Приз Гора

Глава 6 Визит к молодому человеку после первой фазы

— Женщина, — бросил мужчина, небрежным жестом указывая, что она должна встать внутрь желтого круга, начерченного на мраморном полу в комнате с высоким потолком.

Свет, падавший из высокого окна, освещал женщину.

Молодой человек, сидевший в курульном кресле, наклонился немного вперед. На этот раз он был в одежде, в которой она никогда не видела его прежде.

Окинув ее пристальным взглядом, он откинулся назад, но глаз от нее не оторвал.

Женщина почувствовала, как ее охватывает раздражение. Это курульное кресло было единственной мебелью в комнате, к тому же установленной на возвышении. И ничего такого, на что бы она сама могла присесть. Он, как и предупредил ее ранее, больше не пришел, чтобы повидаться с ней, а вот ее саму, действительно привели к нему.

Ей вспомнилось пробуждение, несколько дней назад, когда она медленно и неуверенно выплыла из беспамятства, ощутив, что лежит на некой твердой, узкой, похожей на стол поверхности. Но ей едва хватило времени, чтобы прийти в себя и окинуть помещение взглядом, успеть отметить белые стены, полки с инструментами, пузырьками и флаконами, как кто-то подошедший из мертвой зоны накинул ее на голову темный, тяжелый, кожаный капюшон, потом стянул его вниз, полностью закрыв лицо, и застегнул пряжку у нее под подбородком. Оказавшись в темноте капюшона, она почувствовала себя чрезвычайно смятенной, запутанной и беспомощной. Затем ее бесцеремонно сдернули со стола и поставили на подгибающиеся ноги, очевидно, это было сделано двумя мужчинами, тут же схватившими ее под руки, зажавшими с двух боков и потащившими прочь из комнаты. Потом, судя по ощущениям, ее быстро повели по коридору, остановились, грубо повернув вправо, капюшон расстегнули, и, как только рывком сдернули с головы, толкнули ее вперед. Позади нее, пока она пыталась удержать равновесие, размахивая расставленными руками, раздался стук закрытой двери. Пожилая женщина немедленно обернулась и бросилась назад, но лишь только затем, чтобы к своей тревоге упереться в толстые близко поставленные прутья решетки. Ее бросили в клетку!

— Со мной не очень хорошо обращались, — пожаловалась она мужчине, перед которым стояла.

— Как проходят ваши уроки? — поинтересовался тот, не обращая внимания на обиду в ее голосе.

— Дважды мне отказались дать ужин! — возмущенно воскликнула женщина.

— В целом, — кивнул мужчина, — можно сделать вывод, что Вы неплохо преуспеваете со своими уроками.

— Я же не ребенок! — возмутилась она.

— Но, в тоже время, Вы должны попытаться добиться больших успехов, — посоветовал ей он, игнорируя ее возмущение.

Убедившись, что она действительно оказалась за решеткой и, что та заперта, женщина принялась осматриваться. Камера примыкала к мрачному, темному коридору, стены которого были сложены из такого же грубого камня, что и в том месте, которое было видно из ее прежней комнаты или апартаментов. Не исключено, даже то, что это был тот же самый коридор. А еще она обнаружила, что была одета несколько иначе, чем прежде. Вместо длинного скромного платья до пят, с длинными рукавами и высоким воротом по самую шею, пошитого из тонкой белой ткани, теперь на ней было надето более простое белое платье, из более грубого материала, с рукавами по локти и кромкой подола открывавшей икры наполовину. У этого предмета одежды ворот уже был ниже, и округлен, оставляя горло полностью открытым. Ее тапочки исчезли, а их место заняли сандалии. Она принялась сердито кричать, трясти прутья решетки и требовать возвратить ее в прежние апартаменты и вернуть старую одежду. Материалом платья, которое она носила теперь, была шерсть скачущего хурта, которого от обычного хурта отличают не только его движения, подобные тем, что совершают газели, особенно когда напуганы, но и качеством шерсти. Собственно, его в этом мире и вывели ради его шерсти. В принципе, эту камеру нельзя было назвать неудобной. Помещение было достаточно просторным, большая часть пола покрывала циновка, сотканная из какого-то волокнистого материала. Имелись койка и табурет.

А еще на стене слева от входа нашлось зеркало. Только это зеркало не было одним из тех, с которыми она была знакома до этого. По сути это была металлическая пластина, отполированная до состояния зеркала, вмурованная в стену. И не было никакой возможности вытащить это из стены, по крайней мере, без инструмента, либо разбить, возможно, с целью получения острых осколков.

Поскольку качество отражения в таком зеркале было значительно ниже, чем в обычном стеклянном, да и освещение не отличалось яркостью, то женщине пришлось приблизиться к нему почти вплотную.

В первый момент она замерла, озадаченно всматриваясь в его поверхность. Спустя какие-то мгновения, понадобившиеся ей для того, чтобы признать в женщине по ту сторону зеркала саму себя, у нее вырвался негромкий возглас удивления.

Безусловно, это была она, но такой, какой она не была уже в течение последних, возможно, десяти лет. Женщине, которая с любопытством разглядывала ее с полированной металлической поверхности, возможно, было лет сорок с хвостиком, но никак не пятьдесят восемь.

Она осторожно поднесла руку к лицу. Те пигментные пятна, с которыми она уже успела примириться, исчезли. Морщин на лице стало заметно меньше, складки на горле разгладились. Да и все тело ощущалось совсем по-другому. Оно, казалось, стало немного более гибким, упругим и мягким. И даже суставы, нередко доставлявшие ей столько беспокойства, теперь нисколько не мучили ее. И дело было даже не в том, что в ее теле больше ничего не болело или не ломило, сколько в том, что у нее появилось странное ощущение того, что теперь внутри нее произошло что-то особенное, что ее тело теперь, скорее всего, не сможет причинить ей столько страдания, как это имело место в прошлом. Разумеется, такая догадка, такой намек, такая робкая надежда, вполне могла оказаться иллюзорной.

Увы, ей не оставили много времени на обдумывание ее поразительной ситуации, начав уроки почти сразу. На сей раз к ней пришли только три молодых женщины, и это были не те же самые, что приходили к ней прежде. Кроме того, хотя они и обращались к ней с уважением, но уже не казались столь же почтительными, или заинтересованными в том, чтобы угодить ей, как это было с их предшественницами. С этими женщинами у нее уже не было тех же легких дружественных отношений, как с предыдущими. Например, они похоже, не видели ее в роли достойной пожилой женщины, наделенный правом уважения в силу ее прожитых лет и слабости. Так же заметно было и то, что они не расценивали ее как кого-то бывшего выше их. Кроме того, эти новые наставницы, по сравнению со своими предшественницами, оказались еще и менее терпеливыми в отношениях с ней. И одеты они были скорее в том же стиле, что и она, в простые белые платья, из подобной материи, и такой же длины, с одним исключением — у них не было рукавов. Вороты их платьев были округлены так же, как у нее. Благодаря тому, что подолы их платьев скрывали ноги только до середины икр, женщина мгновенно обнаружила, что их левые лодыжки, окольцованы, точно так же, как и ее собственная. Кстати, две из них говорили по-английски.

Теперь ее начали учить тому, что в этом мире известно как «Первое Знание», являвшемся тем уровнем понимания мироустройства, который распространен среди большинства людей этой планеты, и включавшему в себя знание мифов, историй и знаний общего порядка. Также, они давали ей знания о животном и растительном мире, внешнем виде, ценности и опасностях с ними связанными. Последние уроки часто сопровождались демонстрацией картинок и образцов. Определенные виды животных, как и рассказы об их особенностях, она почти сразу же выбросила из головы, посчитав их частью мифологического фона планеты, сведения о котором она получила несколько раньше. Женщина была уверена, что такие животные в принципе не могли существовать в реальности, змеи почти в сто футов длиной, шестиногие чем-то похожие на ящериц, ночные хищники, гигантские похожие на ястреба птицы и тому подобные нонсенсы. Кроме того, ей давали некоторое понимание социального устройства и традиций, распространенных в местах, которые они назвали «высокими городами». В частности она узнала о кастовой системе, существовании кодексов чести и прочим нюансам здешней жизни, к которым местные жители очевидно относятся крайне серьезно. Кстати, они обошли стороной один аспект социальной структуры или, возможно, будет лучше сказать, культуры, к которой она почти наверняка должна была бы проявить наибольший интерес. Имелся в виду тот статус или та ниша, которую ее неизбежно предстояло занять в этом мире, та категория, если можно так выразиться, к которой она сама принадлежала. Возможно, дело было в том, что они получили некие инструкции относительно этого вопроса, хотя я бы не исключала и того, что они могли думать, что она, очевидно женщина умная, уже и сама знала о своем статусе, нише, категории и том, что с этим связано, или, если сказать проще, кем она являлась, просто, абсолютно и категорически. Но, факт есть факт, и в тот момент она понятия не имела, кем была.

— Сколько слов она изучает за день? — спросил молодой человек дежурного, того мужчину, который привел к нему женщину.

— Сто, — доложил тот.

— Теперь поднимайте планку до двухсот пятидесяти, — приказал молодой человек.

От такого заявления у нее даже дыхание перехватило, а рука поднялась в бесполезном протесте.

— Кроме того, — меж тем продолжил мужчина, сидевший на стуле, — проследите за тем, чтобы они отточили ее грамматика. А поскольку, как я предполагаю, ей может потребоваться большее совершенство, то пусть уделят особое внимание построению фраз, которые должны стать более удачными, и, конечно, лучше, чем мне об этом докладывают. Никто не имеет ничего против некоторого невежества и периодической неграмотности в такой как она, вроде случайного неправильного употребления слов или чего-то подобного. Это может быть очаровательно и даже забавно, но важно, чтобы она достигла значительно более высокого уровня беглости, чтобы она могла понимать, немедленно и превосходно, все, что от нее требуется.

— Хотите улучшить ее акцент? — уточнил дежурный.

— Со временем это само придет, — отмахнулся молодой человек. — В настоящее время ее акцент скорее полезен. Это послужит ее немедленному опознанию носителями языка.

Женщина тут же решила все силы бросить на исправление своего акцента. Интуиция вдруг подсказала ей, что по неким, пока неясным ей причинам, в ее же собственных интересах, ей следует скрывать свое происхождение. Возможно, в ее происхождении было что-то, что в этом мире могло сделать ее особенной, по крайней мере, для некоторых, причем особенный в том смысле, в котором ей могло бы не понравиться быть особенной. Впрочем, на тот момент она еще не понимала того, что помимо ее акцента, о ее происхождении кричало ее собственное тело, в частности пломбы в зубах и шрам от прививки на левом плече. Кроме того, конечно, было много того, что любой уроженец этого мира знал с молодых ногтей, но о чем она понятия не имела. Подвергнутая, при первом же сомнении вдумчивому допросу, она быстро сделала бы свое невежество очевидным для всех. К тому же, хотя в целом такая информация имеет тенденцию не иметь никакого реального значения в этом мире, но она, по крайней мере, в этом городе, была указана в ее бумагах.

— Здесь нет стула, на который я могла бы сесть, — указала она мужчине, который сам-то сидел в курульном кресле.

Причем женщина сказала это холодно, чтобы ее собеседник мог бы почувствовать стыд, и тем самым быть призванным к соблюдению простых правил приличия.

— Пусть через четыре дня, — добавил тот, обращаясь не к ней, а к сопровождавшему ее мужчине, — возобновляют ее лечение.

Женщина метнула в говорившего полный ярости взгляд, но он просто махнул рукой, отсылая ее. Ее сопровождающий жестом указал, что она должна проследовать из комнаты, причем идти впереди него.

Не скрывая раздражения, она развернулась на пятках и зашагала прочь. Вскоре дверь ее камеры снова захлопнулась позади нее. Женщина обернулась и, сердито схватив прутья, тряхнула решетку своей камеры.

— Какое высокомерие! Как он высокомерен! — прошептала она, а затем отошла от входа и решительно села на табурет.

Когда дежурный, толкавший перед собой тележку с едой, дело в том, что в этом коридоре, как выяснилось, были и другие камеры, прошел мимо ее решетки не останавливаясь, она вскочила с места, бросилась к входу и закричала:

— Эй, накормите меня!

Но мужчина, не обратив на нее никакого внимания, пошел дальше.

Некоторое время простояв вцепившись в прутья, женщина вдруг поняла, что больше не контролировала своего собственного питания. То, что она будет есть, а в действительности, будет ли она есть вообще, отныне решала не она, а кто-то другой. Это было не ее дело. Она пожаловалась на отказ в двух приемах пищи, наложенный на нее в наказание, по-видимому, за некоторую неуспеваемость в ее «уроках», и вот теперь дежурный просто прошел мимо нее.

Той ночью она легла спать натощак. А на следующее утро тележка снова не остановилась перед ее камерой.

— Пожалуйста! — взмолилась женщина.

Зато в тот день она была крайне старательна во время своих уроков. А также постаралась быть чрезвычайно готовой к сотрудничеству, приятной и почтительной, и даже отчаянно почтительной, к своим прекрасным, окольцованным наставницам. Наверное, со стороны могло бы показаться, что это они были взрослыми, а она робким, напуганным, наказанным ребенком, отчаянно пытающимся понравиться им и заслужить хотя бы самую мимолетную поощрительную улыбку.

Голодная ночь, проведенная в камере, заставила женщину почувствовать себя по настоящему несчастной. Как-то раз, дежурный, проходя мимо, бросил внутрь кусок булки, к которому бросилась с яростью голодной волчицы и, упав на колени, проглотила, почти не жуя. Слезы катились по ее щекам.

А несколько дней спустя ее лечение возобновили.