Русь. Строительство империи 7

Глава 1

Почти осязаемая тишина повисла над долиной. Нервное фырканье коней да далекий треск костра в нашем лагере нарушали ее. Лев Скилица закончил свою речь, ожидая ответа. На лице византийца играла едва заметная улыбка игрока, уверенного, что загнал противника в угол. Рядом с ним ерзал в седле Ярополк, сын Святослава, предатель. В его взгляде читались и страх, и надежда, и застарелая обида на меня. Щенок, возомнивший себя князем. Позади них застыли их воины — византийцы в блестящих шлемах и хазары с угрюмыми лицами. Мои же люди — Илья, Ратибор, Борислав, гридни — стояли скалой, их руки не отрывались от рукоятей мечей. Они ждали моего слова.

Ну, грек, ну ты выдал. Предложение, от которого нельзя отказаться? Мысли метались в голове. Разделить мою землю? Отдать Тмутаракань? Признать этого сопляка Ярополка, который Киев сдал? Да вы там в своем Царьграде совсем берега потеряли? Думаешь, напугал своими дромонами и легионами? Может, кого другого и напугал бы, но не меня. Я видел твою хваленую силу в деле. Видел, как твои «атанатои» дохнут. Видел, как ты сам улепетывал.

Я медленно выдохнул, стараясь унять злость. Спокойствие. Сейчас нужно только спокойствие. Я чуть подался вперед, выпрямляя спину в седле. Мой голос должен прозвучать так, чтобы его услышали все — и мои, и враги.

— Слышал я твое слово, посол ромейского царя, — начал я. — И слова эти показались мне странными.

Я сделал паузу, обводя взглядом Скилицу, потом задержался на Ярополке, который от моего взгляда поежился.

— Ты говоришь о милости твоего императора? О благоразумии? — Я усмехнулся, и усмешка эта прозвучала недобро. — Какое же благоразумие ты видишь в том, чтобы отдать свою землю чужакам? Какая милость в том, чтобы предать союзников и склонить голову перед теми, кто пришел с мечом? Нет, посол. Это не милость и не благоразумие. Это трусость и предательство.

Я перевел взгляд обратно на Скилицу. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то похожее на удивление. Не ожидал такого ответа?

— Ты предлагаешь мне признать… законным наследником… вот этого? — Я махнул рукой в сторону Ярополка, не удостоив его прямого взгляда. — Щенка, который продал свой город, Киев-матерь городов русских, за твои лживые обещания и ромейские побрякушки? Который впустил врага в дом отчий и смотрел, как режут его людей? Таких на Руси сажают на кол, посол, а не на княжеский стол! Его род велик, спору нет, но он сам опозорил имя отца своего, Святослава Храброго!

Ярополк дернулся, лицо его исказилось от злобы, он что-то забормотал, но Скилица предостерегающе поднял руку, останавливая его.

— А твое предложение, Скилица, — продолжил я, снова обращаясь к византийцу, — о разделе земли русской, о сдаче Тмутаракани… это бред труса, боящегося честного боя. Ты стоишь, окруженный хазарами, под прикрытием своего флота, и предлагаешь мне сдаться? После того, как мы разбили твоих людей под Новгородом? После того, как мы спалили логово древлянское? — Последние слова я произнес тише, но с нажимом, и увидел, как дрогнули лица в свите посла.

— Запомни, посол, и передай своему императору, — мой голос снова набрал силу. — Русь едина! От Ладоги до Черного моря, от Карпат до Волги — это наша земля! И мы никому ее не отдадим и делить ни с кем не позволим! Мы народ вольный и кланяемся только своим богам и своему закону! А предателям, кто бы они ни были, какой бы знатный род за ними ни стоял, — у нас один приговор! Смерть!

Я выдержал паузу. Мои воины за спиной стояли неподвижно, только крепче сжали оружие, выпрямили плечи.

— А что до союзников моих, печенегов, — я обернулся и кивнул в сторону холмов, где раскинулся лагерь Кучюка, откуда доносился неясный гул. — Они здесь по моей воле! Хан Кучюк — мой союзник, и мы пришли сюда вместе, чтобы вышвырнуть вас с нашей земли! Русь не торгует своими друзьями и не бросает тех, кто пришел на помощь! Мы стоим плечом к плечу, и горе тому, кто встанет у нас на пути!

Я снова посмотрел на Скилицу. Его лицо было каменно-спокойным, желваки на его скулах напряглись. Он все понял.

— Так что забирай свое щедрое предложение, посол, — закончил я твердо, — забирай своего «законного наследника» и убирайся. Передай своему императору, что Великий князь Антон мира на таких условиях не примет. Если вы хотите войны — вы ее получите прямо здесь и прямо сейчас, если пожелаете. Мы готовы.

Слова повисли в воздухе. Напряжение достигло предела. Казалось, сейчас кто-то не выдержит, рванет вперед, и ночная долина взорвется лязгом стали и криками умирающих. Но никто не шелохнулся. Мы стояли друг против друга — два войска, два мира, два непримиримых врага, разделенные лишь несколькими десятками шагов и ночной тьмой. Решение было принято. Ответ дан. И назад дороги уже не было.

Мои слова упали в тишину, и какое-то время никто не двигался. Лицо Льва Скилицы, до этого момента напоминавшее холодную маску, дрогнуло. Уголки его губ, прежде изогнутые в насмешливой улыбке, теперь были плотно сжаты. Холодный блеск в глазах сменился плохо скрываемой яростью. Он медленно, почти незаметно, перевел дыхание, словно пытаясь вернуть себе контроль. Рука его, державшая поводья, чуть напряглась, так что побелели костяшки пальцев. Видимо, мои слова задели его за живое, пробили броню византийского дипломата. Он явно не ожидал такого прямого и дерзкого отпора от «северного варвара».

Ага, грек, не нравится? Думал, я хвост подожму и побегу твои условия выполнять? Не на того напал. Я наблюдал за ним, не опуская взгляда. Важно было не дать ему опомниться, не позволить снова нацепить маску превосходства.

Наконец Скилица заговорил. Голос его был тихим, но в нем звенела сталь, проступила неприкрытая угроза. Исчезла всякая мелодичность, остался лишь сухой, злой скрип.

— Ты выбрал свой путь, князь Антон, — проговорил он, почти процедил сквозь зубы. — Путь гордыни и глупости. Ты подписал смертный приговор себе и своим людям. Когда наши легионы и верные хазары сомнут твое войско, когда печенеги предадут тебя ради нашей добычи, когда наш флот сожжет твои утлые лодки, ты вспомнишь этот разговор. Ты пожалеешь о своей дерзости, но будет поздно. Император не прощает оскорблений.

Он говорил, а я смотрел на него и думал: Пугай, пугай. Мы уже пуганые. Видели мы ваши легионы. И печенеги… ну, тут ты, может, и прав, им доверять нельзя до конца. Но сейчас они со мной. А вот ты, дружок, стоишь тут, под моим носом, и угрожаешь. Не слишком ли смело?

Рядом со Скилицей не выдержал Ярополк. Если византиец еще пытался сохранять лицо, то сын Святослава просто взорвался. Его молодое лицо исказилось от ярости и обиды, он рванулся вперед, едва не выехав из строя.

— Ты… ты смерд! Выскочка! — закричал он визгливо, брызжа слюной. — Ты украл мое по праву! Ты поплатишься за все! За Киев! За отца! Я сам сдеру с тебя шкуру! Я…

— Довольно, князь! — резко оборвал его Скилица, бросив на него короткий, злой взгляд. Ярополк осекся, но продолжал испепелять меня взглядом, полным бессильной ненависти. Вот он, «законный наследник». Истеричный мальчишка.

Скилица снова повернулся ко мне. На его лице уже не было и тени прежней маски. Только холодная, расчетливая злоба.

— Готовься к смерти, Антон, — сказал он тихо, но так, чтобы я услышал. — Рассвет ты, возможно, встретишь. Но следующего заката не увидишь.

С этими словами он резко развернул своего коня. Ярополк и остальные парламентеры последовали его примеру. Группа всадников, уже не сохраняя прежней медлительности, довольно быстро поскакала обратно к своему лагерю, их силуэты постепенно растворялись в ночной мгле. Белый флаг, символ неудавшихся переговоров, безвольно обвис на древке.

Мы молча смотрели им вслед. Звук конского топота затих вдали. Снова повисла тишина, но теперь она была другой — тяжелой, наэлектризованной. Переговоры закончились. Маски сброшены. Теперь оставалось только одно — битва. И она могла начаться в любой момент.

Мои воеводы подъехали ближе. Илья Муромец крякнул, поглаживая седую бороду.

— Ну, княже, слово твое было твердое. Как камень. Не по нраву пришлось оно греку. Зол он теперь, как пес цепной.

— Зол, да, — согласился я. — И опасен. Думаю, ждать утра они не станут. Попытаются ударить скоро, пока мы не окопались как следует, пока печенеги не освоились.

Ратибор, стоявший рядом, молча смотрел в сторону вражеского лагеря. Его лицо было непроницаемо, но я знал — он уже просчитывает варианты, готовится к худшему.

— Усилить дозоры, — приказал я Бориславу, командиру авангарда. — Вперед выслать самых глазастых. Любой шорох, любое движение — немедленно докладывать. Илью попрошу с конницей быть наготове. Если полезут — встретить как положено.

Воеводы молча приняли приказы и разъехались по своим позициям. Я остался стоять на краю холма, вглядываясь во тьму, где раскинулся огромный вражеский стан. Там сейчас наверняка идет свой совет. Скилица докладывает о провале переговоров, Ярополк рвет и мечет, хазарские беки и византийские командиры решают, как нас уничтожить.

Ночь перестала быть просто темным временем суток. Она превратилась в поле ожидания, в натянутую тетиву. Каждый звук — далекий крик птицы, треск ветки под ногой часового, ржание коня в печенежском лагере — заставлял напрягаться. Воздух был густым, и казалось, что сама тьма наблюдает за нами, выжидая. Блеф закончился. Начиналась игра по-настоящему. И ставки в этой игре были высоки как никогда — не только Тмутаракань, но и судьба всей моей только что рожденной Империи.

Я резко развернул коня, не дожидаясь, пока последние всадники Скилицы скроются во тьме. Не было времени на раздумья или пустые переживания. Грек бросил вызов, и он не из тех, кто будет тянуть. Действовать нужно было немедленно, пока их лагерь еще переваривает мой дерзкий ответ, пока они там совещаются и строят планы. Нужно было ударить первыми, перехватить их замысел.

— Ратибор, Илья, Борислав! За мной! — бросил я через плечо, пришпоривая коня. — Остальным — вернуться на позиции, удвоить бдительность!

Мы втроем помчались обратно к нашему лагерю, взлетев на холм. Внизу зашевелились дозорные, узнав нас. Лагерь не спал. Несмотря на поздний час и усталость после марша, чувствовалась напряженная готовность. Костры горели ярче обычного, воины сидели кучками у оружия, тихо переговариваясь. Весть о ночных парламентерах и, видимо, сам тон моего ответа уже разнеслись по рядам.

Мой шатер, самый большой в лагере, стоял на вершине холма, откуда открывался вид на всю долину. Уже подъезжая, я увидел, что там горит свет и собрались люди. Мои гонцы сработали быстро.

— Зови Степана! — приказал я одному из гридней, спешиваясь. — И передай Такшоню в город — пусть будет готов ко всему! Если есть лазейка выбраться незаметно — пусть пришлет весточку или сам пробирается на совет, но только если уверен, что пройдет! Жизнью его рисковать не станем.

Внутри шатра уже ждали: Борислав, командир авангарда, здоровенный, обветренный воин с тяжелым взглядом; Илья Муромец, степенный, седобородый, но с живыми, умными глазами; Ратибор, моя тень, молчаливый и сосредоточенный. Вскоре появился Степан, наш мастер на все руки, от осадных машин до хитрых замков, невысокий, жилистый, с вечно чумазыми руками и пронзительным взглядом.

— Княже, гонец от Такшоня прибыл только что, — доложил Ратибор, пока я сбрасывал тяжелый плащ. — Говорит, сам Такшонь выйти не может, следят греки плотно и со стен, и с моря после нашего появления. Но он передает: люди его готовы, ждут твоего слова. Стены держатся из последних сил, стрел почти не осталось, еды тоже. Но духом не пали, особенно как нас увидели.

Держится, значит. Молодец, Такшонь. Значит, надо спешить вдвойне.

Я прошел к столу, на котором была разложена грубая карта местности, нарисованная на куске пергамента нашими разведчиками. Обозначены холмы, речка, расположение нашего лагеря и огромный, расплывшийся по долине вражеский стан.

— Садитесь, воеводы, — сказал я, указывая на грубо сколоченные лавки. — Дело серьезное и не терпит отлагательств. Вы слышали мой ответ послу ромейскому.

Мужчины молча расселись. Илья погладил бороду, Борислав скрестил руки на мощной груди, Степан присел на краешек, готовый слушать.

— Грек взбешен, — продолжил я. — Он угрожал прямо. Думаю, ждать утра они не будут. Ударят ночью или на рассвете, пока мы не успели как следует укрепиться и пока они считают, что печенеги еще не готовы к бою. Их больше, они свежее нас после марша. Если дадим им напасть первыми на выгодных для них условиях — плохо наше дело будет.

Я обвел взглядом своих воевод. Они понимали серьезность момента.

— Значит, надо бить первыми, — глухо проговорил Борислав, выражая общую мысль.

— Именно, — подтвердил я. — Пока они там решают, как нас лучше раздавить, мы должны нанести им такой удар, чтобы они опомниться не успели. Нужен дерзкий план. Ночной бой — дело рискованное, но сейчас это наш единственный шанс переломить ход событий в свою пользу.

В этот момент полог шатра откинулся, и вошел мой гридень.

— Княже, хан Кучюк прибыл. Со своими беками.

— Проси, — сказал я.

В шатер вошли печенеги. Впереди — сам Кучюк, молодой, энергичный, с цепким взглядом черных глаз. За ним — трое его ближайших советников, пожилых, морщинистых степняков с хитрыми, опытными лицами. Они внесли с собой запах степи, кожи и дыма. Кучюк окинул быстрым взглядом нас, карту на столе, остановил взгляд на мне.

— Слышал крики твоих людей, князь Антон, — сказал он на своем ломаном, но понятном русском. — Видел, как уезжали послы ромейские. Лица у них были злые. Что сказал тебе посол? Что сказал ты?

Я коротко, без лишних эмоций, пересказал суть ультиматума Скилицы и свой ответ. Рассказал и об угрозах грека. Кучюк и его советники слушали внимательно, не перебивая. Когда я закончил, хан хмыкнул.

— Ромеи всегда хотят чужого. Хитрые, жадные. Но ты ответил как настоящий воин, князь. Печенеги уважают силу.

— Сила сейчас на их стороне, хан, — сказал я прямо. — Их больше. У них флот. Они могут напасть в любой момент. Ждать — значит проиграть. Я созвал своих воевод, чтобы решить — мы нападем первыми. Этой же ночью.

В шатре повисла тишина. Печенеги переглянулись. Один из старых советников что-то негромко сказал Кучюку на их языке. Хан нахмурился, задумался. Мои воеводы ждали его реакции. Без печенегов наш план был невыполним.

— Ночью? — переспросил Кучюк. — В темноте? Это опасно. Хазары знают эту землю. Ромеи умеют строить строй. Можно потерять много людей.

— Можно, — согласился я. — Но если ждать утра, мы потеряем еще больше. Смотри, хан. — Я подошел к карте и показал на расположение вражеского лагеря. — Они растянулись по всей долине. Их много, но они не ждут удара от нас. Особенно сейчас, после прибытия твоей орды. Они думают, что мы будем окапываться, ждать рассвета. А мы ударим им в самое незащищенное место.

Я изложил свой план. Он был прост и дерзок. Кучюк с большей частью своей конницы должен был устроить шум и переполох на одном фланге — имитировать атаку, отвлечь на себя внимание хазар. А я с отборной дружиной и частью его самых надежных воинов обойду их лагерь с другой стороны и нанесу внезапный удар по центру — по ставке Скилицы и Ярополка. Задача — посеять панику, уничтожить или захватить командование, нарушить управление их войском. Одновременно наши лодочники под командованием Степана должны были атаковать дромоны на рейде, поджечь их, лишить врага поддержки с моря.

— Хаос и страх — наше главное оружие этой ночью, — закончил я. — Если нам удастся обезглавить их войско и повредить флот до рассвета, утром мы сможем добить их по частям. И вся добыча — их богатый лагерь, их оружие, их кони — будет нашей. Твоей и моей. Поровну, как договаривались.

Кучюк слушал внимательно, его черные глаза блестели. Он снова перекинулся парой фраз со своими советниками. Я видел, как он взвешивает риск и возможную выгоду. Амбиции боролись с осторожностью.

— Хороший план, князь, — сказал он наконец медленно. — Дерзкий. Много добычи… если получится. Но если нас обнаружат раньше времени? Если ромеи успеют построиться?

— Риск есть всегда, хан, — ответил я. — Но тот, кто не рискует, тот сидит у разбитого корыта. Я верю в своих воинов. Верю в твоих джигитов. Вместе мы покажем этим ромеям и хазарам, кто хозяин в этой степи. Ты со мной, Кучюк?

Я посмотрел ему прямо в глаза. Это был решающий момент. Хан выдержал мой взгляд, потом криво усмехнулся.

— Твоя смелость мне нравится, князь Антон. И добычу я люблю. Хорошо. Печенеги пойдут с тобой этой ночью. Скажи, что делать моим людям.

Облегчение волной прошло по шатру. Мои воеводы зашевелились, на их лицах появилась тень улыбки. Главное препятствие было преодолено. Теперь оставалось только действовать. Быстро и решительно. Ночь только начиналась, и она обещала быть очень долгой и очень жаркой. Мы немедленно приступили к обсуждению деталей ночной вылазки, распределяя роли и уточняя сигналы. Времени оставалось мало.