Рулевой. Книга 2. Испытание водой

Глава 16. Имя

Я появился у Насти ближе к восьми часам вечера. В кармане позвякивали ключи, в голове — то ли остатки снов, то ли эхо сегодняшнего дня, а в груди — та самая вязкая тревога, которая вроде бы не бьёт прямо в сердце, но подтачивает его, как ржавая вода трубу изнутри.

Настя встретила меня в тёплом свете кухни. Волосы чуть растрёпаны, на ней домашний свитер с эмблемой какого-то института и носки с котятами. В руке — ложка, а в воздухе — аромат жареного сыра, чеснока и базилика. Я подумал, что из всего происходящего в последнее время это, пожалуй, единственное, что не хочется подвергать сомнению.

— Ты как? — спросила она, склонив голову и заглянув мне в глаза, выискивая там ответ. — Вид у тебя такой, будто выключили твой любимый мир и забыли его включить обратно.

— Да так и есть, — отозвался я и постарался улыбнуться. — Просто навалилось всё разом. То пусто, то густо. Так вот сегодня густовато как-то.

— Ты про работу? Или опять эти свои мистические штуки?

— Не хочу говорить об этом. Вот честно, просто не хочу. Не то настроение. Давай без упоминания зловещей тьмы, ладно? Без обид?

— Ладно, без обид, — кивнула она, но не отступила. — Я сделала твою любимую пасту. Ты же вечно говоришь, что «углеводы спасут мир».

— Только если они аль денте, — хмыкнул я и прошёл в кухню.

Настя села напротив, налила нам по бокалу недорого красного вина. Я видел, как она украдкой посматривает на меня, делает вид, что ест, а сама ждёт. Но не давит. Её терпение всегда вызывало во мне странную смесь уважения и вины.

— Ответь честно, Стас, — наконец не выдержала она, когда я съел большую часть порции. — Мне кажется, что тебя куда-то затягивает. Я чувствую это. Только не знаю, куда именно: в прошлое или в омут.

— Скорее — и то, и другое, Насть. Ощущение, что какие-то тучи собираются на горизонте. Такие, что не спрячешься. Я чувствую запах грозы, но пока не знаю, когда именно она начнётся.

Настя положила свою вилку и коснулась моей руки.

— Знаешь, у меня тоже иногда бывают предчувствия. Правда, более приземлённые. Например, что пельмени надо было варить не шесть минут, а восемь.

Я улыбнулся, не смог сдержаться.

— Или что сковороду не надо разогревать до адской температуры? — подхватил я.

— Вот именно. А ещё у меня есть предчувствие, что тебе пора хоть немного расслабиться. Хочешь, сыграем в карты? Или посмотрим смешное кино про пришельцев? А ещё, если пожелаешь, можем просто посидеть в тишине?

— Давай просто посидим. Ты будешь говорить, а я слушать. Но не про мистику, не про знаки и не про зеркала.

— Как скажешь.

Она начала рассказывать. Сначала про работу. Про беспокойных собак и кошек, упорно не желающих делать модные стрижки, и про их привередливых хозяев. Потом про свою бывшую однокурсницу, которая уехала в Карелию и внезапно одухотворилась. Теперь постит только мох, грибы и философские подписи к ним. Потом про фильм, в котором герой сказал: «Я не спасу мир, но могу приготовить отличный суп». Мы оба сошлись на том, что это девиз, достойный футболки.

Я слушал. Очень внимательно, с полным погружением. Голос Насти, как тёплый, уютный плед зимой: может, и не решит твоих проблем, но согреет, пока ты им укрыт.

Мы переместились на диван, Настя принесла покрывало, я — бокал вина и свои сомнения. Она уютно устроилась сбоку, поджав под себя ноги, и облокотилась плечом мне в бок.

— Ты всё равно не отключился, — пробормотала она, уткнувшись носом в мою рубашку. — Можешь не притворяться.

— Я смотрю ты умеешь читать мысли? — попытался съязвить я, но вышло вяло.

— Нет, — сказала она. — Но тебя лоб всегда выдаёт. Чем дальше уходит взгляд, тем громче в голове мысли. Они у тебя звенят там, внутри.

— Наблюдательная ты, Настя.

— Приходится. С тобой по-другому никак.

Мы помолчали. В комнате было тепло. Время текло как будто чуть медленнее, чем обычно. С кухни доносился гул холодильника, за окном лениво проезжали редкие машины. Казалось, весь город решил дать нам передышку, короткий глоток воздуха между бурями.

— Слушай, — вдруг сказала Настя. — Ты ведь знаешь, я не особо лезу в твои тайны. Но можно я кое-что спрошу?

— Давай.

— Когда ты вот так уходишь в себя, там кто-то есть? Я имею в виду, там же не только ты?

Я замер и повернулся к ней:

— Иногда, — ответил я медленно. — Иногда я и сам не уверен, один ли я в себе.

— Но ты же как-то справляешь с этим?

— Пока да.

Настя кивнула, не отстраняясь.

— Тогда ладно.

— Просто ладно?

— Просто. Мне не нужны все подробности. Я хочу, чтобы ты знал: я рядом. Пока ты сам этого хочешь.

Я обнял её, крепче, чем рассчитывал. Впервые за долгое время почувствовал, что есть место, где я — не инструмент, не шаман, не страж, а просто человек. Мужчина, к которому прижалась любимая девушка.

— Знаешь, иногда мне кажется, что всё это... — начал я, но замолчал.

— Что? — мягко спросила она.

— Что всё это началось не в тот момент, когда умер дед. А гораздо раньше. Как будто кто-то давно ткнул пальцем в мою жизнь и сказал: «Вот он. Этот пусть всё и расхлёбывает».

— И ты злишься из-за этого?

— Нет. — Я задумался. — Скорее всего, немного устал. Но не откажусь. Если уж выбрали, значит, есть за что.

— Тогда послушай. — Она прижалась губами к моему уху. — Мне не важно, кто ты. Мне важно, что ты — это ты. И что ты сейчас тут, а не где-то в зеркале или в другой реальности.

— Спасибо.

— Не за что. Кстати, Стас, а ты в курсе, что у тебя левая бровь поднимается всякий раз, когда ты становишься сентиментальным?

— Серьёзно?

— Угу. Ты выглядишь как кот, который пытался устроиться философом, но его выгнали с собеседования.

Мы рассмеялись. Я поцеловал её в висок. И впервые за долгие недели не стал ничего говорить про грядущую бурю. Она, кажется, знала это сама.

— Сейчас бы чаю, — сказала Настя и поднялась с дивана. — Просто чай, обычный, мятный. Будешь?Я кивнул в ответ, а потом смотрел, как она пошла в кухню, чуть подпрыгивая и напевая под нос какую-то детскую песенку. Было в этом что-то почти вызывающе живое. Всем своим существованием и поведением Настя упрямо отказывалась быть частью моего нового, тёмного мира.

Проснулся я в сером рассвете. По первым ощущениям, вынырнул из мутной воды. В теле — ломота, в голове — осадок, как после тяжёлого разговора, которого вроде бы и не было. Снился какой-то неясный поток лиц, звуков и водорослей, шевелящихся в темноте. Я сидел на постели, уставившись в потолок, пока не заметил на прикроватной тумбочке нож. Костяной, с клинописью, который я нашёл в ящике стола деда.

Протянул к нему руку и в пальцах сразу кольнуло прохладой. Взяв его, повертел на свету, подошёл к окну. Руны, или то, что я принимал за руны, были всё такими же непонятными, но сегодня они казались чуть ярче, будто проступили сквозь тусклую ткань времени.

— Ты с кухонным антиквариатом уже разговариваешь? — лениво отозвался в голове Шелест.

— А можно с утра не язвить? — проворчал я, не отрывая взгляда от ножа.

— А что мне ещё делать? В карты с дохлыми духами играть? Я тут, знаешь ли, развлекаюсь, наблюдаю. У вас, человечишек, утро это смесь унылых ожиданий и кофейного запаха. Очень драматично выглядит.

Я опустил нож на стол и потёр лоб.

— И за кем или чем ты наблюдаешь, если не секрет?

— Хм, ну вот, например, за тобой. Ты пытаешься понять, зачем дед оставил тебе эту штуковину и считаешь, что я должен это знать. А может, дед твой хотел, чтобы ты репу им чесал, когда думать тяжело. Или нежить какую-нибудь искромсал. Убить вряд ли получится, но хоть насмешишь.— Кого, нежить?— Нет, меня. Веселье мёртвых меня никак не заботит.

— Очень смешно.

— Стараюсь, шустрый парнишка. Хотя сегодня ты шустрым не кажешься.

Я снова взял нож. На ощупь он казался плотнее, чем должен быть. Будто под слоем кости пряталось что-то живое, ждущее момента вырваться. В голове мелькнул короткий, как вспышка, образ: чья-то рука сжимает такой же нож у воды, а вдалеке стелется туман…

— Ого, ты что-то вспомнил? — голос Шелеста стал чуть внимательнее.

— Нет. Не знаю. Наверное, да. Просто картинка.

— Ну, поздравляю. Первый шаг на пути к безумию. Обычно вы, люди, так и начинаете: сначала картинки, потом полнометражное кино в голове, потом — здравствуй, дом блаженных.

— Интересно, а есть такой ритуал, которым тебя можно в нож засунуть?

— Попробуй, поищи. Может, и получится. А может, когда проснёшься, наконец поймёшь, что, на самом деле, это ты мой нож, просто не понял ещё.

Я вздохнул. Утро с философией в стиле «За минуту до вашего просветления». Хотя, честно говоря, мне его слова иногда даже помогали. Пусть, как в кривом зеркале, но отражали что-то важное. И да, я тоже чувствовал: нож не просто предмет. Он— проводник или ключ. Вопрос только — от чего.

Телефон мигнул на тумбочке. Сообщение от Альберта. Но на него я отвечу позже. Сейчас — кофе. Интересно, а где Настя?

Я выехал ближе к полудню, на душе скреблись и гадили кошки. Было нездоровое ощущение, словно вся вода в городе знала о моих намерениях. Небо хмурилось, но дождь ещё не начался, только редкие порывы ветра шевелили листву и поднимали лёгкий рябой гул.

Подъехал к той самой окраине, где начинались заросли, оставшиеся от недостроенного парка. Машину поставил на обочину, дальше пошёл пешком. Нож был при мне. Шелест молчал, затаившись.

Я шёл вдоль берега, пробираясь сквозь высокий кустарник, пока снова не вышел к бетонным плитам. Ноги сами вывели к тому самому месту, где вчера танцевали прозрачные дети, с водорослями вместо рук. Сейчас здесь было пусто. Слишком пусто.

С первых шагов не покидало ощущение, что за мной наблюдают. Обернулся — никого. Только дрожание воздуха над водой. Неподалёку на земле заметил след, оставленный чем-то острым, типа прута или кола. Он вёл прямо к полуразрушенной лестнице и увлекал за собой вниз. Там был бетонный пролёт, часть плит треснула, обнажив тёмный провал.

Подошёл ближе. Ни запаха, ни шума. И только под ноги упала капля, сорвавшаяся с заросшей балюстрады.

На мгновение в голове мелькнуло слово. Кука. Оно неожиданно вынырнуло из глубины моего подсознания, откуда тянутся родовые знания. Я замер. Имя обладало властью.

— Здесь, — вдруг сказал Шелест. — Она ждёт. И уже знает, что ты её помнишь.

Я не ответил. Достал нож. На мгновение показалось, что лезвие задрожало в моей руке, хотя пальцы были неподвижны и крепко держали рукоять. На ней вспыхнул сине-зелёный символ, своим цветом напоминающий речную гладь под солнцем.

Я сделал шаг в темноту, и мир сразу неуловимо изменился.

Тишина вокруг была слишком живой. Она не замирала, а шептала. Не голосами. Она давала понять: здесь кто-то есть. И этот кто-то слушает.

Я шагал медленно, стараясь не скрипеть обувью. Свет от фонаря дробился в каплях, свисающих с потолка. Начался длинный туннель. С одной стороны — кладка, уходящая вглубь земли, с другой — чуть приоткрытая старая дверь из ржавого металла.

Я толкнул её плечом и она с хрустом отворилась. Комната или пещера? Скорее что-то между. Воздух здесь вибрировал. Складывалось впечатление, что я в сердце старой скрипки, а вокруг меня звучит музыка. Жаль только, что она чересчур мрачная.

На полу — скомканные вещи. Пелёнки. Кукла без головы. Детское одеяло с вышивкой. Всё это было аккуратно сложено, словно хозяин до сих пор где-то рядом, просто отошёл на минутку и скоро вернётся.

Я сделал шаг и меня чуть не вывернуло наизнанку.

В углу были кости. Белые, как известь. Маленькие. Череп — размером с кулак. Я отвёл взгляд.

— Ты пришёл, — сказал голос.

Он был негромким, но заполнил собой всё вокруг. Низкий, царапающий, ласковый. Им говорили даже стены.

— Думаешь, ты первый?

Я развернулся, но никого не увидел.

— Ты принёс с собой нож. Ах, Исмагил! Старик знал, как заткнуть мне рот. Но ты не он. Чую, он уже не в этом мире. И теперь ты за него.

— Кука, подчинись! — громко сказал я.

Ответом мне стала глухая тишина. Даже капли перестали падать.

— Откуда ты узнал это имя? — прошипел голос.

— Само открылось. Подчинись, Кука. Я знаю и ты знаешь, что я имею право приказывать.

Тени на стенах дёрнулись.

Из темноты выступила фигура. Спутанные волосы, длинные, как мокрые водоросли. Лицо одновременно старое и детское, словно само время запуталось, как нужно считать годы жизни этого существа. Один глаз был ярко-голубым, другой — ярко-зелёным. Из уголка рта свисала нить чёрной воды.

Она остановилась в нескольких шагах, и я почувствовал — боится.

— Не называй этого имени, — прошептала она. — Оно меня связывает.

— Я не хочу с тобой ссориться. Но если ты не уйдёшь…

Она зашипела, отчего вокруг сильнее сгустился воздух. Пелёнки на полу поднялись от дуновения сквозняка из глубин Нави. Из-под пола полезли тени мокрых детских ладоней.

— Ты не понимаешь. Я не злая! — воскликнула она. — Я просто хочу вернуть их всех! Себя! Свой дом! Пусть они снова смеются…

— Ты похищаешь детей.

— Я их спасаю! — она вскинула руки и комната задрожала. — Ты знаешь, каково это — быть матерью, но не помнить лица ребёнка? — продолжила она. — Когда память, как муть, как дно, когда всё хорошее утонуло и осталась только боль?

Я сжал нож. Он вспыхнул синим.

— Я не враг тебе, Кука. Но я не позволю тебе забирать других.

Она молчала какое-то время. Затем опустила руки. Медленно.

— Уходи, — сказала она. — Уходи, пока я не передумала.

Я сделал шаг назад. Потом ещё один. Её глаза не отрывались от ножа.

— Возьми это, — шепнула она и бросила мне что-то.

Я поймал. Маленький свернувшийся моток волос, переплетённый нитью.

— Что это?

— След. Если ты решишь идти дальше, он поможет.

Я кивнул. Назад шёл не оборачиваясь. Понимал, что иначе могу не выйти отсюда никогда. Снаружи пахло водорослями и мокрой землёй, но воздух был легче. Постоял неподвижно с минуту, сосредоточившись на дыхании. Дышал глубоко и медленно, слушал, как капли срываются с потолка и исчезают в тишине. Пульс успокаивался. Всё вокруг казалось слишком обычным, чтобы быть настоящим.

Назад ехал в тишине, даже радио не стал включать. Уж слишком громкой казалась мне эта тишина. В голове бродили мысли о Кикиморе, той, которую теперь я не могу называть иначе как по имени. Кука.

Ведь имя —это ключ, которым я отпер себе не просто дорогу к ней, а прямой проход в её безумие.

Моток волос в кармане грелся, впитывая моё тепло. А может отдавая мне своё? Я не был уверен, что хочу знать.

Когда добрался до дома, было почти десять вечера. Подъезд пах знакомой сыростью, пылью и, на удивление, спокойствием. От Насти пришло несколько сообщений, но я был не в силах отвечать. Просто сбросил куртку, зажёг торшер и уставился в зеркало.

В отражении — я. Только кажусь себе немного чужим.

— Ты выглядишь как человек, который пытался договориться с чудовищем, — раздался голос Шелеста. Я даже не вздрогнул — его сарказм был уже привычным.

— А может, именно я был сегодня чудовищем, — ответил своему внутреннему приятелю и потёр виски.

Шелест тихо хмыкнул.— Не бойся, она испугалась тебя больше, чем ты её. А это уже кое-что. Но дальше будет хуже. Ты же знаешь?

Я кивнул.— Она дала мне след.

— Ах да, — голос сделался шёлковым. — Великая и ужасная нить волос! Символ доверия или попытка сбить с пути — вот в чём вопрос. Ты доверяешь ей?

— Нет.

— Мудро.Он замолчал. Минут на десять.

Я пошёл в ванную. Помыл руки. Уставился на воду в раковине.

Поверхность дрогнула. Нет, не от крана. От меня. Я отдёрнул руки. Сердце понимающе стукнуло. Сила. Она уже рядом. Она ищет путь.

Я вернулся в комнату. Достал костяной нож деда. Положил рядом с мотком волос. Потом вынул тетрадь Исмагила и начал читать.

Буквы плыли. Глаза слезились. Но в одном абзаце я вдруг споткнулся.«Имя — не просто звук. Оно — весть. Истинное имя духа даёт власть, но требует отзыва».

— Люблю наблюдать за людьми, — фыркнул Шелест в голове. — Но, знаешь, читать ваши каракули не входит в моё хобби. Так что озвучивай, если хочешь, чтобы я понимал, о чём ты.

Я перечитал последнюю строчку вслух.

— И что это значит?

— Что если ты назовёшь её по имени — она прислушается, — сказал Шелест. — Дважды — отзовётся. А если назовёшь трижды — придёт.

— Это о Кикиморе?

— Это о любой сущности.

— И у Казытки есть имя?

— У Лоскотухи? Конечно, есть, — сказал он. — И ты его найдёшь. Всему своё время. Или нет. Это уж как сложится.

Я глубоко выдохнул.— Завтра.

— Завтра, — повторил голос. — А пока отдыхай. Ну, или хотя бы попытайся.

Однако спать я лёг не сразу. Долго сидел у окна. Смотрел, как вода в луже на асфальте у подъезда колышется без ветра.