Рулевой. Книга 2. Испытание водой

Глава 17. Кикимора

Проснулся я от звука капель. Из кухни доносилось очень чёткое: кап, кап, кап.

В комнате было прохладно. Пахло влажной штукатуркой и сырой древесиной, как будто я не в московской квартире, а где-то в доме на сваях, в тайге. Я приподнялся, сел на край кровати. Стёкла окон покрыты лёгкой испариной.

Я пошёл на кухню босиком. Из крана тянулась тоненькая нитка воды. Я попытался плотнее закрутить вентиль, он послушался далеко не сразу. Капало медленно, но с упрямством. Я вздохнул, протёр руками лицо и налил себе воды в стакан.

Вода была странной. На вкус, в целом обычной, но в отражении, когда я посмотрел в неё, было ощущение, что она смотрит в ответ.

— Ну здравствуй, утро, — пробормотал я себе. — И тебе доброе.

Глянул на себя в мутное стекло стакана — глаза отёкшие, под ними синяки. Такое впечатление, что последний ритуал забрал не только ночь, но и часть меня. Я сделал глоток и почувствовал, как вода потекла по венам, зарождая новый поток.

Через несколько секунд услышал Шелеста. Сначала он хмыкнул где-то в углу черепной коробки, а потом лениво произнёс:

—Я думал, ты уже не проснёшься. Думал, растворишься где-то в закоулках Нави.

— Сам-то чего молчал? — Я сел за стол. — Вчера мог бы подсказать, где там что искать, где её гнездо, например.

Шелест промычал что-то, похожее на жалобу, а потом тихо добавил:— Я не фокусник, чтобы тебе хвосты выдёргивать. Мне и так весело наблюдать, как ты лезешь в Пропасть…

Глубоко вздохнув, почувствовал, как внутри пробуждается раздражение. Я сам вплёлся в это, сам вызвал события, и теперь мне жить с последствиями.

— Я дух, а не бесплатный гид по невнятным водным аномалиям, — продолжил Шелест с ленцой. — Ты сам вписал меня на свой чердак по недомыслию. Я наблюдатель, уже не раз тебе говорил. Иногда комментатор. Но в основном — зритель.

— Смотри, не стань внезапно участником, — буркнул я.

— Угрожаешь? — Шелест усмехнулся. — Зачем? Ты теперь интересный. В тебе столько всего плещется. Даже жаль, что сгинешь рано.

— Благодарю за оптимизм.

— Пожалуйста. Если хочешь, могу посоветовать, где проводить ритуал.

— А ты знаешь?

— Я вижу, где тонко, где грани миров стираются. Есть одно хорошее место, где тени смотрят вверх.

— Это поэтично. А что по точным координатам?

— Берег. Старое водохранилище. Насосная станция, где теперь только птицы гадят. Найдёшь легко, ты же у нас любопытный.

Я не спеша собрал нужные вещи в рюкзак. Куртка, нож, соль, верёвка, зажигалка, зеркало. Клинок чуть потемнел за ночь, руны надулись и вспухли, чем-то пропитавшись. Судя по тому, как руки сами уверенно выбирали нужные предметы, практически без моего сознательного участия, это был старый набор, проверенный поколениями. Выпил крепкого утреннего кофе и отправился в путь.

Доехав до нужного места, остановил машину на пустой обочине, где-то минутах в пяти ходьбы от старого водохранилища. Кажется, в день перед утисетой проезжал здесь. Мне показалось, что тогда всё выглядело иначе: трава была гуще, деревья не такими кривыми, а небо — светлее. Сейчас же над горизонтом висел тяжелый свинцовый купол. Дождя не было, но в воздухе витала влага. Здесь река делала излом, обнажая корни деревьев и осклизлые камни, вывороченные из земли и торчавшие, как пальцы мертвеца.

Я вышел, аккуратно захлопнув дверь. Шелест в голове лениво протянул:

— Ну вот мы и на месте. Надеюсь, ты принёс соль, свечи, костюм русалки и позитивное мышление?

— Очень смешно, — буркнул я, доставая рюкзак из багажника. — Хочешь сам ритуал вести?

Я пошёл вперёд, чувствуя, как сердце бряцает в груди, пытаясь вырваться наружу. Было чувство, что я уже не человек, а носитель всех голосов, которые сейчас громко шумят в голове: кого-то звал, кого-то судил, кого-то прощал.

— Хочу посмотреть, как ты вымазавшись в грязи и соплях, будешь разговаривать с потусторонним. Только ради этих счастливых моментов я в тебе и сижу. —вновь услышал я голос в своей голове.

Шелест замолчал, но я чувствовал, что он внимательно наблюдает. Его молчание всегда казалось мне подозрительным. Мне подумалось, что он копил свой сарказм впрок.

Я прошёл к краю берега, где среди камышей скрывался плоский булыжник, визуально подходящий для ритуала как алтарь. К нему вела старая тропка, сейчас заросшая и скользкая. Мои кроссовки погрузились в тину, но я не обращал на это внимания. Было ощущение, что за каждым моим шагом кто-то следит. Не враг, но и не друг. Нейтральный интерес со стороны мира, которого я не знал.

Расстелив ткань, достал нож, фляжку с водой, сушёные травы и тонкую кость найденную недалеко от логова Кикиморы. Она была тёплой и лежала в отдельном мешочке. Иногда даже казалось, что она чуть дрожит в руке.

Ветер усилился и река заволновалась. Оглянулся: вокруг не было ни души.

Я зажёг свечу. Она тут же погасла.

— Прекрасно, — недовольно пробормотал себе под нос. — Даже стихия против.

— Или наоборот, — вмешался Шелест. — Может, это приветствие. Не все ж тебе с пафосом огонь разводить. Иногда тем, кто на грани, просто дышат в лицо.

Я выдохнул, сел на корточки и начал рисовать мелом круг. Знак воды — перевёрнутая спираль, с загнутыми краями. Под ним — знак Нави. Эти символы всплывали сами, словно рука помнила их лучше меня.

Откуда-то снизу послышался тихий всплеск. Кто-то, и это не рыба, прошёл по мелководью. Медленно. Неспешно. Он или она знал, что я его жду. Я не обернулся.

— Ну здравствуй, — тихо сказал я слова приветствия. — Ты ведь придёшь, да?

Ветер стих. Река замерла. Время пришло.

Я сел внутри круга. Колени ныли, рука с ножом дрожала от напряжения. Воздух стал настолько плотным, что каждый вдох приходилось жевать.

Я сжал рукоять ножа. Кость в пальцах была тёплой, почти живой. На её поверхности выпукло проступила древняя кривоватая резьба. Символы - когти. Символы - зубы.

Я облил круг водой из фляжки и заговорил:

— Я, шаман рода Исмагилова, стою у воды, на границе Яви и Нави. Зову по следу, зову по имени. Кука… Кикай… Кикимора.

Тишина. Река молчала, как рыба. Я продолжил:

— По слову крови, по праву ножа. Имя твоё мне ведомо. Я зову тебя, не в гневе, но в истине. Я зову, чтобы закончить. Выйди.

Прошла секунда — ничего. Другая — плеск. После третьей послышался шорох за спиной. Камыши зашевелились и раздался голос. Я ждал его, но зазвучал он всё равно неожиданно.

— Ты и правда посмел… — Женский. Скрипучий. Не старый — древний. И обиженный. — Призвать меня по имени. Жалкий мальчишка.

Осторожно обернулся. Она стояла в воде. Вся из водорослей, плоти и боли. Глаза — пустые впадины, но я чувствовал, что она видит меня насквозь. До самого детства. Она смотрела не враждебно, но и без симпатии, улыбаясь не ласково тонкими губами.

— Ты шёл по следу, как пёс. Нюхал, копал, вытащил старое имя. Думаешь, это даёт тебе власть?

— Оно даёт мне право, — твёрдо ответил я. — Я знаю, кем ты была. Я видел детей. Я видел твоё логово. И я это закончу.

Кикимора рассмеялась. Смех был как хлюпанье грязи под сапогами. Противный. Долгий.

— Видел? — прошипела она. — Видел?! Ты ничего не понял. Я спасала их. Я кормила Навь. Ты думаешь, их бы кто-то заметил? Родителям они были не нужны. А мир? Хах, мир был глух к их страданиям.

Я встал. Нож твёрдо лежал в правой руке, руны на нём пульсировали. Ритмично. Будто звали вперёд.

— Ты их убивала, — сказал я.

— Нет. Я принимала. Это ты убийца. Ты обрезаешь путь. Ломишься, не понимая последствий.

Я напрягся:— Ты говоришь о «кормёжке Нави». И это выглядит как оправдание?

Она улыбнулась сквозь боль:— Я не говорю «как оправдание». Я говорю «как истина». Ты зовёшь по имени, ты думаешь, это контроль? Это не контроль, а попытка заглушить боль. Ты как шулер, пытающийся манипулировать силой, которую не понимаешь.

Она шагнула ближе. Из-под воды показалось множество тонких ручек. Призрачные водяные младенцы пальцами цеплялись друг за друга, вытягиваясь в большой круг, как ожерелье из утопленных.

— Ты думаешь, они уйдут? Думаешь, ритуал даст им покой? — прошептала Кикимора. — Ты ошибаешься. Они навечно мои. И ты станешь моим.

— Я никому не принадлежу, — ответил я и опустил нож в центр круга.

Когда лезвие коснулось земли, от ножа разошлась рябь. Не по воде или по воздуху. По миру. Всё вокруг сдвинулось, словно кто-то поправил криво висевшую на стене картину. Пространство дёрнулось.

— Ты открыл проход, — довольно прошептала Кикимора. — Теперь слушай.

И я услышал.

Голос ребёнка, зовущий маму. Женщину, плачущую в пустом роддоме. Мужчину, шепчущего: «Нет, он не наш…»

Шёпот. Сотни. Тысячи тихих голосов. Они жужжали в голове, как сотня мух в маленькой комнате. Я схватился за виски и пальцы тут же намокли, то ли от пота, то ли от непонятно откуда взявшейся влаги. Начертанный мной круг завибрировал, вода в нём поднялась вверх и повисла столбом.

От отчаяния я закричал:

— Шелест! Помогай уже, если ты тут!

Ответ не заставил себя ждать. Ленивый сухой голос ехидно ответил:

— Станислав, ну ты как всегда — сначала суёшься, а потом кричишь да зовёшь. Что случилось с подготовкой? С дисциплиной?

— Помогай, потом всё будешь высказывать!

— Ладно, ладно. Держи спину ровно. Сейчас тебе это очень пригодится.

Внутри меня, вдоль позвоночника, от самого копчика снизу вверх к затылку поднималось нечто горячее. И сзади, за моей спиной, кажется встал кто-то ещё. Шелест? Или моя родовая память? Или призрак всех шаманов до меня?

Я вновь взял в руку нож.

— Кука! — крикнул я. — Именем рода, именем всех тех, кого ты поглотила. Вернись обратно! Здесь у тебя нет больше силы! Ты заблудилась! Вернись домой!

Её лицо скривилось.

— Ты ничего не понимаешь! Они приходили сами. Они тянулись ко мне! А ты… ты разрываешь цепь!

Она вдруг взревела и холодная волна ударила меня в грудь. Меня швырнуло на землю. Нож выпал из руки, но я успел схватить его снова.

Вода в круге поднялась и стала обретать форму: головы, руки, глаза, подёрнутые мутной плёнкой. Они смотрели на меня. Просили освобождения.

Я встал, шатаясь.

— Я не спаситель, — сказал громко и твёрдо. — Но отвечаю за то, что нашёл.

Я сжал нож. Он будто запел на древнем языке, на языке боли и памяти. А я шагнул в воду.

Когда шагнул в круг, вода не обожгла меня. Она приняла, потому что ждала меня. Нож в руке дрожал. Кикимора поднялась. Водяная тень, исполинская, с вытянутыми руками и слепыми глазами. Она смотрела в меня и сквозь меня.

— Последний раз предлагаю, — её голос раздался у меня в голове. — Отдай то, что у тебя внутри. Не противься, и тогда я верну тебе всё. Настоящего тебя. И покой.

— Я и так настоящий, — выдохнул я. — Слишком настоящий, чтобы тебе верить.

И тогда я повторил то, что в эти мгновения говорил мне Шелест. Кикимора Кука, дух ночной,Убирайся в Навь домой!Не в подполье, не в тени —Там, где тени всех дней!

Там тебя уж Мара ждёт,В царстве мрака, в вечный холод.Там твой трон костей скрипучих,Средь болот безлунных, жгучих!

Ножом предков прогоняем,В Навь дорогу открываем!Коль назад явишься снова—Станешь прахом у порога!В Навь ушла — так будь там вечно,Сгинь во тьме, уйди навечно!

После этих слов мир треснул. Это было наяву: я увидел, что воздух вокруг дал трещину, как лёд весной. Вода с шипением расступилась. Кикимора дёрнулась, как от удара. Повалил пар. В её лице проявились тысячи лиц — жертв, матерей, детей, унесённых в Навь.

Она протянула ко мне руку. Я занёс нож.

— Вернись туда, откуда пришла, — сказал я. — Сколько бы ты ни кормила тьму, она тебя не насытит.

— Не ты должен говорить это… — прошептала она. — Но ты сказал. Ладно… пусть будет так.

В этот момент на поверхности водной глади появились размытые, полутонкие силуэты. Это были не дети. Это были фрагменты наших страхов: моей матери, потерянной в роддоме, моей собственной уязвимости. В каждой капле, казалось, я вижу отражение самого себя — потерянного, не принявшего, забывшего. Это было тяжелее ножа. И в сердце защемило.

Она улыбнулась. Почти по-человечески. И исчезла. Растворилась в каплях, которые медленно опали вниз, и погасли, будто свечи.Наступила полнейшая тишина.

Я стоял в центре круга. Дышал так, будто пробежал марафон в костюме водолаза. Под ногами грязь, нож в руке почему-то дымится. Вода исчезла. Просто исчезла. Всё вокруг было сухо. И пусто.

А потом раздался лёгкий звук, будто капля упала в колодец, только внутри меня. По венам пробежал холодок. Я поднял руку и почувствовал, как воздух вокруг неё сгустился, уплотнился и стал влажным. Меня наполнило непонятной пока силой.

— Вот и всё, — произнёс Шелест. — Мастер ты, конечно, так себе, но живучий. А это дорогого стоит.

— Что со мной? — прошептал я.

— Ещё одна метка. Связь. Река теперь не просто под ногами — она в тебе.

— Это пройдёт? — спросил я.

— Нет. И ты уже не тот, кем был до этого.

Я кивнул, убрал нож в сумку и поднялся. Сделал шаг. И услышал, не в голове, не ушами, а всем собой, как где-то далеко-далеко, из этого мира уходит жажда тьмы. Одной дочерью Нави здесь стало меньше. На сегодня достаточно.

Я стоял и устало смотрел на место прошедшего изгнания. Хотелось верить, что всё закончилось. Однако вместо облегчения чувствовал только пустоту. Оглядевшись вокруг, увидел на земле какой-то странный чёрный камень. Сам не знаю почему, но захотел взять его с собой. Сунул в рюкзак.

По дороге к машине, заметил: небо над Московом потемнело. Как-то внезапно, словно сдвинулся невидимый обычному человеку занавес. С юга шёл странный белёсый и низкий туман. Мне показалось, что над улицами пронёсся гул. Очень было похоже на то, что под землёй заговорил старый Царь-барабан.

Шелест снова заговорил:

— Думаешь, ты её прогнал?

— А разве нет?

— Прогнал. Одну. Одним именем. — Он помолчал. — А в Нави имён много. Не забывай, что все они там родственники.

Я молча сел в машину. Руки подрагивали. Мотор с первого раза не завёлся. Когда я всё же поехал, город за окном казался другим. Дворы — чуть тише, фонари — чуть тусклее. На переходе стоял ребёнок — мокрый, босой, в капюшоне. Я моргнул, и его не стало.

Добрался до дома Насти поздно вечером. Она открыла дверь в халате, с кружкой чая, и внимательно меня рассмотрела:

— У тебя глаза как у выжатой тряпки.

— У меня всё нормально, — соврал я.

— Ты весь мокрый. Попал под дождь?

— Кажется, да.

Она прижалась ко мне, но я едва чувствовал тепло.

— Стас, — прошептала она. — С тобой точно всё хорошо?

— Лучше не бывает, — снова соврал я.

Сомнений в том, что это только начало изменений, не было.

Кухня у Насти была маленькая, но уютная. Я грел ладони о чашку, слушая, как за окном дождь капает по карнизу.

— Как прошёл твой день? — спросил, глядя на плечо девушки. Это было безопаснее, чем взгляд прямо в глаза.

— Да всё как всегда. Шерстяная суета. С утра женщина пришла. Говорит, у кота стресс. Ты понимаешь? У кота. От нового шампуня. Я ей отвечаю: у вашего кота стресс не от шампуня, а от хозяйки. — Она хмыкнула. — Еле уговорила её не стричь животное под ноль. А у тебя как?

— Ну так. Насыщенно. — Я сделал глоток. Чай был мятный, немного сладковатый. — Немного ездил, много думал.

— Ты сегодня на удивление тихий и молчаливый, — она присела напротив. — Всё хорошо?

Шелест в голове громко фыркнул и рассмеялся.

— Скажи ей, что ты только что разорвал завесу между мирами и пообщался с давно умершей ведьмой. Отличная тема для беседы за кружкой чая, так сказать.

Я мысленно отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

— Просто день такой, — сказал я. — В голове каша. Бывает.

Настя вздохнула. Её тёплый взгляд тревожно скользнул по мне.

— Я подумала, может, возьму отпуск. На недельку хотя бы. Мама давно зовёт, надо бы сгонять к ней в Завидково. Воздух, грибы, тишина.

Я кивнул.

— Звучит неплохо. Тебе бы это пошло на пользу.

— Но в тоже время, какой мне отпуск, — вдруг резко сказала. — Пока Дашу не нашли, как-то не до отдыха совсем.

Она опустила глаза. Лицо стало хрупким, как фарфор. Вот в такие моменты мне особенно хотелось, чтобы её ничего из этого не касалось.

Потянувшись, накрыл её руку своей.

— Я кажется, знаю, как её найти, — сказал тихо.

— Правда? — Она вскинула взгляд. — Стас... А как? Тебе нужна помощь?

Я не ответил. Просто наклонился и поцеловал её. В этот миг хотелось только одного — тишины. Чтобы Настя не спрашивала, не отвечала и, чтобы не видела того, что вижу я.

Шелест отозвался в голове насмешкой:

— А вот и момент, когда герой выбирает, кого спасти. Как красиво! Классика. Трогательно. Надеюсь, ты не облажаешься.

Я не ответил ни ему, ни Насте. Только прижался лбом к её виску. Чай остывал, но руки оставались тёплыми. Завтра я пойду до конца. А сегодня?... пусть хотя бы этот вечер будет только нашим.