Рулевой. Книга 2. Испытание водой

Глава 14. Гнездо

Я опять спал плохо. Хотя, правильнее сказать — не спал вовсе, просто закрывал глаза и погружался в вязкий, густой туман, из которого невозможно было выбраться. Это было и не сном, и не явью, а чем-то промежуточным, зыбким и клейким, как холодный мёд.

Мне снилась река. Не из тех, что текут через город. Это была другая река — из прошлого, из чужих воспоминаний. Берега, поросшие камышом, чёрная вода, похожая на нефть и женский силуэт, стоящий в воде по пояс, с чем-то в руках. Я не видел её лица, но ясно чувствовал взгляд всей кожей. Печальный. Возможно, осуждающий.

Спустя мгновение раздался голос. Неразборчивый, шелестящий, но звуки всё-таки сложились в слова:

— Ты не сможешь меня остановить. Но ты можешь меня понять.

Я хотел крикнуть, спросить, кто она, зачем всё это, но губы не слушались. Просто стоял на берегу, по щиколотку в воде, и знал, что если сделаю шаг, то погрязну в этой чёрной жиже навсегда.

Из сна меня вырвал ехидный шёпот, который я уже так давно не слышал. Может быть, даже успел соскучиться.

— Ну надо же, ты снова заплутал в иллюзиях, — с усмешкой произнёс он. — Вот скажи мне, шустрый парнишка, зачем ты туда полез?

Я открыл глаза. В комнате — полумрак, на потолке блики от уличных фонарей, на часах начало шестого. Раннее утро. Но голос в голове продолжал звучать.

— Ну и где ты был? — спросил я вслух, хотя знал, что ему это не нужно. — Мог бы вчера вмешаться. Подсказать что-нибудь. Словечком или ещё как-то.

— Мог бы, — отозвался Шелест, лениво растягивая слова. — Но не захотел. Я здесь для того, чтобы наблюдать и развлекаться, а не командовать парадом. Ты сам вытянул этот проездной в ад. Так что давай, играй. Это интересно.

— Вот за что же мне боги послали подселенца вместо помощника, — пробормотал я, поднимаясь с постели.

— А я и не говорил, что помощник, — с усмешкой возразил он. — Я свидетель. Или зритель. Да, точно. Думаю, я получил доступ к премьере. И теперь развлекаюсь. Ты думал, духи по первому зову бегут спасать героев? Это тебе не мультик про дружбу. Мы — как ветер. Подуем, когда захотим. А хочешь дружбы или реальной помощи — плати цену.

Я зевнул, отодвигая занавески. Улица была серой и влажной. Наверное, ночь ещё не решила, стоит ли ей уходить.

— А если серьёзно? — спросил я. — Ты же, сидя там внутри, всё чувствуешь. Почему молчишь, когда действительно нужно?

— Потому что, мой дорогой шустрый парнишка, — протянул Шелест,

— Ты сам себе и шаман, и пахан.

Жуй круассан, заводи седан.

Жми на автобан, объежай бархан.

Увидишь туман — доставай ятаган.

Если выживешь, братан — станешь ветеран.

— Стоп, стоп, — я поднял вверх обе руки, растопырив пальцы. — Шелест, что за утро примитивной поэзии? Кажется, я знаю, чем ты занимался, пока молчал — подбирал глупые рифмы! — я натянул джинсы. — Пошёл бы лучше, не знаю… порасследовал что-нибудь, раз ты такой умный.

— А я уже. Пока ты спал, я смотрел на тех, кто был под кроватью. Хорошая компания, кстати. Особенно тот, что с водорослями вместо рта. Милый парень. И это были не глупые рифмы. Это было описание твоего сегодняшнего дня. Но ты это поймёшь только вечером.

Я замер, обернувшись.

— Что ты сказал?

— Ничего, — хмыкнул Шелест. — Просто, ты всё ближе к ним. К тем, кто шепчет. Слушай внимательнее. И не засыпай слишком глубоко.

Голос умолк, причём как-то резко и громко, словно захлопнул за собой невидимую дверь. После него осталась лишь лёгкая дрожь. Я сел, уткнувшись локтями в колени. Надо бы окончательно проснуться. День обещал быть длинным.

Модный электрочайник шумел, как старый дизель. Я стоял босиком на кухне, рассматривая потолок, словно он мог ответить на главный вопрос: как я опять влез в это всё?

Телефон завибрировал. Альберт. Или Эйнар. Два в одном.

— Ну привет, мизинчик Вотана, — сказал я, принимая вызов. — С утра пораньше решил меня порадовать?

— Стас, ну ты опять за своё! — хмыкнул он. — Ты же, знаешь, какая у меня тонкая душевная организация. Такие подколки переношу очень тяжело. И если бы не делил с тобой камеру, уже обиделся бы. Два раза минимум. Понимаешь, как я тебя ценю?

— О да, Эйнар, теперь я проникся.

— Так вот что звоню-то. Хранитель передал тебе послание.

Я шумно выдохнул. Утро становилось всё интереснее.

— Послание? Хм, звучит торжественно.

— Ну типа того. А звучит оно так: «Третий ящик слева», — с пафосом произнёс Альберт, будто зачитывал строчку из таинственного завещания.

— И это всё?

— Всё.

— Ты уверен, что не ошибся? Может, было какое-то дополнение?

— Нет-нет, он был весьма конкретен. Третий ящик слева. Потом посмотрел в окно, кивнул и ушёл. Как всегда загадочно.

Я помолчал. — Точно больше ничего? Он хоть намекнул, что искать?

— Нет. Только этот ящик и больше ни слова. Совсем ничего, серьёзно. Но раз он так сказал, значит, это что-то важное.

— Ты у него не спрашивал?

— О, конечно! Я обожаю болтать с Четвёртым Хранителем. Обычно это заканчивается тем, что он смотрит на меня, как на комара, и говорит что-нибудь вроде: «Ответ ты уже знаешь». Или вообще молчит и исчезает.

Я хмыкнул.

— Спасибо, Альберт. Без тебя мой день был бы слишком скучным.

— Всегда рад добавить щепотку безумия. Ты, главное, аккуратнее с ящиками. А то вдруг там хитрая ловушка или выпрыгивающий чертёнок с гармошкой.

— Если будет чертёнок — я его к тебе отправлю. Пусть подучит тебя этике общения.

— Только пусть захватит сигареты. Кончились. Удачи, друже. Если что — звони.

Он отключился.

Я отставил чайник и, чувствуя себя героем дешёвого триллера, направился к столу деда. «Третий ящик слева». Присел на корточки. Третий. Тяжёлый. Скрипнул, как будто не хотел открываться. Я потянул.

Внутри — свёрток из жёлтой ткани, завёрнутый в пергамент. Аккуратно разворачиваю. Лежит нож. Похоже, костяной. Сухой и бледный. Ручка гладкая, а лезвие покрыто тончайшей резьбой.Взял в руку и шрам на ладони тут же откликнулся болью, словно узнал старого врага.

Я провёл пальцем по лезвию—в памяти зашевелились образы: старик с лицом деда, но в одежде, какой я никогда не видел. Трава. Огонь. Голоса, звучащие гортанно, на языке, которого я не знал, но понимал. Пратюркский? — подумалось внезапно.

Похоже это не просто нож. Ключ? Символ? Оружие? Или всё сразу?

День ещё не успел толком начаться, а у меня уже появился артефакт, два вопроса без ответов и ощущение, что сегодня я снова сунусь туда, где людям не место.

Я аккуратно положил нож на кухонный стол. Здесь он выглядел совершенно неуместно. Белёсый, с лёгкой матовостью, вырезанный явно не сегодня и даже не вчера, а лет так четыреста назад, если не тысячу.

Он был лёгким, почти невесомым. Ручка цельная, без швов, с лёгким изгибом, ложилась в ладонь идеально, как под меня подогнанное. Лезвие узкое, вытянутое, украшенное тонкой резьбой. Символы то появлялись, то исчезали, в зависимости от того, под каким углом падал свет. Я поднёс нож ближе к окну и разглядел: ни кириллица, ни латиница, ни китайщина. Первое, что пришло в голову — клинопись. Потом — руны. Но всё было не так.

Я вглядывался до тех пор, пока в висках не начало покалывать. А потом, щелчок, внезапное озарение:

— Это руны, но не те, — пробормотал я. — Это тюркская письменность.

Слова не мои. Мысли — тоже не совсем мои. Что-то поднималось из памяти, как тёплый ветер из костра. Картины: мужчины в мехах и кожаных доспехах, жгущие свечи и вставляющие подобные ножи в землю перед ритуалом. Вода. Она всегда рядом. Река, озеро, снег. Нож опускался в неё для проверки, примет ли дух подношение.

— Что ты такое? — тихо спросил я, проводя пальцем по лезвию.

Интуиция подсказывала, что нож был не просто вещью. Он был чужим взглядом, смотрящим издалека. Возможно, из самой Нави.

На конце рукояти была небольшая петля, затянутая сухожильной нитью. Как если бы этот нож когда-то носили на поясе. Или на шее. А может и на запястье?

Я провёл пальцем по одной из резьб, и меня пронзила короткая, чёткая вспышка: женщина у реки, склонившаяся над детской люлькой. Что-то нежно шепчет, слёзы бегут по её щекам. А потом её заслонила тень. Тёмная, вытянутая. Волосы как водоросли, глаза, в которых ничего не отражается. Крик.

Я отдёрнул руку. Потёр виски. Нож лежал на месте, как и несколько секунд назад.

— Ну, ясно, — выдохнул я. — Ты не просто экспонат. Ты нечто большее. Я завернул его обратно в жёлтую ткань. Засунул во внутренний карман куртки. Держать ближе к телу казалось правильным. Или, по крайней мере, менее глупым.

У меня не было ни опыта, ни инструкции, как обращаться с такими вещами. Единственное, что имелось в арсенале — странное ощущение в районе солнечного сплетения, которое обычно предшествовало всяким шаманским замесам.

И лёгкая дрожь в пальцах. От предчувствия.

***

Ехать было не близко, поэтому решил включить приложение. Заказ высветился буквально в квартале от моего дома. Мужчина лет сорока, с портфелем, в котором, как мне показалось, звенел не ноутбук, а бутылка.

— Добрый день, — сказал он, садясь на переднее сиденье, что было редкостью. Большинство предпочитали задние места.

— Здравствуйте. Куда едем?

— Улица Чудакова. Можно не спешить. Я сегодня никуда не тороплюсь.

Пару минут ехали молча. Он окинул меня оценивающим взглядом, явно что-то прикидывая в уме, потом вдруг сказал:

— Что-то ты, рулевой, выглядишь унылым! Развеселить тебя интересной историей?

Я краем глаза посмотрел на него. Голос у него был спокойный, даже чуть насмешливый, но в глазах — усталость. Та, что приходит не от бессонных ночей, а от слишком долгого молчания.

— Давайте, — сказал я. — У меня как раз смена скучно началась. Разбавьте день чем-нибудь занятным.

Он кивнул, и, словно нажал внутренний переключатель, начал говорить:

— Это было пару дней назад, в Дарьино. Ночь, часа два. Я с работы шёл, ну как — «шёл»... вылез из паба, честно говоря. До дома минут двадцать пешком. И вот, стою я, сигарету ищу в карманах, и тут она.

— Она?

— Волга. Чёрная. Старая, из чёрно-белых фильмов, но блестящая, как будто только с конвейера. Стёкла — тонированные наглухо. Тормозит. Дверца открывается. Никого не видно. И голос, мужской, глухой, будто издалека: «Садись».

Я помолчал, потом спросил:

— А вы?

— Ну не идиот же я? Правильно, нет. Я отшатнулся. А она доехала до перекрёстка и исчезла. Просто пропала. Как будто и не было. Только на асфальте осталась полоска масла. Или крови. Я, знаешь, проверять не стал.

Мы ехали по кольцу, и я невольно сбавил скорость.

— Может показалось?

— Я так и думал, да. Пока вчера не услышал от соседки, что у них в подъезде мальчишка исчез. Ночью. А перед этим его видели играющим во дворе. И да, угадай, что он рассказывал за день до этого? «Видел крутую старую Волгу, хочу себе такую же, как у деда».

— Мистика какая-то.

— Ага. Или флэшбеки от бухлишка. Но вот что интересно: раньше же это всё уже было, да? Легенда про чёрную Волгу, которая ездит по дворам и забирает детей. Древний хоррор на колёсах. Я думал — байка. А теперь…

Он замолчал. Потом добавил:

— Она вернулась.

Я подумал, что всё это слишком логично вписывается в текущий бардак. Я уже не удивлялся. Такие истории в последние недели — как ежедневный выпуск «Паранормальных новостей».

— А номер был? — спросил я.

— Нет. Вообще ничего. Гладкая, как игрушка. Даже значка спереди не было.

Мы доехали до места. Он вышел, поблагодарил и ушёл. Я же посидел пару минут, глядя в зеркало заднего вида и осмысливая услышанное.

На заднем стекле была капля воды. Одна. Чёрная. Я вышел, провёл пальцем — сухо.

— Отлично, — пробормотал я. — Спасибо за экскурс.

Двигатель завёлся сразу. Пора было ехать к реке.

Путь занял у меня полчаса, хотя по прямой можно было долететь и за минут пятнадцать. Я не спешил. Во-первых, потому что внутри всё вибрировало, как струна на гитаре новичка. От звонка Альберта, от ножа, от Волги, от утреннего Шелеста в голове. Во-вторых, потому что дорога вела туда, куда я не очень хотел ехать. А это значит — надо.

Место моего назначения неофициально называли «Старым Якорем». Когда-то тут был порт, потом склады, потом рыбаки с самодельными удочками и дешёвым пивом. Теперь — заросшее пространство с вросшими в землю бетонными плитами, обломками пристаней, проржавевшими ограждениями и мхом. Всё как я люблю: хлам, покосившиеся деревья, туман и ощущение, что ты не в Москове, а в кривом зеркале, где всё похожее, но в тоже время немного не такое.

Поставил машину на обочину. Она фыркнула, как обиженная лошадь, и замерла.

Снаружи пахло тиной, железом и чем-то сладким. На ум почему-то пришла раздавленная гнилая груша. Я шагнул под арку бетонного пролёта и оказался во внутреннем дворе бывшего рыбзавода. В глубине возвышалась стена, покрытая граффити, где на сером фоне кто-то рисовал одно и то же лицо: вытянутое, без глаз, со ртом до ушей. По кругу — дети. Пять-шесть фигур в плащах, сцепленные в хоровод.

Я моргнул. Нет, это не граффити. Они все двигались. Они были настоящими.

Их лица были закрыты масками, сделанными, похоже, из коры или глины. Руки — или то, что торчало из рукавов, — извивались, как трава на ветру. Я не сразу понял, почему они казались такими нереальными, пока не заметил, что их ступни не касаются земли. Они плыли по бетону, оставляя лёгкий след, как роса на стекле. А ещё у них не было теней.

Я почувствовал, как у меня в ушах отдаётся биение сердца. Трудно сказать, что нужно делать, поэтому я помахал им рукой.Они не ответили. Один — тот, что ближе всех — слегка наклонил голову, прислушиваясь. Из глубины его маски донёсся шелест:

— Стааас, иди сюда…

Звук не шёл снаружи. Он был у меня в голове.

— Ну уж нет, — отступил я на шаг. — Мы в это не играем.

Дети, если это были дети, расступились. Между ними открылся проход. Там, в глубине, за корявыми стволами и кривым забором, виднелся бетонный спуск в землю. Заросший, но с протоптанной тропинкой. Ворота были приоткрыты. Пахло сыростью и гнилью, а по земле тянулись полоски, будто кто-то волоком тащил мокрые тряпки.

— Ну да, идеально. Просто классика жанра, — пробормотал я. — Только фона из скрипки не хватает.

Я достал костяной нож. Он был холодным и, казалось, чуть пульсировал в руке. Странное ощущение, будто он знал, куда мы идём. И ждал. Я сделал шаг вперёд.

Дети не шевелились, просто смотрели. Я чувствовал, что они настроены не враждебно. Когда я приблизился к спуску, нож в руке снова дрогнул. Ветер с реки усилился. И тогда…

…ворота зашевелились. Нет, не ворота, а то, что было за ними.

Внутри, в темноте, что-то зашевелилось. Массивное, тягучее, как живая водоросль. Оно заскребло по полу, и я услышал шорох, не громкий, но такой, что по позвоночнику пробежала волна холода.

Я застыл. Нож в руке стал ледяным. Что бы там ни было — оно чувствовало, что я здесь.

Остановился у полуоткрытого прохода и почувствовал ветер с реки. Было непонятно, он пытался то ли толкнуть меня вперёд, то ли оттащить назад. Шум листвы, шелест по воде и невидимое дыхание темноты слились в единый фон. Я решительно шагнул внутрь.

Проход оказался не таким уж и глубоким — бетонный спуск, два пролёта лестницы, облупленные стены с ржавыми разводами и влажная сырость. Пахло болотом и чем-то ещё, острым и химическим. Как аммиак, намешанный с ананасовым освежителем.

На полу лежала старая резиновая кукла с выцветшими глазами. Один глаз провалился внутрь, второй смотрел на меня пустотой.

— Привет, — сказал я ей.

Она не ответила, что было, пожалуй, к лучшему.

Я прошёл дальше, в бетонный зал без окон, где стены были исписаны чем-то вроде символов. Не буквами, не рисунками, а полосками и кляксами, словно это трёхлетний ребёнок рисовал водорослями на грязном стекле. Где-то в углу монотонно, с удаляющимся гулким эхом, капала вода.

В центре лежало что-то похожее на кокон. Хотя нет. Это было похоже на огромный моток перепутанных водорослей, тряпья и волос. Массивный, чуть выше человеческого роста. Из него к стенам тянулись нити, будто искали, за что ещё им зацепиться.

И этот моток дышал.

Я сделал шаг ближе и нож в кармане снова потяжелел. Внутри у меня всё сжалось.

— Она заснула, — прошептал голос Шелеста у меня в голове. — Но это ненадолго.

— Кто? — спросил я, хотя и так знал ответ.

— Кикимора. Тебе о ней говорили. Ты пробудил в ней интерес. Она знала, что ты придёшь. Твой запах... слишком неправильный и чуждый для этого места.

Я медленно обошёл зал, стараясь не задеть ни одной из нитей, тянувшихся от кокона. Они слегка пульсировали, как вены. Где-то за спиной послышался хлопок — то ли упала капля воды, то ли треснула сухая доска. Я не обернулся.

На полу валялись вещи — детские ботинки, кукольная ручка, обломок погремушки. Всё старое, выцветшее и влажное. Всё в непонятных пятнах и разводах. В очередной раз взглянул на кокон. Он шевельнулся. Слегка, может на сантиметр, но я заметил движение. Я замер, как зверёк на дороге перед машиной.

— Пора уходить, — сказал Шелест. — Ты не сможешь победить её здесь и сейчас. Это её место, её гнездо. Здесь лежат её яйца. Здесь ей тепло. Здесь её правила.

— Но как же... — прошептал я.

— Что делать, ты решишь потом. Но не сейчас. Сейчас — останься живым.

И в это мгновение из кокона вырвался звук.

Он был негромким и чем-то напоминал первый вздох новорождённого. Я не мог объяснить, как слышал это — может, не ушами, а кожей. Мурашки пробежались до самой спины, и сердце ударило в рёбра.

Я сделал шаг назад. Ещё один. И ещё.

Где-то за мной хрустнуло. Я обернулся. Там стоял ребёнок с водорослями вместо рук. Один из тех, кто водил хоровод. Он не нападал, просто стоял. Маска из ила, глаза-провалы, и в них отражался я — бледный, с ножом странной формы в руке, на фоне поднимающегося монстра.

Он поднял руку и приложил палец к месту, где должен быть рот.

Тсссс.

Я понял, что мне предлагают уйти. Пока ещё можно.