальцем по грубой поверхности стола, словно пытаясь начертить на нем карту. Карта эта разрасталась в моем воображении, захватывая все новые и новые пространства. Новгород, вольный и гордый, теперь смотрел на меня. Ростов, богатый и строптивый, склонил голову. Западные земли — Туров, Владимир, еще недавно заглядывавшиеся на Оттона, теперь присягнули мне. Галич, верный Такшонь, держал южные рубежи. Мой Переяславец, моя маленькая Березовка, откуда все началось, — они были частью этой огромной мозаики. И вот теперь Тмутаракань, далекая, почти легендарная, форпост у самого Черного, нет, Сурожского моря, как его тут называли. А Киев, мать городов русских, сейчас был в запустении, после древлянского разора и предательства Ярополка. Но и это запустение, как ни горько было это осознавать, лишь подчеркивало тот факт, что другой силы, способной собрать эти земли воедино, кроме моей, сейчас на Руси, похоже, и не было.

— Далеко мы забрались, княже, — нарушил тишину Ратибор, внимательно наблюдавший за мной. Его лицо, обычно суровое и непроницаемое, сейчас выражало какую-то задумчивость. — От Березовки до Тмутаракани — почитай, полмира по тем временам.

Илья Муромец, сидевший чуть поодаль, крякнул, поглаживая свою окладистую бороду.

— Не всякому князю такое и во сне привидится, — прогудел он басовито. — Столько земель под одной рукой собрать… Бывали на Руси князья сильные, да только вот так, чтобы от Белого моря до Черного, да от западных границ до Волги — такого, пожалуй, и не припомню. Разве что Олег Вещий когда-то… да и то, больше данью брал, а не властью твердой.

Я поднял голову, посмотрел на них. В тусклом свете плошки их лица казались высеченными из камня.

— Не я один, — проговорил я. — Мы все. Каждый из вас, каждый дружинник, что шел за мной, что кровь проливал. Без вас я бы и Березовку не удержал, не то что до Тмутаракани дойти.

— То само собой, княже, — кивнул Ратибор. — Дружина верная — опора князю. Да только ведет-то дружину князь. И слово его — закон. А твое слово теперь, выходит, по всей Руси закон. Почитай, от края до края.

Я усмехнулся, хотя на душе было не до смеха.

— Закон… Чтобы он законом стал, его еще написать надо, да так, чтобы все приняли. А потом еще и следить, чтобы исполняли. Это посложнее будет, чем Сфендослава в поединке одолеть или хазарский лагерь разгромить.

— И то верно, — согласился Илья. — Власть взять — полдела. Удержать ее, да так, чтобы людям не в тягость была, а в пользу — вот где задача. Много крови пролито, Антон. И твоей, и нашей, и вражеской. Земля русская этой кровью обильно полита. И теперь на тебе лежит ответственность, чтобы кровь эта не зря пролилась. Чтобы не развалилось все снова на уделы мелкие, как только хватку ослабишь.

Его слова были как нельзя кстати. Я сам думал об этом последние дни, особенно после победы здесь, на юге. Одно дело — быть князем в Новгороде, пусть и Великим. Другое — когда под твоей рукой оказываются земли, столь разные по обычаям, по людям, по расстояниям. Новгородцы — одни, ростовцы — другие, галичане — третьи. А еще вятичи, муромцы, теперь вот жители Тмутаракани, где и славяне, и хазары, и греки веками жили бок о бок. И для всех них я теперь — высшая власть.

— Великий князь… — произнес я задумчиво, словно пробуя титул на вкус. Он звучал привычно, но сейчас, в свете последних событий, казался каким-то… недостаточным. Мелковатым, что ли, для той громады, что навалилась мне на плечи. Великий князь — это правитель одного, пусть и самого сильного, княжества, который держит под своей рукой младших князей. Но сейчас ситуация была иной. Не было других князей, равных мне по силе или влиянию. Те, что остались, либо мои наместники, либо союзники, полностью зависящие от моей воли. Я не просто первый среди равных. Я, по сути, единственный.

Ратибор уловил мои мысли.

— Титул — дело наживное, княже. Главное — суть. А суть такова, что ты сейчас — стержень, на котором вся Русь держится. Вынь его — и рассыплется все в пыль.

— И то правда, — вздохнул я. Ответственность давила неимоверно. Каждый неверный шаг, каждое необдуманное решение могло привести к катастрофе. Я вспоминал историю, ту, что знал из своего времени, и ту, что узнавал здесь, через «Вежу». Времена раздробленности, усобиц, когда брат шел на брата, когда русские земли становились легкой добычей для соседей. Не допустить этого снова — вот что было главным.

Но как? Как удержать эту огромную, лоскутную, но уже ощущающую свое единство под моей рукой страну? Как сделать так, чтобы это единство не было временным, зависящим только от моей жизни и силы моей дружины?

Илья Муромец, словно прочитав мои мысли, добавил:

— Прежде князья русские больше о своей вотчине пеклись, да о том, как бы у соседа кусок урвать. А чтоб кто о всей земле Русской думал, о народе ее, о будущем — таких мало было. Святослав, отец твой нареченный, мечтал о державе великой, да не успел. Тебе, видать, его дело продолжать выпало. И не просто продолжать, а строить заново, на новом основании.

«На новом основании»… Эти слова запали мне в душу. Простое Великое княжение уже не отражало реальности. Реальность была такова, что под моей рукой оказалась целая страна, огромная и потенциально невероятно сильная. И управлять ею по старинке, как обычным княжеством, было уже невозможно. Нужны были новые подходы, новые решения, возможно, и новый титул, который бы соответствовал масштабу задачи.

Я посмотрел на своих соратников. Их лица были серьезны. Они понимали не меньше моего, какая ответственность лежит на мне, а значит, и на них. Мы прошли через огонь и воду, и теперь, на пороге чего-то нового, неизведанного, мы были вместе. Эта мысль придавала сил. Каким бы ни был дальнейший путь, я знал, что не одинок. Но и бремя окончательных решений все равно лежало на мне. И первым таким решением должно было стать осмысление того, кем я стал для этой земли, и как назвать ту новую сущность, что рождалась на моих глазах из разрозненных княжеств. Великое княжение… Нет, этого было уже мало. Определенно мало.

Размышления о будущем, о масштабах власти и ответственности не давали покоя всю ночь. Я ворочался на жесткой лавке, заменявшей мне кровать, и перед глазами снова и снова вставала карта разросшихся владений. К утру решение созрело. Нельзя откладывать то, что уже стало очевидным. Нужно было не просто осознать новую реальность, но и действовать в соответствии с ней. И первым шагом должно было стать создание новой, более прочной и формализованной структуры власти. Нельзя управлять такой махиной наскоками, личным присутствием и приказами, отданными на словах. Нужен был порядок, система. И, что самое важное, нужно было вовлечь в этот процесс тех, кто держал земли от моего имени.

Едва рассвело, я уже был на ногах. Ратибор и Илья, привыкшие к моим ранним подъемам, тоже не заставили себя ждать. Я коротко изложил им свой замысел.

— Хватит уже быть просто предводителем дружины, пусть и самой большой на Руси, — сказал я, глядя им прямо в глаза. — Пора наводить порядок. Настоящий. Такой, чтобы не зависел от того, где я сейчас нахожусь — в Новгороде или Тмутаракани. Земли у нас теперь много, и каждой нужно внимание. А главное — все должны понимать, что мы строим одно целое, а не просто набор княжеств, которые я силой подмял.

Оба моих соратника слушали внимательно, не перебивая. В их глазах я увидел понимание и одобрение.

— И что ты задумал, княже? — спросил Ратибор, когда я закончил.

— Собирать всех, — ответил я твердо. — Всех, кто мне верен, кто держит от моего имени города и земли. Наместников, воевод, союзных князей, если таковые еще остались и готовы идти с нами до конца. Пусть едут сюда, в Тмутаракань. Здесь, на этой земле, только что отвоеванной у врага, мы и решим, как жить дальше. Соберем Великий Совет. И пусть каждый выскажется. И пусть каждый поймет, что отныне мы — одно целое.

Илья Муромец одобрительно крякнул:

— Дельно, княже. Людям надо видеть, что ты не один за всех решаешь, что и их мнение тебе важно. Да и посмотреть друг на друга, понять, какая сила за тобой стоит, им не помешает. Одно дело — сидеть в своем городе и получать твои грамоты, а другое — увидеть воочию и тебя, и тех, кто рядом с тобой.

— Вот именно, — подхватил я. — Пусть увидят, что Русь — это не только их родной город, но и Новгород, и Ростов, и Галич, и вот эта Тмутаракань. И что у всех у нас теперь одна судьба.

Не откладывая в долгий ящик, я призвал писцов. Дело это было для меня все еще непривычное, но «Вежа» и тут помогала, подсказывая нужные обороты и формулировки, принятые в этом времени. Диктовал я долго, стараясь, чтобы каждый указ был ясен, краток и не допускал двояких толкований. Смысл всех грамот был один: немедленно, оставив на хозяйстве надежных людей, всем наместникам, воеводам и тем князьям, что присягнули мне, отправляться в Тмутаракань. Срок — чем быстрее, тем лучше. Учитывая расстояния, я понимал, что это займет не одну неделю, а то и месяц для самых дальних. Но ждать было нельзя. Пока железо горячо, его нужно ковать.

Первая грамота полетела в Новгород, моему верному наместнику Олегу. Я доверял этому купцу, показавшему себя человеком честным и рачительным. Он должен был не только сам прибыть, но и обеспечить безопасный проезд для тех, кто будет двигаться с севера.

Вторая — в Переяславец. В столицу. Потом грамоты полетели на запад — во Владимир и Туров. Тамошние правители, хоть и присягнули мне под давлением, должны были подтвердить свою верность не только на словах, но и присутствием.

Не забыл я и про Ростов с Муромом, и про вятичских князей, которые хоть и были усмирены, но все еще могли таить обиду. Их участие в Совете было необходимо, чтобы интегрировать эти земли в общую систему.

Каждому гонцу я лично давал наставления. Это были проверенные дружинники, быстрые, выносливые, знающие дороги. Я снабдил их лучшими конями из захваченных, охранными грамотами с моей печатью, дающими право на смену лошадей и продовольствие в любом подвластном мне городе или селе.

— Скачите быстро, — говорил я каждому, — но берегите себя. Весть, которую вы везете, чрезвычайно важна. От нее зависит будущее всей Руси. Передайте мои слова: Великий князь Антон зовет всех верных ему людей на Великий Совет в Тмутаракань, решать судьбу земли Русской.

Десятки всадников, один за другим, покидали Тмутаракань, унося с собой мой зов. Я смотрел им вслед, и сердце мое билось часто. Маховик был запущен. Теперь оставалось только ждать и готовиться. Готовиться к самому важному собранию в моей жизни, а возможно, и в жизни всей этой страны.

Ратибор, наблюдавший за отправкой гонцов, подошел ко мне.

— Теперь вся Русь узнает, что ты здесь, княже. И что ты не просто воюешь, а строишь. Это многих обрадует. А кого-то, возможно, и напугает.

— Те, кто против единства Руси, против ее силы, — мои враги. А врагов надо либо приводить к покорности, либо уничтожать. Третьего не дано. Но сначала нужно собрать своих. Тех, кто готов строить вместе со мной.

Илья Муромец, стоявший рядом, подытожил:

— Великое дело затеял, княже. Дай Бог, чтобы все получилось. Русь давно ждет твердой руки и ясного ума во главе. А Совет — это правильно. Народ должен знать, куда его ведут.

Я кивнул. Сомнений в правильности выбранного пути у меня не было. Была лишь тревога — как все пройдет, сумею ли я донести свои мысли до всех, кто прибудет, сумею ли убедить их в необходимости тех перемен, которые я задумал. Но это были уже вопросы будущего. А сейчас нужно было заниматься настоящим — укреплять Тмутаракань, налаживать жизнь в отвоеванном городе и ждать, когда со всех концов огромной земли начнут съезжаться те, кому предстояло вместе со мной определить эту самую судьбу Руси. Одно я знал точно: назад дороги нет. Только вперед, к созданию чего-то нового, сильного и единого.

Недели потекли медленно, тягуче, как густой осенний мед. Гонцы умчались, и теперь оставалось только ждать. Но сидеть сложа руки, вперившись взглядом в горизонт, я не собирался. В Тмутаракани дел было по горло: восстановление шло полным ходом, нужно было организовывать оборону, налаживать снабжение, разбираться с местными проблемами, которых после осады накопилось немало. Однако голова моя была занята не только текучкой. Главные мысли крутились вокруг предстоящего Совета и того, что я должен буду на нем предложить. Идея, зародившаяся еще там, в полумраке дома после победы, крепла и обретала все более четкие очертания.

Я много беседовал в эти дни со своим ближайшим кругом. Ратибор, Илья Муромец, Веслава, чья проницательность и знание людских душ не раз мне помогали, Искра, с ее острым умом и прагматичным взглядом на вещи, Такшонь, опытный воин и правитель, повидавший на своем веку и взлеты, и падения, Степан, мой незаменимый мастер, чей здравый смысл и основательность были мне опорой. Мы собирались вечерами, когда дневная суета спадала, и обсуждали будущее. Не какие-то мелкие вопросы, а то, какой должна стать Русь.

В один из таких вечеров, когда мы сидели в той же просторной комнате, где я когда-то размышлял о своем новом положении, я решил выложить им все начистоту, без обиняков.

— Друзья, — начал я, обводя их всех взглядом. — Мы созываем Великий Совет. Приедут люди со всех концов Руси. И они будут ждать от нас не просто слов, а ясного плана, куда мы идем. Мы многого достигли. Собрали под одной рукой земли, о которых раньше и мечтать не могли. Но я все больше убеждаюсь, что просто быть «Великим князем всея Руси» — этого мало. Это не отражает ни того, что мы имеем, ни тех задач, что перед нами стоят.

Наступила тишина. Мои соратники смотрели на меня внимательно, ожидая продолжения. Я видел в их глазах не удивление, а скорее, напряженное ожидание. Видимо, и они чувствовали, что мы стоим на пороге чего-то большего.

— Посмотрите сами, — продолжил я, вставая и подходя к большой карте, которую мы наспех начертили на куске выделанной кожи. — Вот Новгород, вот Ростов, вот Галич, вот Тмутаракань. А между ними — десятки других городов и земель. Это уже не просто союз княжеств. Это что-то другое. И управлять этим по-старому, как управляли своими уделами прежние князья, невозможно. Раздробленность — вот наш главный враг изнутри. А снаружи… врагов у нас тоже хватает.

Я обвел на карте Византию, ее владения в Крыму, откуда они постоянно лезли в наши дела. Затем указал на запад, на земли, где хозяйничал император Оттон, пытавшийся через своих священников и союзных князей вроде Мешко Польского распространить свое влияние.

— Византия не оставит нас в покое, — сказал я твердо. — Они считают себя наследниками Рима, центром мира. И любая сильная держава рядом с ними — для них угроза. Они будут плести интриги, натравливать на нас соседей, пытаться расколоть изнутри. Император Оттон на западе тоже не дремлет. Его Священная Римская империя набирает силу, и он смотрит на восток с большим интересом. Печенеги, хазары, другие степняки — они всегда будут готовы поживиться за наш счет, если мы дадим слабину. Чтобы противостоять всем этим угрозам, чтобы не просто выживать, а развиваться, нам нужна сила. Не просто сила дружины, а сила государства. Единого, сильного, централизованного.

Я помолчал, давая им обдумать мои слова. Первым заговорил Такшонь. Его лицо было серьезным, в глазах отражался горький опыт борьбы с более сильными соседями.

— Ты прав, княже. Я видел мощь Византии. Их флот, их обученные легионы, их богатство. С ними тягаться в одиночку, будучи просто одним из князей, пусть и сильным, — гиблое дело. Нужна такая же сила, а то и поболе. Чтобы и ромеи, и немцы, и прочие знали, что с нами шутки плохи.

Веслава, сидевшая чуть поодаль, кивнула. Ее тонкие пальцы перебирали край платка.

— Сила не только в войске, княже. Но и в единстве. В едином законе для всех, в единой казне, в единой воле. Пока каждый тянет одеяло на себя, пока наместники в дальних землях чувствуют себя удельными князьками, — прочного государства не построить. Нужна такая власть, чтобы ее слово было законом от Белого моря до Черного. И чтобы никто не смел его ослушаться.

— Вот именно! — подхватил я. — Я говорю о том, чтобы Русь стала… Империей. Да, не побоюсь этого слова. Сильной, единой, централизованной Русской Империей. Способной не только защитить себя, но и диктовать свою волю там, где это необходимо для наших интересов.

Слово «Империя» повисло в воздухе. Оно звучало громко, даже вызывающе. Но, судя по лицам моих соратников, оно не испугало их.

Илья Муромец задумчиво поскреб в затылке.

— Империя… Звучит-то оно, конечно, по-иноземному. У нас все больше княжествами звалось. Да только суть, поди, не в названии, а в деле. Если это поможет Русь укрепить, да народ от набегов да усобиц избавить, то почему бы и нет? Главное, чтобы по-нашему было, по-русски.

— А какой же титул будет у правителя такой Империи? — спросила Искра, всегда обращавшая внимание на детали. — Не Великий же князь?

— Нет, — ответил я. — Титул тоже должен соответствовать. Я думал об этом. Может быть, Царь. Слово это и на Руси известно, от «кесаря» идет, от римских императоров. Оно подчеркнет и преемственность, и нашу собственную силу. Или… можно и напрямую — Император. Как в Византии, как у Оттона. Чтобы сразу было понятно, с кем они имеют дело.

Ратибор, до этого молчавший, вдруг усмехнулся.

— Царь… Звучит. Царь Всея Руси. А то и Император Русский. Любопытно будет посмотреть на лицо того же Льва Скилицы, когда он об этом услышит. Думаю, дар речи потеряет.

Степан, практичный, как всегда, кивнул:

— Название и титул — это важно, конечно, для порядка и для соседей. Но главное, чтобы за этим стояло дело. Крепкая казна, дороги хорошие, войско обученное, мастера свои, чтобы не кланяться чужим. Если все это будет, то и Империей можно назваться, и Царем. А не будет — так хоть как назовись, толку мало.

— Все это будет, Степан, — заверил я. — Мы уже начали. Новые деньги, дороги, единое войско — это все звенья одной цепи. И создание Империи, с единым правителем во главе, с четкой системой управления, — это следующий, необходимый шаг.

Я видел, что моя идея нашла отклик. Сомнений в их глазах не было. Была сосредоточенность, готовность к новому, еще более масштабному делу. Они прошли со мной через многое, видели, как из ничего, из одного маленького села, вырастала сила, способная бросить вызов могущественным врагам. И они верили в меня. А я верил в них.

— Значит, так тому и быть, — подытожил я. — На Великом Совете я предложу именно это. Создание единой Русской Империи. И если Совет поддержит, то быть на Руси первому Царю. Или Императору — это мы еще решим, как лучше.

Слово «Империя» наполнялось смыслом, обретало плоть и кровь в моих планах. Русь стояла на пороге великих перемен.