Рулевой. Книга 2. Испытание водой

Глава 1. Допрос

Когда меня подсаживали на заднее сиденье вполне современного внедорожника с синей полосой по борту и надписью «Полиция», я оглянулся. Настя с кем-то говорила по телефону, не отводя от меня взгляда. В какой-то момент наши глаза встретились и она помахала мне рукой, подняв сжатый кулак над плечом. Как я понял, это должно значить что-то типа «Держись». Я кивнул в ответ и забрался в машину. По обеим сторонам от меня расселись молодые парни, участвовавшие в задержании. Судя по всему, следователь поедет на какой-то другой машине. Минут через десять напряжённого молчания мои спутники немного расслабились, видя, что я не предпринимаю никаких агрессивных действий. Это было заметно по тому, что они расселись удобнее и даже начали продолжать ранее начатую беседу. Конечно же, не со мной. — Так что ты про ту с Октябрьской рассказывал?

— Ага. Ну, в муке сидела. Вся кухня — как пекарня после взрыва.

— Ну, и что потом? Очнулась?

— Не. Ну как. В смысле — очнулась, но глаза совершенно пустые. Сидит и шепчет про тесто.

— Какое ещё тесто?

— Ну… типа «не забудь дрожжи», «всё поднимется», «смешай и повтори». Примерно тоже на стенах было написано. Пальцем, как будто на запотевшем зеркале.

— Жутко. А с руками что там было, говоришь?

— Мягкие они стали. Как батоны такие длинные. Прямо тронешь — они продавливаются внутрь. Пульс есть, но кожи как будто нет.

— Вот ты заливать здоров, Юсупов! Врёшь наверняка.

— Да когда я врал-то? Хочешь, сам в их отдел метнись. Тело увезли, но фотки там остались. Повариха та теперь как опара живая. Нам, кстати, по пути. — Не, не будем никуда заезжать. У нас, вон, особо опасный гражданин с неясными намерениями. Постепенно разговор полицейских прекратился — судя по всему, кончились забавные служебные истории. А ещё минут через пятнадцать мы подъехали к отделению полиции. Оформление в дежурной части много времени не заняло. Потом меня провели в кабинет, где откатали отпечатки пальцев на руках, сделали фото во всех ракурсах и даже сняли видео с образцами голоса. Улыбаться на этих фото мне почему-то не хотелось. После процедур отправили в обезьянник, что располагался в том же помещении дежурки, дожидаться следователя — у него было много дел и без меня. Когда за моей спиной захлопнулась железная решётчатая дверь, я подумал, что всё-таки здорово, что меня приняли после обеда, а не до. В этой небольшой камере на данный момент других постояльцев, кроме меня не было. Я присел на краешек привинченной к полу лавки. В голове было совершенно пусто. Думать ни о чём не хотелось, поэтому невольно стал прислушиваться к звукам в комнате дежурного. Сначала полицейские обсуждали футбол. Потом выписывали пропуск какому-то разговорчивому человеку с акцентом. Отвечали по очереди на бесконечные телефонные звонки. А потом я услышал кое-что более интересное.— …ты в детскую поликлинику на Сосновой ходил когда-нибудь?

— Да что мне там делать?

— Хах, ну да. У тебя же все дети взрослые. Ну вот. А я вчера там был. Жену забирал, она дежурила. И там медсестра мне такое рассказала…

— Ага. Давай, Семёнов. Сейчас будет байка про чёрта в халате?

— Не-не, серьёзно. У них на осмотре был мальчонка. Лет семи. С виду — обычный. Только одна фишка: тени у него нет.

— В каком смысле?

— В смысле яркий свет на него падает, а он просто стоит. Ни от ног, ни от рук — ничего. Даже рядом на стенах — пусто. Как будто сквозь него проходит.

— Да ну тебя, Семёнов.

— Говорю тебе. Врачи сначала думали, что лампы глючат. Перепроверили — всё норм. Другие пациенты — с тенями, как положено. А у него — как будто аномалия какая.

— Бывают же дистрофики... Настолько худой такой? Или стоял под углом?

— Да хоть вверх ногами поставь. С ним фоткались, видео снимали. И вот что дальше…

— Ага, давай, жги.

— На утро — у всех, кто снимал, стёрлись файлы. Но главное — люди забыли, кто это был.

— Ну всё, Семёнов, хватит…

— Ну память отключилась почти у всех. Учительница в журнале увидела его фамилию — а вспомнить ребёнка не может. Вот вроде был такой, да, но как выглядит — не помнит. В школе никто его вспомнить не может, даже одноклассники.

— А сам пацан что говорит?

— Да ничего. Молчит. Вообще. Ни да, ни нет. Только смотрит. И улыбается. Без эмоций. Просто… как будто что-то знает.

— Я думаю, Семёнов, ты в корень загнался. Ну ладно, а что его родители? Что говорят?

— Да, загнался. Дальше слушай. Мать, оказывается, пропала ещё в роддоме. Её никто оттуда не выписывал. В документах — «переведена», но куда — неизвестно. Написано неразборчиво. Та палата до сих пор пустая стоит, с надписью «Ремонт». Хотя никаких работ внутри не ведётся. Кстати, зеркала в палате были заклеены.

— Зачем заклеены? Ладно, а отец?

— Нет отца. Опекун — старуха какая-то, в кошельке у неё вместо фотки внука — кусок чёрного пластика.

— Страшно, блин, Семёнов. Хорошо, что не на ночь рассказывать начал.

— Ага. И ещё. Его фамилия — такая же, как у старого охранника с Шоссейной, который…

— Тот, что умер в душевой?

— Ну да.

— …ладно, всё, молчи. Не хочу знать. Дай чай допью спокойно.

— Хе. А ты потом не удивляйся, если увидишь кого-нибудь в камере без тени.Потому что такие, говорят, сначала просто стоят. А потом — уходят. И за ними что-то выходит. Посмотри сходи, у этого, как его там, Каримова, тень есть? Послышались шаги, но со стороны дежурки ко мне никто не заглянул. Я хмыкнул — неинтересна им моя тень, что ли? Покрутился немного, огляделся. Есть, нашёл, вот она, родимая. Хмыкнул ещё раз. На фоне последних событий это выглядело даже каким-то приобретением. Но размышления мои прервал невидимый посетитель, вошедший в дежурное помещение. — Семёнов, Исаев, как надо приветствовать начальника? — строго спросил вошедший. В ответ раздалось невнятное бурчание и приглушённый смех. Наверное, явление начальника никого не впечатлило. — Что ржёте! Журнал учёта административных происшествий давай. Что там сегодня? Почему пусто? Чья недоработка? Знаю, что не твоя, Семёнов. Книгу учёта задержанных давай. Следующие пару минут слышалось только листание страниц и сопение.— Вот этот сейчас там сидит, Каримов который? А почему тихо? Пойди проверь, Исаев, он там живой? Может сбежал уже через решётку в окне? А что ты лыбишься? Вы же у него зеркало изъяли?— Да не было у него никакого зеркала.— Не было? Это хорошо. Повезло вам, значит.— В чем везение, товарищ начальник? — с интересом спросил голос невидимого мне Семёнова.— Эх, Семёнов, Семёнов. Вроде бы опытный дежурный, а руку на пульсе не держишь! А где ты её держишь, Семёнов? Надеюсь, строго поверх одеяла?— Что-то у вас сегодня, товарищ начальник штаба, юмор какой-то невыпуклый.— Ага, ты что ли, Семёнов, меня рельефному юмору учить будешь? Ты где учился — в полицейском колледже или в цирковом ПТУ на клоуна? Надо пойти, в твоём деле уточнить. Ну ладно, не смотри на меня так. Ты же ту квартиру шумную на Балтийской помнишь, где баба с ребёнком жила? По три вызова на неделю туда было раньше.

— Ну да. Сам даже когда-то на выезде был — на шум и крики соседи заявляли. Что теперь?

— Новый квартирант заехал. Две недели назад. Всё сначала было нормально. Но потом началось.

— Ага. Стандарт: вписка, потоп, тараканы?

— Ну было немного, не до большого. Жаловался на зеркало.

— Какой оригинал! И что с ним? Запылилось?

— Он говорил участковому, что отражение в зеркале — не его. Сначала чуть отставало. Ну, как задержка на вебкамере. Миг-два.

— Может, освещение?

— Он тоже так думал. А потом — оно начало опережать.

— Чего?

— Опережать. Он тянет руку, например, к стакану, как ты, Исаев в каждый свой выходной — а в зеркале оно уже его держит. Он встал — а отражение уже пошло. Говорит: как будто кто-то другой уже всё решил за него, но изнутри.

— Да ну…

— Он пробовал игнорировать. Занавеску повесил. Но всё равно — чувствовал взгляд. Как будто зеркало запоминает, даже если не смотришь.

— И что с ним стало?

— Ночью услышал смех. Из ванной. Подошёл — зеркало было запотевшее. На нём было написано пальцем: «Уже не ты».

— Чёртовщина какая-то... Он не прибухивал? Может на веществах сидел?

— Дальше слушай, Семёнов! Он свалил. Вещи бросил. Дверь открыл — а в подъезде женщина стоит. В точности как та из зеркала. Та же поза. Но лицо… как будто какое-то слишком правильное. И смотрела так, как будто они знакомы.

— Ну так она что, на него напала? Люблю женское насилие!

— Это потому, что ты подкаблучник, Семёнов. Нет. Просто смотрела. И исчезла. А в квартире потом нашли второе зеркало, которого раньше не было. Внутри — только она. Стоит. Ждёт.

— И что теперь?

— У арендатора крышу сорвало окончательно. Соседи успели у окна поймать — активно наружу собирался с пятнадцатого этажа. Вызвали кого надо. Увезли куда положено, а там привязали, потому как неожиданно буйный. Никакие пилюльки не помогают, даже максимально тяжёлые. Квартиру опечатали, потому что хозяев не нашли. Ну они как бы есть — всё оформлено как надо, но найти не можем. Но я вас шутников знаю — с проверкой туда никого не посылать, понятно? Не надо никому на это смотреть, слышишь?

— Эх, товарищ начальник, любите вы к концу своего рабочего дня страху нагнать!— А доказуха есть какая-нибудь? Кроме зеркала? — спросил второй голос.

— Ну как сказать. Участковый оттуда, который описывал происшествие, сильно загрустил после этого и на стакан плотно присел. На службу забил. Всё идёт к тому, что увольнять будут по статье. А ведь до пенсии год мужику оставался! Жена ушла — невозможен, говорит, в общении стал. А ещё — у того болезного психа последнее сообщение в телефоне — его имя, написанное вверх ногами и наоборот.

— Вот вы навертели, товарищ начальник!.

— Поаккуратнее с зеркалами, Семёнов. Они, возможно, не для тебя. Они могут оказаться для кого-то, кто с другой стороны.

— Как же теперь мне бриться, товарищ начальник? После ваших страшилок-то?— Наощупь, Семёнов. Хороший полицейский должен обладать фотографической памятью. Да, я чего приходил-то? Совсем меня заболтали! Этого вашего Каримова — если он ещё тут — ведите к Максимову. Сейчас он его красиво колоть будет за убийство.

Не то, чтобы я не был морально к этому готов, но всё равно сердце пропустило в груди один удар. Снаружи зашаркали ноги, захлопали двери и послышались удаляющиеся голоса. Кто-то загремел, судя по звуку, связкой ключей. — Каримов, ты ещё там? Давай на выход. Судя по голосу, это был тот самый Семёнов, у который теперь будут сложности с бритьём. Я подошёл к зарешёченной двери. Он открыл её, выпустил меня, буркнул «Жди». Зачем-то закрыл пустую камеру на замок и повёл меня по коридорам куда-то вглубь здания. Не могу сказать, что страдаю географическим кретинизмом, но почему-то в таких заведениях сразу путаюсь. Если бы действительно сейчас нужно было совершать дерзкий побег, кажется, начал бы бестолково метаться по этажам и в результате застрял где-нибудь в тупике. Компас тут однозначно не помог бы. Семёнов шёл чуть позади меня и регулировал движение словами: «налево», «направо», «прямо». Перед одной из одинаковых, на мой взгляд, крашеных светлых дверей он сказал: «стой». Открыл дверь, заглянул в неё не заходя, спросил у кого-то внутри: «Каримова заказывали?» и ухмыльнулся. Кивком указал мне внутрь. Я сделал шаг вперёд и услышал сзади характерный звук щелчка. На меня из глубины комнаты внимательно смотрели шесть глаз. Самым добрым из них был взгляд самого Базилевса с большого портрета над столом. Он смотрел на меня ласково, тепло, возможно, с некоторой укоризной, как бы говоря: «Эх, Стас, ну как же ты сюда попал?». Второй парой глаз, опять же с портрета, на меня целился градоначальник Москова. Суровый седой мужчина с осуждающим выражением лица хмурился, глядя на меня. За широким письменным столом, выглядывая из-за широкого монитора, меня изучали глаза старшего следователя Максимова Дмитрия Владимировича. — Ну что, Каримов, проходи, рассаживайся. — широко улыбнулся он, сделав приглашающий жест, указывающий в сторону одного из трёх стульев, стоящих слева от него, у стены. Я неспешно прошёл и сел на средний.— Станислав Маратович, сообщаю вам, что вы задержаны по делу об убийстве Никоновой Екатерины Даниловны. Сейчас мы с вами побеседуем, заполним бумаги, подпишем и разойдёмся. Я, например, пойду домой к жене, а вы, Каримов, навстречу своей судьбе. А чтобы ваша судьба стала более лёгкой, настоятельно рекомендую вам написать чистосердечное признание. Оно, как вам наверняка известно, очень сильно облегчает наказание. Приступим? — спросил Максимов с лёгкой ядовитой улыбкой.— Я не против. — ответил я.— И это просто замечательно! Сейчас я вам дам лист бумаги — признание у нас положено писать от руки. — Он повозился в столе и вынул стандартный лист. Положил его на край стола, сверху примостил шариковую ручку. — Подвигайте стул ближе, Станислав Маратович, вот здесь вам будет удобно писать. Хотите чаю? — он как-то весь оживился в предвкушении.— Чаю хочу. — ответил я. — А писать ничего не буду. Каяться мне перед вами не в чем. — Вот ты как заговорил, Каримов! Ну тогда не будет тебе никакого чаю! А знаешь, что тебе будет? Чифирь тебе будет, потому, что пойдёшь ты теперь по этапу на основании статьи сто пятой! Хорошая статья, надёжная, вернёшься из тайги — если вернёшься — старым и больным. Но я думаю, не вернёшься. За погубленную тобой молодую девичью жизнь сгинешь на зоне особого режима! Наверное, события последних дней вогнали меня в некоторую апатию, потому, что гневные пафосные тирады старшего следователя Максимова меня не сильно цепляли. Я принялся следить за траекторией движения наглой мухи, выбиравшей место для приземления на портрете градоначальника. Мне даже показалось — буквально на несколько секунд — что я перестал слышать увещевания полицейского. Наконец муха нашла себе место на углу рамы портрета. А меня из медитативного созерцания вырвали слова: «..с особой жестокостью...либо пожизненным лишением свободы!». Я перевёл взгляд на Максимова. — Не будешь писать чистосердечное? — спросил он, кажется, слегка выдохшись. — Не буду.— ответил я. — Тебе же хуже. — злорадно сказал он и вставил чистый лист в принтер. — Займёмся протоколом. Фамилия, имя, отчество. Мне совершенно не хотелось препираться из-за очевидных вещей — мой паспорт лежал прямо перед ним. — Каримов Станислав Маратович. — Дата и место рождения? Я ответил. — Что вы можете сообщить следствию по факту предъявленных вам подозрений? — Пользуясь статьёй пятьдесят первой Основного Уложения отказываюсь от дачи показаний. — сказал я, внимательно глядя на Максимова. Его лицо исказила какая-то гримаса, которая, впрочем, быстро исчезла.

— Не хочешь по-хорошему, Каримов? Ну и не надо. Не сильно-то и хотелось. Продолжим потом как-нибудь. Когда остынешь в холодной камере. А пока что с удовольствием сообщаю что вы, Каримов Станислав Маратович, согласно части второй статьи девяносто первой Уголовно-Процессуального Кодекса задерживаетесь по подозрению в совершении преступления — убийства Никоновой Екатерины Даниловны. В связи с этим вы будете помещены в следственный изолятор номер два. Вам всё понятно? — с ехидной ухмылкой спросил следователь. — Да, понятно. — ответил я без энтузиазма. Никогда не хотел попасть в подобное заведение — но сегодня, видимо, судьба распорядилась именно так.— Подпишите вот здесь и здесь. Внимательно рассмотрев протоколы и прикинув расстояние, от конца напечатанного текста до той точки, где Максимов поставил галочку, я мысленно усмехнулся. Взял со стола ручку и написал сбоку: «От подписи отказываюсь». Поставил дату, расписался.— Ты об этом очень пожалеешь, Каримов! — прошипел следователь.— Наша встреча была ошибкой. — кивнул я в ответ и улыбнулся. Максимов помолчал. Потом заговорил иначе — тише, хрипло, с тяжестью в голосе:

— Не хочешь по-хорошему? Твоё право. Он уселся, повозился с бумагами. — Но запомни одну вещь. Я не из тех, кто бегает за признаниями. У меня двадцать дел, и ты не самый интересный. Но если я за тебя взялся — значит, добьюсь. Не признанием, так обстоятельствами. Не словами, так показаниями соседей. Всё складывается. Он положил лист бумаги, выровнял. — И ты подпишешь. Может, не сегодня. Может, в СИЗО. Может, после пятого допроса. Поднял глаза. — Ты же умный. Но все вы в начале думаете, что это игра. Пока не поймёте, что вы в реальности, а не в кино.

Я ничего не ответил. Просто смотрел на него в упор. Он фыркнул, свернул бумагу пополам и аккуратно положил в папку. Потом медленно встал и подошёл к двери.

— Дежурный! — крикнул он в коридор. — Заберите нашего философа.

Он не посмотрел на меня больше ни разу. Видимо, ему и правда было всё равно. Или он просто играл в холодность — не хуже меня.

Через полминуты дверь открылась. Вошёл тот самый Семёнов, наручники наготове.

— Пошли, Каримов. Прогулка в один конец.

Я встал. Наручники лязгнули на запястьях. За спиной хлопнула дверь.

Похоже, этот увлекательный день только начинался.