Рулевой. Книга 2. Испытание водой

Глава 11. Баня по-чёрному

В это время суток город впадал в летаргию и забывал, что он мегаполис. Светофоры щёлкали как старик, чьи суставы предательски скрипят, а улицы тихо затаились, давая возможность тишине перетечь между бетонными пастями. Я вёл свою машину, а голова в это же время ехала куда-то в другую сторону. Туда, где клубки ниток выскакивают из конвертов, люди с засохшими руками говорят загадками, а прошлое слишком настойчиво начинает лезть в личную жизнь.

Вот и скажи теперь: это всё правда или у меня посыпалась психика ещё до тридцати пяти? Ну, наверное и так бывает. Один в этом возрасте находит себя в беге на марафонские дистанции, другой берётся активно открывать чакры. А я, похоже, выбрал третий путь: принимаю подарки от безумцев и разговариваю с тенями, которые оказываются совершенно не против ответить. Я иду по дороге, где каждый шаг — это вопрос жизни и смерти, где открывшиеся чакры чувствуются, как свои собственные раны. Мне даже кажется, что я уже не человек, а просто сборник непонимания, с шрамами вместо эмоций.

Главное — это делать вид, что всё под контролем. Особенно в те моменты, когда внезапно понимаешь, что нитка в руке не просто нитка, а указатель маршрута, твой незаменимый помощник, но и ко всему прочему, что вполне возможно, реальный повод не дожить до понедельника.

Домой не хотелось. И не потому, что там было плохо, наоборот, там было как раз слишком хорошо. По-стариковски спокойно. Квартира деда пахла всё тем же: сухими травами, паркетом и, совсем немного, чем-то копчёным, будто атмосфера здесь до сих пор помнила те ночи, когда Исмагил с самодельной коптильней возился на балконе, пока соседи не вызвали участкового.

Но теперь этот запах стал чужим. Он был всего лишь напоминанием того, что место, где ты когда-то чувствовал покой, отныне просто временное укрытие перед чем-то более страшным. Сейчас оно не казалось мне надёжной гаванью. Скорее, временным укрытием перед тем, как снова начнёт бурлить безумие.

Я припарковался, как-то даже слишком ровно, на радость всевидящим камерам наблюдения. Подъезд встретил мой приход глухой тишиной и запахом старой краски, влажной пыли и бессмертия бетонных стен. Лифт, как обычно, не работал, будто стеснялся своего возраста. Хорошо, что квартира была не высоко.

Зайдя, я скинул куртку и сразу отправился в душ. Хотелось смыть с себя всё: вечер, город, взгляд того Хранителя. Вода текла долго, шумно, а я стоял, прислонившись лбом к кафелю, и пытался вжиться в роль человека, у которого всё нормально. Хотя бы до завтра.

Уснул не сразу. Сначала валялся на диване, разглядывал потолок, слушал, как в ванной что-то щёлкает, а в кухне скрипит пол, словно там бродит дед. Странно, я ведь точно знал, что его нет. Но в этих звуках казалось его присутствие. Может, это была та память, которая, как выяснилось, в нашем роду вообще не очень хорошо держит границы между живыми и ушедшими.

Когда всё же провалился в сон, не сразу понял, что это уже он. Оказалось, что я уверенно сижу в седле на спине лошади. Низкой, мохнатой, с лобастой головой и гривой, как у одичавшей метлы. Вокруг — другие такие же. Тысячи. Или десятки тысяч. Люди молча ехали по пыльной долине, а ветер носил обрывки песен и команд, которым было по тысяче лет.

Я видел, как старик бросал в костёр тяжёлые, шершавые кости. В каждой из них была запечатлена чья-то душа, чей-то выбор, чей-то страх. Каждая кость, как страж между мирами, пыталась понять, где заканчивается жизнь и начинается смерть.

Старик что-то бормотал — слова не были русскими, но я понимал их. Он спрашивал: «Где граница между духом и плотью?» И сам же отвечал: «Там, где страх сильнее желания вернуться».

Глаза открылись от того, что солнце яростно светило в лицо. На часах было 6:41. Возникло ощущение, что это дед шепнул в ухо: «Вставай, внук. Вода пошла вспять».

Выбрался из постели, как раненный волк из логова — с ворчанием, щёлканьем суставов и полной уверенностью, что день этот не сулит ничего приятного. На автомате зашёл в кухню, вытащил из ящика старую турку с ободком трещин у донышка, которую дед звал «оздемировской». До сих пор не знаю, почему. Сыпанул пару чайных ложек молотого кофе, вскипятил до третьего подъёма воды. Приятно запахло характерной горечью. Я перелил напиток в кружку, сел за стол, уставился в окно. Утро было прозрачным, с той самой липкой лёгкостью, которая бывает только в начале лета, когда город ещё не успел прогреться до жары, но уже разучился быть холодным.

Сделав первый глоток, я вспомнил, как мы с дедом впервые завели разговор о баннике. Мне было лет семь. Я тогда слегка испугался, показалось, что в бане кто-то дышит, когда моешься один. А он лишь усмехнулся: «Если дышит — значит, живой. А вот если молчит — тогда и опасайся». Я, конечно же, ничего не понял и даже не придал этим словам никакого значения. Ну подумаешь, очередные загадки деда. А вот сейчас, кажется, начало доходить.

***

По дороге решил перекусить. На углу всё ещё стоял тот самый киоск с шаурмой. Не какой-то ультрамодной, с ананасами, а традиционной. Купил классическую, с говядиной, острым соусом и надеждой, что не отравлюсь. Пока медленно жевал, осматривал тротуар. Где-то здесь я не так давно встретил Никака. Пса, который за короткое время стал для меня больше, чем псом. Он сидел тогда вон там, на углу, будто ждал. Ждал именно меня. Сейчас там было пусто. Ни следа, ни звука. Только ветер шевелил сухие листья под лавкой.

«Ладно, Никак», — сказал я тихо. — «Если будешь ещё здесь, у нас — подай знак. А ещё лучше… возвращайся. Не затягивай».

Закончил нехитрую трапезу. Стал прокручивать в голове фразу старого уголовника Виктора Ивановича. Вода вспять. Баня. Вспомнил старую деревянную постройку в районе Козино — вроде её снесли, но таксист Вовка Сиплый — здоровенный бугай с наивным детским лицом, который вечно катается строго по окраинам, в прошлом году рассказывал, что нет, она стоит там же, но больше не видна на картах навигаторов. Кажется он говорил, где именно, но слушал я не внимательно и точного места не знал.

Но когда ты уверен, что в твоей голове уже запущены непонятные самому себе механизмы, можно не сомневаться, что при необходимости доберёшься до цели.

Я сел в машину и поехал. Не зная точно куда, но с уверенностью, что еду в нужном мне направлении, туда, где ждёт нечто древнее, пахнущее паром и мхом. Где духи шепчут в каплях на кафеле. Где банник хранит воспоминания, как мы храним деньги на чёрный день.

Баня стояла на отшибе, прячась от города и его суеты. Чёрный фасад, облупившаяся табличка без названия, заколоченное окно, сквозь которое, впрочем, всё ещё тянуло влажной затхлостью. Заброшенное здание, из которого само время уже давно выпарилось. Даже краска на дверях шелушилась, как кожа на солнце — и в этом было что-то тревожное.

Я постоял у входа, прислушался. Ветер слегка шелестел травой, где-то каркнула ворона. Всё, как в классических хоррор-фильмах, только намного хуже, потому что всё это было по-настоящему.— Шелест, приём. Вызывает Стас. Ты здесь? — решил я попросить помощи у своего внутреннего попутчика. Ответом мне была тишина. «Ну вот так всегда. Когда нужен — не дождёшься», подумалось мне. Но долго стоять у входа смысла не было. Если там, внутри, кто-то есть, то он точно знает о моём прибытии. Я глубоко вдохнул, подошёл к двери и негромко произнёс:

— Хозяин бани, выходи. Разговор есть.

Тишина повисла, как влажное полотенце на шее. Спустя мгновение раздался тихий скрип. Медленный, с паузами, словно кто-то внутри неспешно разминал кости. Дверь не распахнулась, а слегка приоткрылась. Я толкнул её, и она неохотно подалась.

Внутри было темно и жарко. Воздух в помещении был влажным и густым, как в очень хорошей парилке. Половицы хрустнули под моей ногой. Тут же откуда-то, (даже не понял откуда), раздался глухой смешок.

— Наглость — хороший повод для визита, — раздался голос. Я не мог определить точное расположение его источника. Он был где-то рядом, и в тоже время, где-то в другом мире, как звук, который ты слышишь, но не можешь найти. — Но если ты принёс с собой только её, боюсь, мне придётся запарить тебя целиком. И вообще, ты что, всерьёз думаешь, что я буду с тобой общаться без оплаты?

Я остановился. Из пара, клубящегося в дальнем углу, проступил силуэт. Он был странно плоским, вырезанным или сотканным из дыма. И с каждым шагом обретал черты: кривые плечи, длинные пальцы, густая шапка давно нечесаных волос на голове. Возможно, при более ярком свете они сошли бы за дреды, но тут, в полутьме казались свалянными колтунами. Судя по всему, одежду мой визави не носил. Его невеликое тело было покрыто чем-то вроде мха и каких-то листьев.

— Ты кто, дедуля? — аккуратно решил уточнить я.

— Тот, кого ты только что позвал, — неохотно отозвался он. — Хозяин я здесь. Можешь называть банник, так будет короче. Для тебя короче, а мне всё равно. А ты кто такой, чтобы звать меня, наглый парнишка?

— Меня можешь звать Стас. Но лучше не зови, вряд ли я приду к тебе ещё раз. Мне нужна информация.

— Всем что-то нужно. — хмыкнул он. — Кому-то информация, кому-то хорошая парная. Кто-то хочет узнать курс доллара на послезавтра. Кто-то — почему за ним придут через зеркало. Ну сначала, давай выкладывай, что ты принёс мне.

— В каком смысле принёс? — Я был удивлён.

— За информацию я беру плату. Например, с удовольствием принимаю воспоминания. Или душу, если пожадничаешь. — широко улыбнулся хозяин бани.

Я ненадолго задумался.— То есть ты заберёшь фрагмент моей памяти и я этого события никогда больше не вспомню?— Да, ты всё правильно понял. Сообразительный парнишка. — ощерился в ухмылке банник. — Ну ладно. Сейчас. Вот, есть одно, — сказал я после недолгой паузы. — Оно детское. Я считаю его не очень важным для себя.

— Ха! Все говорят «неважное», пока не отдадут. А потом плачут над фотографией сломанного детского велосипеда и не могут вспомнить почему он сломался и кто это сделал.— Как тебе его передать? Надо рассказывать? — спросил я.— Нет. Это долго и не интересно. Просто представь себе этот момент.

Я пожал плечами и закрыл глаза. Представил наш старый двор, мне тогда было лет шесть. Все ребята ушли играть на пруд, меня с собой почему-то не позвали. Я сидел на качелях, делая равнодушный вид, что мне не сильно и хотелось. Был как раз разгар лета, скорее всего самое начало августа. Помню запах пыли, раскалённого железа и крики низко летящих ласточек. А внутри — колкий клубок обидки, немного похожий на тот, что чувствуешь, когда остался один в детском саду, а мама всё не идёт и не идёт, и тебе кажется, что про тебя вообще забыли и уже никогда не заберут.

Внезапно в воздухе что-то щёлкнуло, будто порвалась тонкая плёнка. Банник закатил глаза к потолку и довольно зашипел.

— А-а-а. Одинокая гордость. С привкусом летней ржавчины. Хорошо. Сгодится на что-нибудь.

— Теперь ты, дедуля, — сказал я ему. — Наверняка уже понял, что мне нужно. Расскажи, что знаешь по этой водной теме. Твоя родная стихия, должен быть в курсе всего.

Банник не спешил, просто отошёл в угол и в его руке появился здоровенный черпак. Он сделал рукой лёгкое движение, словно набрал воды из невидимого мне бака и тут же выплеснул её на камни. И действительно, пар взвился вверх, разошёлся по потолку. На миг показалось, что в завитках просвечивают длинные раздутые силуэты

— Все мы дети Нави. Много нас. Видимые и невидимые, воздушные, огненные, водяные и многие другие, о которых тебе знать не полезно, — сказал он наконец. — Структура её неоднородна и раскидиста, как корни старого дерева. Длинные, широкие и кручёные. А в каждом отростке — свой мир. Но я тебе тут лекции по устройству мира так дёшево читать не собираюсь. В водной, как ты сказал теме, есть много существ. Есть зыбочные. Есть зеркальные. Есть речные духи. Есть и те, у кого даже имён нет. Только след и запах. Спрашивай, что тебе нужно конкретно?

— А Лоскотуха? — спросил я. — Что она, ну или кто она?

Он хрипло, с одышкой рассмеялся.

— Даже если бы ты отдал мне весь свой пыльный чердак памяти, я б не рискнул тебе много о ней рассказать. Её имя это узор, а не слово. А те, кто его вслух произнесёт, могут в нём и остаться. Но ты подарил мне вкусное воспоминание. Поэтому скажу тебе ещё вот что — та, о ком ты спрашиваешь, в последнее время стала почему-то намного сильнее, чем раньше. И судя по некоторым признакам, она собирается перебраться из Нави к вам, в Явь. Кажется, её сюда тянет какое-то личное дело. Она уже нашла несколько подходящих переходов. Ты, конечно, можешь спросить меня зачем ей это нужно. Но я тебе не отвечу. А потому, попробуй догадаться сам. Или можешь подарить мне ещё одно такое же сладенькое воспоминание, и я подумаю, стоит ли тебе помогать.

Я замолчал. Больше ничего дарить этой древней хитрой нечисти мне не хотелось. На самом деле, мне казалось, что и этот обмен был не очень равноценным.

— Иди уже, если подарка не будет, — раздражаясь, сказал банник. — Пар тебя не любит. А я — тем более. Но ты, однако, не из худших гостей. Приходи, если потеряешь что-то важное. Может быть, я помогу тебе вспомнить. Или забыть навсегда — ведь это тоже помощь.Я кивнул баннику и вышел в яркий летний день. После тёмной сырой бани, мне показалось, что я вывалился откуда-то из другой эпохи. Воздух снаружи внезапно показался неожиданно холодным и слишком прозрачным. «Наверное, после банной духоты», — подумалось мне.

Солнце уже слегка перевалило за зенит, но день всё ещё крепко держался за летнюю лёгкость и не хотел её отпускать. Город, в том числе и его окраина, продолжали жить своей шумной жизнью — машины мчались, прохожие разговаривали, собаки тянули поводки. И только я шёл так, будто всё вокруг — обычные картонные декорации.

Так не спеша прошёл пару кварталов пешком: надо было немного остыть, и не только в буквальном смысле, перевести дух и собраться с мыслями. Подошёл к машине, сел, пристегнулся. На душе было не спокойно. При этом никаких предчувствий, только странное ощущение, что за эту неделю я стал чем-то средним между человеком и блокнотом для заметок о сверхъестественных существах.

«Шелест, алло. Вылезай, тут весело». Мне опять никто не ответил. Повернув ключ в замке зажигания, тронулся в сторону центра. Остро захотелось кофе. Не домашнего, пусть и сваренного из хороших зёрен, а обычного, горячего, обжигающего, в белом бумажном стаканчике с плохо прилегающей крышкой.

Увидел знакомую маленькую кофейню на углу. Вспомнилось, как когда-то, в прошлой жизни, сидел здесь со своей женой Еленой. «Кстати»,— подумал я, садясь на высокий стул у окна.— «Что-то она пропала после нашего несостоявшегося похода в суд на подачу заявления на развод. Надо ли мне позвонить ей?»

Бариста, девушка в рыжем свитере, поставила передо мной двойной американо и кивнула, не задавая лишних вопросов. Да благословят её кофейные боги.

«В тоже время развод был больше нужен ей, а не мне. Она хотела разбежаться побыстрее. Передумала?»

Кофе был неплох, что и требовалось. Я пил медленно, глядя в окно, и размышлял о том, как нелепо устроено всё это: ты ищешь помощь — получаешь шёпот. И если тебе повезёт, то этот шёпот не разберёт тебя на мелкие пазлы и окончательно не загонит в дурдом.

Банник дал больше, чем мне показалось сначала. Но меньше, чем нужно. И теперь внутри зудело: кто те «зеркальные»? Что такое «узор, а не слово»? Почему я чувствую, что метка будто начинает реагировать даже на чужие взгляды?

А ещё Настя. Я достал телефон, поколебался и нажал вызов. Гудки. Один. Второй. Третий.

«Ну же…» — сказал я полушёпотом, ни к кому не обращаясь, а просто глядя прямо перед собой. На четвёртом гудке я уже собирался сбросить. И вдруг — щелчок. Линия соединилась.

— Алло? — её голос показался мне немного усталым.

— Привет, — сказал я. — Не занята? Захотелось тебя услышать.

— Всё нормально, — ответила она. — Я тоже собиралась тебе написать. Ты как?

— Жив в целом. Был в странном месте. Теперь немного попахиваю паром и древней пылью. Но держусь.

— Стас, если ты будешь париться в бане регулярно, я совсем не против, — усмехнулась она. — Главное — не забывай оттуда возвращаться.

Я улыбнулся.

— С этим пока проблем нет. Возвращаюсь с удовольствием.

Мы помолчали. Но это было тёплое, родное молчание. Нечто настоящее.

— Вечером встретимся? — спросил я, хотя внутренний голос подсказывал, что это не совсем тот вечер, когда ты с нетерпением ждёшь встречу.

— С удовольствием, — проговорила она.

Мы поболтали ещё минутку. Я допил кофе. И впервые за несколько дней почувствовал, что пока ещё не потерян окончательно.